лестнице.
Туман, застилавший все в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с
новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь, как она
могла унизиться до того, чтобы пробыть целый день с ним в его доме. Она
вошла к нему в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
- Это Сорокина с дочерью заезжала и привезла мне деньги и бумаги от
maman. Я вчера не мог получить. Как твоя голова, лучше? - сказал он спо-
койно, не желая видеть и понимать мрачного и торжественного выражения ее
лица.
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взгля-
нул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать письмо. Она по-
вернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она
дошла до двери, он все молчал, и слышен был только звук шуршания пере-
вертываемого листа бумаги.
- Да, кстати, - сказал он в то время, как она была уже в дверях, -
завтра мы едем решительно? Не правда ли?
- Вы, но не я, - сказала она, оборачиваясь к нему.
- Анна, эдак невозможно жить...
- Вы, но не я, - повторила она.
- Это становится невыносимо!
- Вы... вы раскаетесь в этом, - сказала она и вышла.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова,
он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко
сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то
раздражила его. "Я пробовал все, - подумал он, - остается одно - не об-
ращать внимания", и он стал собираться ехать в город и опять к матери,
от которой надо было получить подпись на доверенности.
Она слышала звуки его шагов по кабинету и столовой. У гостиной он ос-
тановился. Но он не повернул к ней, он только отдал приказание о том,
чтоб отпустили без него Войтову жеребца. Потом она слышала, как подали
коляску, как отворилась дверь, и он вышел опять. Но вот он опять вошел в
сени, и кто-то взбежал наверх. Это камердинер вбегал за забытыми перчат-
ками. Она подошла к окну и видела, как он не глядя взял перчатки и, тро-
нув рукой спину кучера, что-то сказал ему. Потом, не глядя в окна, он
сел в свою обычную позу в коляске, заложив ногу на ногу, и, надевая пер-
чатку, скрылся за углом.
XXVII
"Уехал! Кончено!" - сказала себе Анна, стоя у окна; и в ответ на этот
вопрос впечатления мрака при потухшей свече и страшного сна, сливаясь в
одно, холодным ужасом наполнили ее сердце.
"Нет, это не может быть!" - вскрикнула она и, перейдя комнату, крепко
позвонила. Ей так страшно теперь было оставаться одной, что, не дожида-
ясь прихода человека, она пошла навстречу ему.
- Узнайте, куда поехал граф, - сказала она.
Человек отвечал, что граф поехал в конюшни.
- Они приказали доложить, что если вам угодно выехать, то коляска сей-
час вернется.
- Хорошо. Постойте. Сейчас я напишу записку. Пошлите Михайлу с запис-
кой в конюшни. Поскорее.
Она села и написала:
"Я виновата. Вернись домой, надо объясниться. Ради бога приезжай, мне
страшно".
Она запечатала и отдала человеку.
Она боялась оставаться одна теперь и вслед за человеком вышла из ком-
наты и пошла в детскую.
"Что ж, это не то, это не он! Где его голубые глаза, милая и робкая
улыбка?" - была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную
девочку с черными вьющимися волосами, вместо Сережи, которого она, при
запутанности своих мыслей, ожидала видеть в детской. Девочка, сидя у
стола, упорно и крепко хлопала по нем пробкой и бессмысленно глядела на
мать двумя смородинами - черными глазами. Ответив англичанке, что она
совсем здорова и что завтра уезжает в деревню, Анна подсела к девочке и
стала пред нею вертеть пробку с графина. Но громкий, звонкий смех ребен-
ка и движение, которое она сделала бровью, так живо ей напомнили Вронс-
кого, что, удерживая рыдания, она поспешно встала и вышла. "Неужели все
кончено? Нет, это не может быть, - думала она. - Он вернется. Но как он
объяснит мне эту улыбку, это оживление после того, как он говорил с ней?
Но и не объяснит, все-таки поверю. Если я не поверю, то мне остается од-
но, - а я не хочу".
