Вот именно вполне русская, славянская натура! Только я боюсь, что Вронс-
кому будет неприятно его видеть. Как ни говорите, меня трогает судьба
этого человека. Поговорите с ним дорогой, - сказала княгиня.
- Да, может быть, если придется.
- Я никогда не любила его. Но это выкупает многое. Он не только едет
сам, но эскадрон ведет на свой счет.
- Да, я слышал.
Послышался звонок. Все затолпились к дверям.
- Вот он!- проговорила княгиня, указывая на Вронского, в длинном
пальто и в черной с широкими полями шляпе шедшего под руку с матерью.
Облонский шел подле него, что-то оживленно говоря.
Вронский, нахмурившись, смотрел перед собою, как будто не слыша того,
что говорит Степан Аркадьич.
Вероятно, по указанию Облонского он оглянулся в ту сторону, где стояли
княгиня и Сергей Иванович, и молча приподнял шляпу. Постаревшее и выра-
жавшее страдание лицо его казалось окаменелым.
Выйдя на платформу, Вронский молча, пропустив мать, скрылся в отделе-
нии вагона.
На платформе раздалось Боже, царя храни, потом крики: ура! и живио!
Один из добровольцев, высокий, очень молодой человек с ввалившеюся
грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и
букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два офицера и пожилой чело-
век с большой бородой, в засаленной фуражке.
III
Простившись с княгиней, Сергей Иваныч вместе с подошедшим Катавасовым
вошел в битком набитый вагон, и поезд тронулся.
На Царицынской станции поезд был встречен стройным хором молодых лю-
дей, певших: "Славься". Опять добровольцы кланялись и высовывались, но
Сергей Иванович не обращал на них внимания; он столько имел дел с добро-
вольцами, что уже знал их общий тип, и это не интересовало его. Катава-
сов же, за своими учеными занятиями не имевший случая наблюдать добро-
вольцев, очень интересовался ими и расспрашивал про них Сергея Иванови-
ча.
Сергей Иванович посоветовал ему пройти во второй класс поговорить са-
мому с ними. На следующей станции Катавасов исполнил этот совет.
На первой остановке он перешел во второй класс и познакомился с добро-
вольцами. Они сидели в углу вагона, громко разговаривая и, очевидно,
зная, что внимание пассажиров и вошедшего Катавасова обращено на них.
Громче всех говорил высокий со впалою грудью юноша. Он, очевидно, был
пьян и рассказывал про какую-то случившуюся в их заведении историю. Про-
тив него сидел уже немолодой офицер в австрийской военной фуфайке гвар-
дейского мундира. Он, улыбаясь, слушал рассказчика и останавливал его.
Третий, в артиллерийском мундире, сидел на чемодане подле них. Четвертый
спал.
Вступив в разговор с юношей, Катавасов узнал, что это был богатый мос-
ковский купец, промотавший большое состояние до двадцати двух лет. Он не
понравился Катавасову тем, что был изнежен, избалован и слаб здоровьем;
он, очевидно, был уверен, в особенности теперь, выпив, что он совершает
геройский поступок, и хвастался самым неприятным образом.
Другой, отставной офицер, тоже произвел неприятное впечатление на Ка-
тавасова. Это был, как видно, человек, попробовавший всего. Он был и на
железной дороге, и управляющим, и сам заводил фабрики, и говорил обо
всем, без всякой надобности и невпопад употребляя ученые слова.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это был
скромный, тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием отставного
гвардейца и пред геройским самопожертвованием купца и сам о себе ничего
не говоривший. Когда Катавасов спросил его, что его побудило ехать в
Сербию, он скромно отвечал:
- Да что ж, все едут. Надо тоже помочь и сербам. Жалко.
- Да, в особенности ваших артиллеристов там мало, - сказал Катавасов.
- Я ведь недолго служил в артиллерии; может, и в пехоту или в кавале-
рию назначат.
- Как же в пехоту, когда нуждаются в артиллеристах более всего? - ска-
зал Катавасов, соображая по годам артиллериста, что он должен быть уже в
значительном чине.
- Я не много служил в артиллерии, я юнкером в отставке, - сказал он и
начал объяснять, почему он не выдержал экзамена.
Все это вместе произвело на Катавасова неприятное впечатление, и когда
добровольцы вышли на станцию выпить, Катавасов хотел в разговоре с
кем-нибудь поверить свое невыгодное впечатление. Один проезжающий стари-
чок в военном пальто все время прислушивался к разговору Катавасова с
добровольцами: Оставшись с ним один на один, Катавасов обратился к нему.
- Да, какое разнообразие положений всех этих людей, отправляющихся ту-
да, - неопределенно сказал Катавасов, желая высказать свое мнение и
вместе с тем выведать мнение старичка.
Старичок был военный, делавший две кампании. Он знал, что такое воен-
ный человек, и, по виду и разговору этих господ, по ухарству, с которым
они прикладывались к фляжке дорогой, он считал их за плохих военных.
Кроме того, он был житель уездного города, и ему хотелось рассказать,
как из его города пошел один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого
никто уже не брал в работники. Но, по опыту зная, что при теперешнем
настроении общества опасно высказывать мнение, противное общему, и в
особенности осуждать добровольцев, он тоже высматривал Катавасова.
- Что ж, там нужны люди. Говорят, сербские офицеры никуда не годятся.
- О, да, а эти будут лизие, - сказал Катавасов, смеясь глазами. И они
заговорили о последней военной новости, и оба друг перед другом скрыли
свое недоумение о том, с кем назавтра ожидается сражение, когда турки,
по последнему известию, разбиты на всех пунктах. И так, оба не высказав
своего мнения, они разошлись.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею
Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что
они были отличные ребята.
