Как только он вблизи увидал брата, это чувство личного разочарования
тотчас же исчезло и заменилось жалостью. Как ни страшен был брат Николай
своей худобой и болезненностью прежде, теперь он еще похудел, еще изне-
мог. Это был скелет, покрытый кожей.
Он стоял в передней, дергаясь длинною, худою шеей и срывая с нее шарф,
и странно жалостно улыбался. Увидав эту улыбку, смиренную и покорную,
Левин почувствовал, что судороги сжимают его горло.
- Вот, я приехал к тебе, - сказал Николай глухим голосом, ни на секун-
ду не спуская глаз с лица брата. - Я давно хотел, да все нездоровилось.
Теперь же я очень поправился, - говорил он, обтирая свою бороду большими
худыми ладонями.
- Да,да! - отвечал Левин. И ему стало еще страшнее, когда он, целуясь,
почувствовал губами сухость тела брата и увидал вблизи его большие,
странно светящиеся глаза.
За несколько недель пред этим Левин писал брату, что по продаже той
маленькой части, которая оставалась у них неделенною в доме, брат имел
получить теперь свою долю, около двух тысяч рублей.
Николай сказал, что он приехал теперь получить эти деньги и, главное,
побывать в своем гнезде, дотронуться до земли, чтобы набраться, как бо-
гатыри, силы для предстоящей деятельности. Несмотря на увеличившуюся су-
туловость, несмотря на поразительную с его ростом худобу, движения его,
как и обыкновенно, были быстры и порывисты. Левин провел его в кабинет.
Брат переоделся особенно старательно, чего прежде не бывало, причесал
свои редкие прямые волосы и, улыбаясь, вошел наверх.
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в детстве его часто пом-
нил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав
Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Из-
вестие о смерти Пармена Денисыча неприятно подействовало на него. На ли-
це его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
- Ведь он уж стар был, - сказал он и переменил разговор. - Да, вот по-
живу у тебя месяц, два, а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал
место, и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе,
- продолжал он. - Ты знаешь, я удалил эту женщину.
- Марью Николаевну? Как, за что же?
- Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. - Но он не
рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прог-
нал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же за то, что она
ухаживала за ним, как за больным. - Потом вообще теперь я хочу совсем
переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние
- последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава
богу, поправилось.
Левин слушал и придумывал и не мог придумать, что сказать. Вероятно,
Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата о делах его; и
Левин был рад говорить о себе, потому что он мог говорить не притворя-
ясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
Брат слушал, но, очевидно, не интересовался этим.
Эти два человека были так родны и близки друг другу, что малейшее дви-
жение, тон голоса говорил для общих больше, чем все, что можно сказать
словами.
Теперь у них обоих была одна мысль - болезнь и близкость смерти Нико-
лая, подавлявшая все остальное. Но ни тот, ни другой не смели говорить о
ней, и потому все, что бы они ни говорили, не выразив того, что одно за-
нимало их, - все было ложь. Никогда Левин не был так рад тому, что кон-
чился вечер и надо было идти спать. Никогда ни с каким посторонним, ни
на каком официальном визите он не был так ненатурален и фальшив, как он
был нынче. И сознание и раскаяние в этой ненатуральности делало его еще
более ненатуральным. Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым
братом, и он должен был слушать и поддерживать разговор о том, как он
будет жить.
Так как в доме было сыро и одна только комната топлена, то Левин уло-
жил брата спать в своей же спальне за перегородкой.
Брат лег и - спал или не спал, но, как больной, ворочался, кашлял и,
когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело взды-
хал, он говорил: "Ах, боже мой!" Иногда, когда мокрота душила его, он с
досадой выговаривал: "А! черт!" Левин долго не спал, слушая его. Мысли
Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
Смерть, неизбежный конец всего, в первый раз с неотразимою силой
представилась ему. И смерть эта, которая тут, в этом любимом брате,
спросонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то бога, то
черта, была совсем не так далека, как ему прежде казалось. Она была и в
нем самом - он это чувствовал. Не нынче, так завтра, не завтра, так че-
рез тридцать лет, разве не все равно? А что такое была эта неизбежная
смерть, - он не только не знал, не только никогда и не думал об этом, но
не умел и не смел думать об этом.
"Я работаю, я хочу сделать что-то, а я и забыл, что все кончится, что
- смерть".
Он сидел на кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени, и,
сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал
мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что
действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство
- то, что придет смерть и все кончится, что ничего и не стоило начинать
и что помочь этому никак нельзя.Да, это ужасно, но это так.
"Да ведь я жив еще. Теперь-то что же делать, что делать?" - говорил он
с отчаянием. Он зажег свечу и осторожно встал и пошел к зеркалу и стал
смотреть свое лицо и волосы. Да, в висках были седые волосы. Он открыл
рот. Зубы задние начинали портиться. Он обнажил свои мускулистые руки.
Да, силы много. Но и у Николеньки, который там дышит остатками легких,
было тоже здоровое тело. И вдруг ему вспомнилось, как они детьми вместе
ложились спать и ждали только того, чтобы Федор Богданыч вышел за дверь,
чтобы кидать друг в друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так
что даже страх пред Федором Богданычем не мог остановить это через край
бившее и пенящееся сознание счастья жизни. "А теперь эта скривившаяся
пустая грудь... и я, не знающий, зачем и что со мной будет..."