Она посмотрела на часы. Прошло двенадцать минут. "Теперь уж он получил
записку и едет назад. Недолго, еще десять минут... Но что, если он не
приедет? Нет, этого не может быть. Надо, чтобы он не видел меня с запла-
канными глазами. Я пойду умоюсь. Да, да, причесалась ли я, или нет?" -
спросила она себя. И не могла вспомнить. Она ощупала голову рукой. "Да,
я причесана, но когда, решительно не помню". Она даже не верила своей
руке и подошла к трюмо, чтоб увидать, причесана ли она в самом деле, или
нет? Она была причесана и не могла вспомнить, когда она это делала. "Кто
это?" - думала она, глядя в зеркало на воспаленное лицо со странно блес-
тящими глазами, испуганно смотревшими на нее. "Да это я", - вдруг поняла
она, и, оглядывая себя всю, она почувствовала вдруг на себе его поцелуи
и, содрогаясь, двинула плечами. Потом подняла руку к губам и поцеловала
ее.
"Что это, я с ума схожу", - и она пошла в спальню, где Аннушка убирала
комнату.
- Аннушка, - сказала она, останавливаясь пред ней и глядя на горнич-
ную, сама не зная, что скажет ей.
- К Дарье Александровне вы хотели ехать, - как бы понимая, сказала
горничная.
- К Дарье Александровне? Да, я поеду.
"Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он приедет сей-
час. - Она вынула часы и посмотрела на них. - Но как он мог уехать, ос-
тавив меня в таком положении? Как он может жить, не примирившись со
мною?" Она подошла к окну и стала смотреть на улицу. По времени он уже
мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать,
когда он уехал, и считать минуты.
В то время как она отходила к большим часам, чтобы проверить свои,
кто-то подъехал. Взглянув из окна, она увидала его коляску. Но никто не
шел на лестницу, и внизу слышны были голоса. Это был посланный, вернув-
шийся в коляске. Она сошла к нему.
- Графа не застали. Они уехали на Нижегородскую дорогу.
- Что тебе? Что?.. - обратилась она к румяному, веселому Михайле, по-
дававшему ей назад ее записку.
"Да ведь он не получил ее", - вспомнила она.
- Поезжай с этой же запиской в деревню к графине Вронской, знаешь? И
тотчас же привеэи ответ, - сказала она посланному.
"А я сама, что же я буду делать? - подумала она. - Да, я поеду к Дол-
ли, это правда, а то я с ума сойду. Да, я могу еще телеграфировать". И
она написала депешу:
"Мне необходимо переговорить, сейчас приезжайте".
Отослав телеграмму, она пошла одеваться. Уже одетая и в шляпе, она
опять взглянула в глаза потолстевшей, спокойной Аннушки. Явное сострада-
ние было видно в этих маленьких добрых серых глазах.
- Аннушка, милая, что мне делать? - рыдая, проговорила Анна, беспомощ-
но опускаясь на кресло.
- Что же так беспокоиться, Анна Аркадьевна! Ведь это бывает. Вы поез-
жайте, рассеетесь, - сказала горничная.
- Да, я поеду, - опоминаясь и вставая, сказала Анна. - А если без меня
будет телеграмма, прислать к Дарье Александровне... Нет, я сама вернусь.
"Да, не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать, главное - уехать
из этого дома", - сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клоко-
танью, происходившему в ее сердце, и поспешно вышла и села в коляску.
- Куда прикажете? - спросил Петр, пред тем как садиться на козлы.
- На Знаменку, к Облонским.
XXVIII
Погода была ясная. Все утро шел частый, мелкий дождик, и теперь недав-
но прояснило. Железные кровли, плиты тротуаров, голыши мостовой, колеса
и кожи, медь и жесть экипажей - все ярко блестело на майском солнце. Бы-
ло три часа и самое оживленное время на улицах.
