Ночь, проведенная Левиным на копне, не прошла для него даром: то хо-
зяйство, которое он вел, опротивело ему и потеряло для него всякий инте-
рес. Несмотря на превосходный урожай, никогда не было или по крайней ме-
ре никогда ему не казалось, чтобы было столько неудач и столько враждеб-
ных отношений между им и мужиками, как нынешний год, и причина неудач и
этой враждебности была теперь совершенно понятна ему. Прелесть, которую
он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с му-
жиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти
в эту жизнь, которое в эту ночь было для него уже не мечтою, но намере-
нием, подробности исполнения которого он обдумывал, - все это так изме-
нило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак
находить в нем прежнего интереса и не мог не видеть того неприятного от-
ношения своего к работникам, которое было основой всего дела. Стада
улучшенных коров, таких же, как Пава, вся удобренная, вспаханная плугами
земля, девять равных полей, обсаженных лозинами, девяносто десятин глу-
боко запаханного навоза, рядовые сеялки и т. п. - все это было прекрас-
но, если б это делалось только им самим или им с товарищами, людьми, со-
чувствующими ему. Но он ясно видел теперь (работа его над книгой о
сельском хозяйстве, в котором главным элементом хозяйства должен был
быть работник, много помогла ему в этом), - он ясно видел теперь, что то
хозяйство, которое он вел, была только жестокая и упорная борьба между
им и работниками, в которой на одной стороне, на его стороне, было пос-
тоянное напряженное стремление переделать все на считаемый лучшим обра-
зец, на другой же стороне - естественный порядок вещей. И в этой борьбе
он видел, что, при величайшем напряжении сил с его стороны и безо всяко-
го усилия и даже намерения с другой, достигалось только то, что хо-
зяйство шло ни в чью и совершенно напрасно портились прекрасные орудия,
прекрасная скотина и земля. Главное же - не только совершенно даром про-
падала направленная на это дело энергия, но он не мог не чувствовать те-
перь, когда смысл его хозяйства обнажился для него, что цель его энергии
была самая недостойная. В сущности, в чем состояла борьба? Он стоял за
каждый свой грош (и не мог не стоять, потому что стоило ему ослабить
энергию, и ему бы недостало денег расплачиваться с рабочими), а они
только стояли за то, чтобы работать спокойно и приятно, то есть так, как
они привыкли. В его интересах было то, чтобы каждый работник сработал
как можно больше, притом чтобы не забывался, чтобы старался не сломать
веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает;
работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное
- беззаботно и забывшись, не размышляя. В нынешнее лето на каждом шагу
Левин видел это. Он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие деся-
тины, проросшие травой и полынью, негодные на семена, - ему скашивали
подряд лучшие семенные десятины, оправдываясь тем, что так приказал при-
казчик, и утешали его тем, что сено будет отличное; но он знал, что это
происходило оттого, что эти десятины было косить легче. Он посылал сено-
ворошилку трясти сено, - ее ломали на первых рядах, потому что скучно
было мужику сидеть на козлах под махающими над ним крыльями. И ему гово-
рили: "Не извольте беспокоиться, бабы живо растрясут". Плуги оказывались
негодящимися, потому что работнику не приходило в голову опустить подня-
тый резец, и, ворочая силом, он мучал лошадей и портил землю; и его про-
сили быть покойным. Лошадей запускали в пшеницу, потому что ни один ра-
ботник не хотел быть ночным сторожем, и, несмотря на приказание этого не
делать, работники чередовались стеречь ночное, и Ванька, проработав весь
день, заснул и каялся в своем грехе, говоря: " Воля ваша". Трех лучших
телок окормили, потому что без водопоя выпустили на клеверную отаву, и
никак не хотели верить, что их раздуло клевером, а рассказывали в утеше-
ние, как у соседа сто двенадцать голов в три дня выпало. Все это дела-
лось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или его хозяйству; нап-
ротив, он знал, что его любили, считали простым барином (что есть высшая
похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззабот-
но работать, и интересы его были им не только чужды и непонятны, но фа-
тально противоположны их самым справедливым интересам. Уже давно Левин
чувствовал недовольство своим отношением к хозяйству. Он видел, что лод-
ка его течет, но он не находил и не искал течи, может быть нарочно обма-
нывая себя. Но теперь он не мог более себя обманывать. То хозяйство, ко-
торое он вел, стало ему не только не интересно, но отвратительно, и он
не мог больше им заниматься.
К этому еще присоединилось присутствие в тридцати верстах от него Кити
Щербацкой, которую он хотел и не мог видеть. Дарья Александровна Облонс-
кая, когда он был у нее, звала его приехать: приехать с тем, чтобы во-
зобновить предложение ее сестре, которая, как она давала чувствовать,
теперь примет его. Сам Левин, увидав Кити Щербацкую, понял, что он не
переставал любить ее; но он не мог ехать к Облонским, зная, что она там.
То, что он сделал ей предложение и она отказала ему, клало между им и ею
непреодолимую преграду. "Я не могу просить ее быть моею женой потому
только, что она не может быть женою того, кого она хотела", - говорил он
сам себе. Мысль об этом делала его холодным и враждебным к ней. "Я не в
силах буду говорить с нею без чувства упрека, смотреть на нее без злобы,
и она только еще больше возненавидит меня, как и должно быть. И потом,
как я могу теперь, после того, что мне сказала Дарья Александровна,
ехать к ним? Разве я могу не показать, что я знаю то, что она сказала
мне? И я приеду с великодушием - простить, помиловать ее. Я пред нею в
роли прощающего и удостоивающего ее своей любви!.. Зачем мне Дарья Алек-
сандровна сказала это? Случайно бы я мог увидать ее, и тогда все бы сде-
лалось само собой, но теперь это невозможно,невозможно!"
