не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть,
ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере
деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она
ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, -
с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. - И потому, чем ближе к
этому, тем я больше доволен.
- Может быть, это так для тебя, но не для всех. Я то же думал, а вот
живу и нахожу, что не стоит жить только для этого, - сказал Вронский.
- Вот оно! Вот оно! - смеясь, сказал Серпуховской. - Я же начал с то-
го, что я слышал про тебя, про твой отказ... Разумеется, я тебя одобрил.
Но на все есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его
сделал не так, как надо.
- Что сделано, то сделано, и ты знаешь, я никогда не отрекаюсь от то-
го, что сделал. И потом мне прекрасно.
- Прекрасно - на время. Но ты не удовлетворишься этим. Я твоему брату
не говорю. Это милое дитя, так же как этот наш хозяин. Вон он! - приба-
вил он, прислушиваясь к крику "ура", - и ему весело, а тебя не это удов-
летворяет.
- Я не говорю, чтобы удовлетворяло.
- Да не это одно. Такие люди, как ты, нужны.
- Кому?
- Кому? Обществу. России нужны люди, нужна партия, иначе все идет и
пойдет к собакам.
- То есть что же? Партия Бертенева против русских коммунистов?
- Нет, - сморщившись от досады за то, что его подозревают в такой глу-
пости, сказал Серпуховской. - Tout ca est une blague. Это всегда было и
будет. Никаких коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать
вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти лю-
дей независимых, как ты и я.
- Но почему же? - Вронский назвал несколько имеющих власть людей. - Но
почему же они не независимые люди?
- Только потому, что у них нет или не было от рождения независимости
состояния, не было имени, не было той близости к солнцу, в которой мы
родились. Их можно купить или деньгами, или лаской. И чтоб им держаться,
им надо выдумывать направление. И они проводят какую-нибудь мысль, нап-
равление, в которое сами не верят, которое делает зло; и все это направ-
ление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
Cela n'est pas plus fin que ca, когда поглядишь в их карты. Может быть,
я хуже, глупее их, хотя я не вижу, почему я должен быть хуже их. Но у
меня есть уже наверное одно важное преимущество, то, что нас труднее ку-
пить. И такие люди более чем когда-нибудь нужны.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов зани-
мало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бо-
роться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как
для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже,
как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумы-
вать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в
той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было
завидно.
- Все-таки мне недостает для этого одной главной вещи, - ответил он, -
недостает желания власти. Это было, но прошло.
- Извини меня, это неправда, - улыбаясь, сказал Серпуховской.
- Нет, правда, правда!.. теперь, - чтоб быть искренним, прибавил
Вронский.
- Да, правда, теперь, это другое дело; но это теперь будет не всегда.
- Может быть, - отвечал Вронский.
- Ты говоришь, может быть, - продолжал Серпуховской, как будто угадав
его мысли, - а я тебе говорю наверное. И для этого я хотел тебя ви-
деть.Ты поступил так, как должно было. Это я понимаю, но персеверировать
ты не должен. Я только прошу у тебя carte blanche. Я не покровительствую
тебе... Хотя отчего же мне и не покровительствовать тебе? Ты столько раз
мне покровительствовал! Надеюсь, что наша дружба стоит выше этого. Да, -
сказал он нежно, как женщина, улыбаясь ему. - Дай мне carte blanche,вы-
ходи из полка, и я втяну тебя незаметно.
- Но ты пойми, мне ничего не нужно, - сказал Вронский, - как только
то, чтобы все было, как было.
Серпуховской встал и стал против него.
- Ты сказал, чтобы все было, как было. Я понимаю, что это значит. Но
послушай: мы ровесники; может быть, ты больше числом знал женщин, чем я.
- Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться,
что он нежно и осторожно дотронется до больного места. - Но я женат, и
поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь,
ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
- Сейчас придем!- крикнул Вронский офицеру,заглянувшему в комнату и
звавшему их к полковому командиру.
Вронскому хотелось теперь дослушать и узнать, что он скажет ему.
- И вот тебе мое мнение. Женщины - это главный камень преткновения в
деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для
этого есть одно средство с удобством без помехи любить - это женитьба.
Как бы, как бы тебе сказать, что я думаю, - говорил Серпуховской, любив-
ший сравнения, - постой, постой! Да, как нести fardeau и делать что-ни-
будь руками можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, - а это
женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались ру-
ки. Но без женитьбы тащить за собой этот fardeau - руки будут так полны,
что ничего нельзя делать. Посмотри Мазанкова, Крупова. Они погубили свои
карьеры из-за женщин.
- Какие женщины! - сказал Вронский, вспоминая француженку и актрису, с
которыми были в связи названные два человека.
- Тем хуже, чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже. Это все
равно, как уже не то что тащить fardeau руками, а вырывать его у друго-
го.
- Ты никогда не любил, - тихо сказал Вронский, глядя пред собой и ду-
мая об Анне.
- Может быть. Но ты вспомни, что я сказал тебе. И еще: женщины все ма-
териальнее мужчин. Мы делаем из любви что-то огромное, а они всегда
terrе-а-terre.
- Сейчас, сейчас!- обратился он к вошедшему лакею. Но лакей не прихо-
дил их звать опять, как он думал. Лакей принес Вронскому записку.