Сидя в углу покойной коляски, чуть покачивавшейся своими упругими рес-
сорами на быстром ходу серых, Анна, при несмолкаемом грохоте колес и
быстро сменяющихся впечатлениях на чистом воздухе, вновь перебирая собы-
тия последних дней, увидала свое положение совсем иным, чем каким оно
казалось ей дома. Теперь и мысль о смерти не казалась ей более так
страшна и ясна, и самая смерть не представлялась более неизбежною. Те-
перь она упрекала себя за то унижение, до которого она спустилась. "Я
умоляю его простить меня. Я покорилась ему. Признала себя виноватою. За-
чем? Разве я не могу жить без него?" И, не отвечая на вопрос, как она
будет жить без него, она стала читать вывески. "Контора и склад. Зубной
врач. Да, я скажу Долли все. Она не любит Вронского. Будет стыдно,
больно, но я все скажу ей. Она любит меня, и я последую ее совету. Я не
покорюсь ему; я не позволю ему воспитывать себя. Филиппов, калачи. Гово-
рят, что они возят тесто в Петербург. Вода московская так хороша. А мы-
тищинские колодцы и блины". И она вспомнила, как давно, давно, когда ей
было еще семнадцать лет, она ездила с теткой к Троице. "На лошадях еще.
Неужели это была я, с красными руками? Как многое из того, что тогда мне
казалось так прекрасно и недоступно, стало ничтожно, а то, что было тог-
да, теперь навеки недоступно. Поверила ли бы я тогда, что я могу дойти
до такого унижения? Как он будет горд и доволен, получив мою записку! Но
я докажу ему... Как дурно пахнет эта краска. Зачем они все красят и
строят? Моды и уборы", - читала она. Мужчина поклонился ей. Это был муж
Аннушки. "Наши паразиты, - вспомнила она, как это говорил Вронский. -
Наши? почему наши? Ужасно то, что нельзя вырвать с корнем прошедшего.
Нельзя вырвать, но можно скрыть память о нем. И я скрою". И тут она
вспомнила о прошедшем с Алексеем Александровичем, о том, как она изгла-
дила его из своей памяти. "Долли подумает, что я оставляю второго мужа и
что я поэтому, наверное, неправа. Разве я хочу быть правой! Я не могу!"
- проговорила она, и ей захотелось плакать. Но она тотчас же стала ду-
мать о том, чему могли так улыбаться эти две девушки. "Верно, о любви?
Они не знают, как это невесело, как низко... Бульвар и дети. Три мальчи-
ка бегут, играя в лошадки. Сережа! И я все потеряю, и не возвращу его.
Да, все потеряю, если он не вернется. Он, может быть, опоздал на поезд и
уже вернулся теперь. Опять хочешь унижения! - сказала она самой себе. -
Нет, я войду к Долли и прямо скажу ей: я несчастна, я стою того, я вино-
вата, но я все-таки несчастна, помоги мне. Эти лошади, эта коляска - как
я отвратительна себе в этой коляске - все его; но я больше не увижу их".
Придумывая те слова, в которых она все скажет Долли, и умышленно раст-
равляя свое сердце, Анна вошла на лестницу.
- Есть кто-нибудь? - спросила она в передней.
- Катерина Александровна Левина, - отвечал лакей.
"Кити! та самая Кити, в которую был влюблен Вронский, - подумала Анна,
- та самая, про которую он вспоминал с любовью. Он жалеет, что не женил-
ся на ней. А обо мне он вспоминает с ненавистью и жалеет, что сошелся со
мной".
Между сестрами, в то время как приехала Анна, шло совещание о кормле-
нии. Долли одна вышла встретить гостью, в эту минуту мешавшую их беседе.
- А, ты не уехала еще? Я хотела сама быть у тебя, - сказала она, -
нынче я получила письмо от Стивы.
- Мы тоже получили депешу, - отвечала Анна, оглядываясь, чтоб увидать
Кити.
- Он пишет, что не может понять, чего именно хочет Алексей Александро-
вич, но что он не уедет без ответа.
- Я думала, у тебя есть кто-то. Можно прочесть письмо?
- Да, Кити, - смутившись, сказала Долли, - она в детской осталась. Она
была очень больна.
- Я слышала. Можно прочесть письмо?
- Я сейчас принесу. Но он не отказывает; напротив, Стива надеется, -
сказала Долли, останавливаясь вдверях.
- Я не надеюсь, да и не желаю, - сказала Анна.
"Что ж это, Кити считает для себя унизительным встретиться со мной? -
думала Анна, оставшись одна. - Может быть, она и права. Но не ей, той,
которая была влюблена в Вронского, не ей показывать мне это, хотя это и