Дарья Александровна прислала ему записку, прося у него дамского седла
для Кити. "Мне сказали, что у вас есть седло, - писала она ему. - Наде-
юсь, что вы привезете его сами".
Этого уже он не мог переносить. Как умная, деликатная женщина могла
так унижать сестру! Он написал десять записок и все разорвал и послал
седло без всякого ответа. Написать, что он приедет, - нельзя, потому что
он не может приехать; написать, что он не может приехать, потому что не
может или уезжает, - это еще хуже. Он послал седло без ответа и с созна-
нием, что он сделал что-то стыдное, на другой же день, передав все опос-
тылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд к приятелю своему
Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который
недавно писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
Дупелиные болота в Суровском уезде давно соблазняли Левина, но он за хо-
зяйственными делами все откладывал эту поездку. Теперь же он рад был уе-
хать и от соседства Щербацких и, главное, от хозяйства, именно на охоту,
которая во всех горестях служила ему лучшим утешением.
XXV
В Суровский уезд не было ни железной, ни почтовой дороги, и Левин ехал
на своих в тарантасе.
На половине дороги он остановился кормить у богатого мужика. Лысый
свежий старик, с широкою рыжею бородой, седою у щек, отворил ворота,
прижавшись к верее, чтобы пропустить тройку. Указав кучеру место под на-
весом на большом, чистом и прибранном новом дворе с обгоревшими сохами,
старик попросил Левина в горницу. Чисто одетая молодайка, в калошках на
босу ногу, согнувшись, подтирала пол в новых сенях. Она испугалась вбе-
жавшей за Левиным собаки и вскрикнула, но тотчас же засмеялась своему
испугу, узнав, что собака не тронет. Показав Левину засученною рукой на
дверь в горницу, она спрятала, опять согнувшись, свое красивое лицо и
продолжала мыть.
- Самовар, что ли? - спросила она.
- Да, пожалуйста.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами
стоял раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик
с посудой. Ставни были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин
позаботился о том, чтобы Ласка, бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах,
не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери. Оглядев горницу, Ле-
вин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая пусты-
ми ведрами на коромысле, сбежала впереди его за водой к колодцу.
- Живо у меня!- весело крикнул на нее старик и подошел к Левину. -
- А ты разве ее знал, папа? - спросила Кити со страхом, замечая слово-
охотно начал он, облокачиваясь на перила крыльца.
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять
заскрипели, и на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Зап-
ряженные в сохи и бороны лошади были сытые и крупные. Работники, очевид-
но, были семейные: двое были молодые, в ситцевых рубахах и картузах,
другие двое были наемные, в посконных рубахах, - один старик, другой мо-
лодой малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям и принялся
распрягать.
- Что это пахали? - спросил Левин.
- Картошки припахивали. Тоже землицу держим. Ты, Федот, мерина-то не
пускай, а к колоде поставь, иную запряжем.
- Что, батюшка, сошники-то я приказывал взять, принес, что ли? - спро-
сил большой ростом, здоровенный малый, очевидно сын старика.
- Во... в санях, - отвечал старик, сматывая кругом снятые вожжи и бро-
сая их наземь. - Наладь, поколе пообедают.
Благовидная молодайка с полными, оттягивавшими ей плечи ведрами прошла
в сени. Появились откуда-то еще бабы - молодые красивые, средние и ста-
рые некрасивые, с детьми и без детей.
Самовар загудел в трубе; рабочие и семейные, убравшись с лошадьми,
пошли обедать. Левин, достав из коляски свою провизию, пригласил с собою
старика напиться чаю.
- Да что, уже пили нынче, - сказал старик, очевидно с удовольствием
принимая это предложение. - Нешто для компании.
За чаем Левин узнал всю историю старикова хозяйства. Старик снял де-
сять лет тому назад у помещицы сто двадцать десятин, а в прошлом году
купил их и снимал еще триста у соседнего помещика. Малую часть земли,
самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок в поле пахал сам своею
семьей и двумя наемными рабочими. Старик жаловался, что дело шло плохо.
Но Левин понимал, что он жаловался только из приличия, а что хозяйство
его процветало. Если бы было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей
землю, не женил бы трех сыновей и племянника, не построился бы два раза
после пожаров, и все лучше и лучше. Несмотря на жалобы старика, видно
было, что он справедливо горд своим благосостоянием, горд своими сы-
новьями, племянником, невестками, лошадьми, коровами и в особенности
тем, что держится все это хозяйство. Из разговора со стариком Левин уз-
нал, что он был и не прочь от нововведений. Он сеял много картофелю, и
картофель его, который Левин видел, подъезжая, уже отцветал и завязывал-
ся, тогда как у Левина только зацветал. Он пахал под картофель плугою,
как он называл плуг, взятый у помещика. Он сеял пшеницу. Маленькая под-
робность о том, что, пропалывая рожь, старик прополонною рожью кормил
лошадей, особенно поразила Левина. Сколько раз Левин, видя этот пропада-
ющий прекрасный корм, хотел собирать его; но всегда это оказывалось не-
возможным. У мужика же это делалось, и он не мог нахвалиться этим кор-
мом.
- Чего же бабенкам делать? Вынесут кучки на дорогу, а телега подъедет.
- А вот у нас, помещиков, все плохо идет с работниками, - сказал Ле-
вин, подавая ему стакан с чаем.
- Благодарим, - отвечал старик, взяв стакан, но отказался от сахара,
указав на оставшийся обгрызенный им комок. - Где же с работниками вести
