- Я понимаю, понимаю, - перебил он ее, взяв письмо, но не читая его и
стараясь ее успокоить, - я одного желал, я одного просил - разорвать это
положение, чтобы посвятить свою жизнь твоему счастию.
- Зачем ты говоришь мне это? - сказала она. - Разве я могу сомневаться
в этом? Если б я сомневалась...
- Кто это идет? - сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу
двух дам. - Может быть, знают нас, - и он поспешно направился, увлекая
ее за собою, на боковую дорожку.
- Ах, мне все равно!- сказала она. Губы ее задрожали. И ему показа-
лось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. -
Так я говорю, что не в этом дело, я не могу сомневаться в этом; но вот
что он пишет мне. Прочти. - Она опять остановилась.
Опять, как и в первую минуту, при известии об ее разрыве с мужем,
Вронский, читая письмо, невольно отдался тому естественному впечатлению,
которое вызывало в нем отношение к оскорбленному мужу. Теперь, когда он
держал в руках его письмо, он невольно представлял себе тот вызов, кото-
рый, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во
время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и те-
перь было на его лице, выстрелив в воздух, будет стоять под выстрелом
оскорбленного мужа. И тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему
только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал - что лучше не
связывать себя, - и он знал, что эту мысль он не может передать ей.
Прочтя письмо, он поднял на нее глаза, и во взгляде его не было твер-
дости. Она поняла тотчас же, что он уже сам с собой прежде думал об
этом. Она знала, что, что бы он ни сказал ей, он скажет не все, что он
думает. И она поняла, что последняя надежда ее была обманута. Это было
не то, чего она ждала.
- Ты видишь, что это за человек, - сказала она дрожащим голосом, -
он...
- Прости меня, но я радуюсь этому, - перебил Вронский. - Ради бога,
дай мне договорить, - прибавил он умоляя ее взглядом дать ему время
объяснить свои слова. - Я радуюсь, потому что это не может, никак не мо-
жет оставаться так, как он предполагает.
- Почему же не может? - сдерживая слезы, проговорила Анна, очевидно
уже не приписывая никакого значения тому, что он скажет. Она чувствова-
ла, что судьба ее была решена.
Вронский хотел сказать, что после неизбежной, по его мнению, дуэли это
не могло продолжаться, но сказал другое.
- Не может продолжаться. Я надеюсь, что теперь ты оставишь его. Я на-
деюсь, - он смутился и покраснел, что ты позволишь мне устроить и обду-
мать нашу жизнь Завтра... - начал было он.
Она не дала договорить ему.
- А сын? - вскрикнула она. - Ты видишь, что он пишет? - надо оставить
его, а я не могу и не хочу сделать это.
- Но ради бога, что же лучше? Оставить сына или продолжать это унизи-
тельное положение?
- Для кого унизительное положение?
- Для всех и больше всего для тебя.
- Ты говоришь унизительное... не говори этого. Эти слова не имеют для
меня смысла, - сказала она дрожащим голосом. Ей не хотелось теперь, что-
бы он говорил неправду. Ей оставалась одна его любовь, и она хотела лю-
бить его. - Ты пойми, что для меня с того дня, как полюбила тебя, все,
все переменилось. Для меня одно и одно - это твоя любовь. Если она моя,
то я чувствую себя так высоко, так твердо, что ничто не может для меня
быть унизительным. Я горда своим положением, потому что... горда тем...
горда... - Она не договорила, чем он была горда. Слезы стыда и отчаяния
задушили ее голос Ома остановилась и зарыдала.
Он почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему в
носу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он не
мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему было жалко ее, он
чувствовал, что не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее
несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
- Разве невозможен развод? - сказал он слабо. Она, не отвечая, покача-
ла головой. - Разве нельзя взять сына и все-таки оставить его?
- Да; но это все от него зависит. Теперь я должна ехать к нему, - ска-
зала она сухо. Ее предчувствие, что все останется по-старому, не обману-
ло ее.
- Во вторник я буду в Петербурге, и все решится.
- Да, - сказала она. - Но не будем больше говорить про это.
Карета Анны, которую она отсылала и которой велела приехать к решетке
сада Вреде, подъехала. Анна простилась с ним и уехала домой.
XXIII
В понедельник было обычное заседание комиссии 2 июня. Алексей Алек-
сандрович вошел в залу заседания, поздоровался с членами и председате-
лем, как и обыкновенно, и сел на свое место, положив руку на приготов-
ленные пред ним бумаги. В числе этих бумаг лежали ненужные ему справки и
набросанный конспект того заявления, которое он намеревался сделать.
Впрочем, ему и не нужны были справки. Он помнил все и не считал нужным
повторять в своей памяти то, что он скажет. Он знал, что, когда наступит
время и когда он увидит пред собой лицо противника, тщетно старающееся
придать себе равнодушное выражение, речь его выльется сама собой лучше,
чем он мог теперь приготовиться. Он чувствовал, что содержание его речи
было так велико, что каждое слово будет иметь значение. Между тем, слу-
шая обычный доклад, он имел самый невинный, безобидный вид. Никто не ду-
мал, глядя на его белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными
пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа белой бумаги, и
на его с выражением усталости набок склоненную голову, что сейчас из его
уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят чле-
нов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения
порядка. Когда доклад кончился, Алексей Александрович своим тихим тонким
голосом объявил, что он имеет сообщить некоторые свои соображения по де-
лу об устройстве инородцев. Внимание обратилось на него. Алексей Алек-
сандрович откашлялся и, не глядя на своего противника, но избрав, как он
это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо
- маленького смирного старичка, не имевшего никогда никакого мнения в
комиссии, начал излагать свои соображения. Когда дело дошло до коренного
и органического закона, противник вскочил и начал возражать. Стремов,
тоже член комиссии и тоже задетый за живое, стал оправдываться, - и во-
обще произошло бурное заседание; но Алексей Александрович восторжество-
вал, и его предложение было принято; были назначены три новые комиссии,
и на другой день в известном петербургском кругу только и было речи, что
об этом заседании. Успех Алексея Александровича был даже больше, чем он
ожидал.