- Кха! Мха! А, черт! Что возишься, что ты не спишь? - окликнул его го-
лос брата.
- Так, я не знаю, бессонница.
- А я хорошо спал, у меня теперь уж нет пота. Посмотри, пощупай рубаш-
ку. Нет пота?
Левин пощупал, ушел за перегородку, потушил свечу, но долго еще не
спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как предс-
тавился новый неразрешимый вопрос - смерть.
"Ну, он умирает, ну, он умрет к весне, ну, как помочь ему? Что я могу
сказать ему? Что я знаю про это? Я и забыл, что это есть".
XXXII
Левин уже давно сделал замечание, что когда с людьми бывает неловко от
их излишней уступчивости, покорности, то очень скоро сделается невыноси-
мо от их излишней требовательности и придирчивости. Он чувствовал, что
это случится и с братом. И действительно, кротости брата Николая хватило
ненадолго. Он с другого же утра стал раздражителен и старательно приди-
рался к брату, затрогивая его за самые больные места.
Левин чувствовал себя виноватым и не мог поправить этого. Он чувство-
вал, что если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется
говорить по душе, то есть только то, что они точно думают и чувствуют,
то они только бы смотрели в глаза друг другу, и Константин только бы го-
ворил: "Ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!" - а Николай только бы отвечал:
"Знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!" И больше бы ничего они не го-
ворили, если бы говорили только по душе. Но этак нельзя было жить, и по-
тому, Константин пытался делать то, что он всю жизнь пытался и не умел
делать, и то, что, по его наблюдению,. многие так хорошо умели делать и
без чего нельзя жить: он пытался говорить не то, что думал, и постоянно
чувствовал, что это выходило фальшиво, что брат его ловит на этом и
раздражается этим.
На третий день Николай вызвал брата высказать опять ему свой план и
стал не только осуждать его, но стал умышленно смешивать его с коммуниз-
мом.
- Ты только взял чужую мысль, но изуродовал ее и хочешь прилагать к
неприложимому.
- Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего. Они отвергают
справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не отри-
цая этого главного стимула (Левину было противно самому, что он употреб-
лял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своей работой, он невольно
стал чаще и чаще употреблять нерусские слова), хочу только регулировать
труд.
- То-то и есть, ты взял чужую мысль, отрезал от нее все, что составля-
ет ее силу, и хочешь уверить, что это что-то новое, - сказал Николай,
сердито дергаясь в своем галстуке.
- Да моя мысль не имеет ничего общего...
- Там, - злобно блестя глазами и иронически улыбаясь, говорил Николай
Левин, - там по крайней мере есть прелесть, как бы сказать, геометричес-
кая - ясности, несомненностм. Может быть, это утопия. Но допустим, что
можно сделать изо всего прошедшего tabula rasa: нет собственности, нет
семьи, то и труд устрояется, Но у тебя ничего нет...
- Зачем ты смешиваешь? я никогда не был коммунистом.
- А я был и нахожу, что это преждевременно, но разумно и имеет будущ-
ность, как христианство в первые века.
- Я только полагаю, что рабочую силу надо рассматривать с естествоис-
пытательской точки зрения, то есть изучить ее, признать ее свойства и...
- Да это совершенно напрасно. Эта сила сама находит, по степени своего
развития, известный образ деятельности. Везде были рабы, потом metayers;
и у нас есть испольная работа, есть аренда, есть батрацкая работа, - че-
го ты ищешь?
Левин вдруг разгорячился при этих словах, потому что в глубине души он
боялся, что это было правда, - правда то, что он хотел балансировать
между коммунизмом и определенными формами и что это едва ли было возмож-
но.
- Я ищу средства работать производительно и для себя и для рабочего. Я
хочу устроить... - отвечал он горячо.
- Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю жизнь жил, тебе хо-
чется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужи-
ков, а с идеею.
- Ну, ты так думаешь, - и оставь! - отвечал Левин, чувствуя, что мус-
кул левой щеки его неудержимо прыгает.
- Ты не имел и не имеешь убеждений, а тебе только бы утешать свое са-
молюбие.
- Ну, и прекрасно, и оставь меня!
- И оставлю! И давно пора, и убирайся ты к черту! И очень жалею, что
приехал!
Как ни старался потом Левин успокоить брата, Николай ничего не хотел
слышать, говорил, что гораздо лучше разъехаться, и Константин видел, что
просто брату невыносима стала жизнь.
Николай уже совсем собрался уезжать, когда Константин опять пришел к
нему и ненатурально просил извинить, если чем-нибудь оскорбил его.
- А, великодушие! - сказал Николай и улыбнулся. - Если тебе хочется
быть правым, то могу доставить тебе это удовольствие. Ты прав, но я
все-таки уеду!
Пред самым только отъездом Николай поцеловался с ним и сказал,вдруг
странно серьезно взглянув на брата:
- Все-таки не поминай меня лихом, Костя! - И голос его дрогнул.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин по-
нял,что под этими словами подразумевалось: "Ты видишь и знаешь, что я
плох, и, может быть, мы больше не увидимся". Левин понял это, и слезы
брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог и
не умел сказать ему.
На третий день после отъезда брата и Левин уехал за границу. Встретив-
шись на железной дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин очень
удивил его своею мрачностью.
- Что с тобой?- спросил его Щербацкий.
- Да ничего, так, веселого на свете мало.
- Как мало? вот поедем со мной в Париж вместо какого-то Мюлуза. Пос-