- Вам человек принес от княгини Тверской.
Вронский распечатал письмо и вспыхнул.
- У меня голова заболела, я пойду домой, - сказал он Серпуховскому.
- Ну, так прощай. Даешь carte blanche?
- После поговорим, я найду тебя в Петербурге.
XXII
Был уже шестой час, и потому, чтобы поспеть вовремя и вместе с тем не
ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский сел в извозчичью ка-
рету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Ивозчичья старая четверо-
местная карета была просторна. Он сел в угол, вытянул ноги на переднее
место и задумался.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смут-
ное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным
человеком, и, главное, ожидание свидания - все соединялось в общее впе-
чатление радостного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что он
невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и,
взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении,
и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
"Хорошо, очень хорошо!" - сказал он себе сам. Он и прежде часто испы-
тывал радостное сознание своего тела, но никогда он так не любил себя,
своего тела, как теперь. Ему приятно было чувствовать эту легкую боль в
сильной ноге, приятно было мышечное ощущение движений своей груди при
дыхании. Тот самый ясный и холодный августовский день, который так без-
надежно действовал на Анну, казался ему возбудительно оживляющим и осве-
жал его разгоревшееся от обливания лицо и шею. Запах брильянтина от его
усов казался ему особенно приятным на этом свежем воздухе. Все, что он
видел в окно кареты, все в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном
свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши
домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания забо-
ров и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипа-
жей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными
бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от
кустов, и от самых борозд картофеля. Все было красиво, как хорошенький
пейзаж, только что оконченный и покрытый лаком.
- Пошел, пошел!- сказал он кучеру, высунувшись в окно, и, достав из
кармана трехрублевую бумажку, сунул ее оглянувшемуся кучеру. Рука извоз-
чика ощупала что-то у фонаря, послышался свист кнута, и карета быстро
покатилась по ровному шоссе.
"Ничего, ничего мне не нужно, кроме этого счастия, - думал он, глядя
на костяную шишечку звонка в промежуток между окнами и воображая себе
Анну такою, какою он видел ее в последний раз. - И чем дальше, тем
больше я люблю ее. Вот и сад казенной дачи Вреде. Где же она тут? Где?
Как? Зачем она здесь назначила свидание и пишет в письме Бетси?" - поду-
мал он теперь только; но думать было уже некогда. Он остановил кучера,
не доезжая до аллеи, и, отворив дверцу, на ходу выскочил из кареты и по-
шел в аллею, ведшую к дому. В аллее никого не было; но, оглянувшись нап-
раво, он увидал ее. Лицо ее было закрыто вуалем, но он обхватил радост-
ным взглядом особенное, ей одной свойственное движение походки, склона
плеч и постанова головы, и тотчас же будто электрический ток пробежал по
его телу. Он с новой силой почувствовал самого себя, от упругих движений
ног до движения легких при дыхании, и что-то защекотало его губы.
Сойдясь с ним, она крепко пожала его руку.
- Ты не сердишься, что я вызвала тебя? Мне необходимо было тебя ви-
деть, - сказала она; и тот серьезный и строгий склад губ, который он ви-
дел из-под вуаля, сразу изменил его душевное настроение.
- Я, сердиться! Но как ты приехала, куда?
- Все равно, - сказала она, кладя свою руку на его, - пойдем, мне нуж-
но переговорить.
Он понял, что что-то случилось и что свидание это не будет радостное.
В присутствии ее он не имел своей воли: не зная причины ее тревоги, он
чувствовал уже, что та же тревога невольно сообщалась и ему.
- Что же? что? - спрашивал он, сжимая локтем ее руку и стараясь про-
честь в ее лице ее мысли.
Она прошла молча несколько шагов, собираясь с духом, и вдруг останови-
лась.
- Я не сказала тебе вчера, - начала она, быстро тяжело дыша, - что,
возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему все... ска-
зала, что не могу быть его женой, что... и все сказала.
Он слушал ее, невольно склоняясь всем станом, как бы желая этим смяг-
чить для нее тяжесть ее положения. Но как только она сказала это, он
вдруг выпрямился, лицо его приняло гордое и строгое выражение.
- Да, да, это лучше, тысячу раз лучше! Я понимаю, как тяжело это было,
- сказал он.
Но она не слушала его слов, она читала его мысли по выражению лица.
Она не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей
Вронскому мысли - о неизбежности теперь дуэли. Ей никогда и в голову не
приходила мысль о дуэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости
она объяснила иначе.
Получив письмо мужа, она знала уже в глубине душ что все останется
по-старому, что она не в силах будет пренебречь своим положением, бро-
сить сына и соединиться с любовником. Утро, проведенное у княгини Тверс-
кой, еще более утвердило ее в этом. Но свидание это все-таки было для
нее чрезвычайно важно. Она надеялась, что это свидание изменит их поло-
жение и спасет ее. Если он при этом известии решительно, страстно, без
минуты колебания скажет ей: "Брось все и беги со мной!" она бросит сына
и уйдет с ним. Но известие это не произвело в нем того, чего она ожида-
ла: он только чем-то как будто оскорбился.
- Мне нисколько не тяжело было. Это сделалось само собой, - сказала
она раздражительно, - и вот... - она достала письмо мужа из перчатки.