На другое утро, во вторник, Алексей Александрович, проснувшись, с удо-
вольствием вспомнил вчерашнюю победу и не мог не улыбнуться, хотя и же-
лал казаться равнодушным, когда правитель канцелярии, желая польстить
ему, сообщил о слухах, дошедших до него, о происшедшем в комиссии.
Занимаясь с правителем канцелярии, Алексей Александрович совершенно
забыл о том, что нынче был вторник, день, назначенный им для приезда Ан-
ны Аркадьевны, и был удивлен и неприятно поражен, когда человек пришел
доложить ему о ее приезде.
Анна приехала в Петербург рано утром; за ней была выслана карета по ее
телеграмме, и потому Алексей Александрович мог знать о ее приезде. Но
когда она приехала, он не встретил ее. Ей сказали, что он еще не выходил
и занимается с правителем канцелярии. Она велела сказать мужу, что прие-
хала, прошла в свой кабинет и занялась разбором своих вещей, ожидая, что
он придет к ней. Но прошел час, он не приходил. Она вышла в столовую под
предлогом распоряжения и нарочно громко говорила, ожидая, что он придет
сюда; но он не вышел, хотя она слышала, что он выходил к дверям кабине-
та, провожая правителя канцелярии. Она знала, что он, по обыкновению,
скоро уедет по службе, и ей хотелось до этого видеть его, чтоб отношения
их были определены.
Она прошлась по зале и с решимостью направилась к нему. Когда она вош-
ла в его кабинет, он в вицмундире, очевидно готовый к отъезду, сидел у
маленького стола на который облокотил руки, и уныло смотрел пред собой.
Она увидала его прежде, чем он ее, и она поняла, что он думал о ней.
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом лицо его вспыхнуло, чего
никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и пошел ей навстречу,
глядя не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел к ней,
взял ее за руку и попросил сесть.
- Я очень рад, что вы приехали, - сказал он, садясь подле нее, и, оче-
видно желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать
говорить, но останавливался... Несмотря на то, что, готовясь к этому
свиданью, она учила себя презирать и обвинять его, она не знала, что
сказать ему, и ей было жалко его. И так молчание продолжалось довольно
долго. - Сережа здоров? - сказал он и, не дожидаясь ответа, прибавил: -
Я не буду обедать дома нынче, и сейчас мне надо ехать.
- Я хотела уехать в Москву, - сказала она.
- Нет, вы очень, очень хорошо сделали, что приехали, - сказал он и
опять умолк.
Видя, что он не в силах сам начать говорить, она начала сама.
- Алексей Александрович, - сказала она, взглядывая на него и не опус-
кая глаз под его устремленным на ее прическу взором, - я преступная жен-
щина, я дурная женщина, но я то же, что я была, что я сказала вам тогда,
и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
- Я вас не спрашивал об этом, - сказал он, вдруг решительно и с нена-
вистью глядя ей прямо в глаза, - я так и предполагал. - Под влиянием
гнева он, видимо, овладел опять вполне всеми своими способностями. - Но,
как я вам говорил тогда и писал, - заговорил он резким, тонким голосом,
- я теперь повторяю, что я не обязан этого знать. Я игнорирую это. Не
все жены так добры, как вы, чтобы так спешить сообщать столь приятное
известие мужьям. - Он особенно ударил на слове "приятное". - Я игнорирую
это до тех пор, пока свет не знает этого, пока мое имя не опозорено. И
поэтому я только предупреждаю вас, что наши отношения должны быть такие,
какие они всегда были, и что только в том случае, если вы компрометируе-
те себя, я должен буду принять меры, чтоб оградить свою честь.
- Но отношения наши не могут быть такими, как всегда, - робким голосом
заговорила Анна, с испугом глядя на него.
Когда она увидала опять эти спокойные жесты, услыхала этот пронзи-
тельный, детский и насмешливый голос, отвращение к нему уничтожило в ней
прежнюю жалость, и она только боялась, но во что бы то ни стало хотела
уяснить свое положение.
- Я не могу быть вашею женой, когда я... - начала было она.
Он засмеялся злым и холодным смехом.
- Должно быть, тот род жизни, который вы избрали, отразился на ваших
понятиях. Я настолько уважаю или презираю и то и другое... я уважаю про-
шедшее ваше и презираю настоящее... что я был далек от той интерпрета-
ции, которую вы дали моим словам.
Анна вздохнула и опустила голову.
- Впрочем, не понимаю, как, имея столько независимости, как вы, - про-
должал он, разгорячаясь, - объявляя мужу прямо о своей неверности и не
находя в этом ничего предосудительного, как кажется, вы находите предо-
судительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены?
- Алексей Александрович! Что вам от меня нужно?
- Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели
себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас... чтобы вы
не видали его. Кажется, это не много. И за это вы будете пользоваться
правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот все, что я имею
сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.
Он встал и направился к двери. Анна встала тоже Он, молча поклонив-
шись, пропустил ее.
XXIV