На большой станции в городе опять пение и крики встретили добро-
вольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы
поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но все это было
уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
IV
Во время остановки в губернском городе Сергей Иванович не пошел в бу-
фет, а стал ходить взад и вперед по платформе.
Проходя в первый раз мимо отделения Вронского, он заметил, что окно
было задернуто. Но, проходя в другой раз, он увидал у окна старую графи-
ню. Она подозвала к себе Кознышева.
- Вот еду, провожаю его до Курска, - сказала она.
- Да, я слышал, - сказал Сергей Иванович, останавливаясь у ее окна и
заглядывая в него. - Какая прекрасная черта с его стороны!- прибавил он,
заметив, что Вронского в отделении не было.
- Да после его несчастья что ж ему было делать?
- Какое ужасное событие! - сказал Сергей Иванович.
- Ах, что я пережила! Да заходите... Ах, что я пережила! - повторила
она, когда Сергей Иванович вошел и сел с ней рядом на диване. - Этого
нельзя себе представить! Шесть недель он не говорил ни с кем и ел только
тогда, когда я умоляла его. И ни одной минуты нельзя было оставить его
одного. Мы отобрали все, чем он мог убить себя; мы жили в нижнем этаже,
но нельзя было ничего предвидеть. Ведь вы знаете, он уже стрелялся раз
из-за нее же, - сказала она, и брови старушки нахмурились при этом вос-
поминании. - Да, она кончила, как и должна была кончить такая женщина.
Даже смерть она выбрала подлую, низкую.
- Не нам судить, графиня, - со вздохом сказал Сергей Иванович, - но я
понимаю, как для вас это было тяжело.
- Ах, не говорите! Я жила у себя в именье, и он был у меня. Приносят
записку. Он написал ответ и отослал. Мы ничего не знали, что она тут же
была на станции. Вечером, я только ушла к себе, мне моя Мери говорит,
что на станции дама бросилась под поезд. Меня как что-то ударило! Я по-
няла, что это была она. Первое, что я сказала: не говорить ему. Но они
уж сказали ему. Кучер его там был и все видел. Когда я прибежала в его
комнату, он был уже не свой - страшно было смотреть на него. Он ни слова
не сказал и поскакал туда. Уж я не знаю, что там было, но его привезли
как мертвого. Я бы не узнала его. Prostration complete, говорил доктор.
Потом началось почти бешенство.
- Ах, что говорить!- сказала графиня, махнув рукой. - Ужасное время!
Нет, как ни говорите, дурная женщина. Ну, что это за страсти какие-то
отчаянные. Это все что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя
погубила и двух прекрасных людей - своего мужа и моего несчастного сына.
- А что ее муж? - спросил Сергей Иванович.
- Он взял ее дочь. Алеша в первое время на все был согласен. Но теперь
его ужасно мучает, что он отдал чужому человеку свою дочь. Но взять на-
зад слово он не может. Каренин приезжал на похороны. Но мы старались,
чтоб он не встретился с Алешей. Для него, для мужа, это все-таки легче.
Она развязала его. Но бедный сын мой отдался весь ей. Бросил все -
карьеру, меня, и тут-то она еще не пожалела его, а нарочно убила его
совсем. Нет, как ни говорите, самая смерть ее - смерть гадкой женщины
без религии. Прости меня бог, но я не могу не ненавидеть память ее, гля-
дя на погибель сына.
- Но теперь как он?
- Это бог нам помог - эта сербская война. Я старый человек, ничего в
этом не понимаю, но ему бог это послал. Разумеется, мне, как матери,
страшно; и главное, говорят, ce n'est pas tres bien vu a Petersbourg. Но
что же делать! Одно это могло его поднять. Яшвин - его приятель - он все
проиграл и собрался в Сербию. Он заехал к нему и уговорил его. Теперь
это занимает его. Вы, пожалуйста, поговорите с ним, мне хочется его
развлечь. Он так грустен. Да на беду еще у него зубы разболелись. А вам
он будет очень рад. Пожалуйста, поговорите с ним, он ходит с этой сторо-
ны.
Сергей Иванович сказал, что он очень рад, и перешел на другую сторону
поезда.
V
В косой вечерней тени кулей, наваленных на платформе, Вронский в своем
длинном пальто и надвинутой шляпе, с руками в карманах, ходил, как зверь
в клетке, на двадцати шагах быстро поворачиваясь. Сергею Ивановичу, ког-
да он подходил, показалось, что Вронский его видит, но притворяется не-
видящим. Сергею Ивановичу это было все равно. Он стоял выше всяких лич-
ных счетов с Вронским.
В эту минуту Вронский в глазах Сергея Ивановича был важный деятель для
великого дела, и Кознышев считал своим долгом поощрить его и одобрить.
Он подошел к нему.
Вронский остановился, вгляделся, узнал и, сделав несколько шагов
навстречу Сергею Ивановичу, крепко-крепко пожал его руку.
- Может быть, вы и не желали со мной видеться, - сказал Сергей Иваныч,
- но не могу ли я вам быть полезным?
- Ни с кем мне не может быть так мало неприятно видеться, как с вами,
- сказал Вронский. - Извините меня. Приятного в жизни мне нет.
- Я понимаю и хотел предложить вам свои услуги, - сказал Сергей Ивано-
вич, вглядываясь в очевидно страдающее лицо Вронского. - Не нужно ли вам
письмо к Ристичу, к Милану?
- О нет! - как будто с трудом понимая, сказал Вронский. - Если вам все
равно, то будемте ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю
вас; для того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к туркам... -
сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-стра-
дающее выражение.
- Да, но вам, может быть, легче вступить в сношения, которые все-таки
необходимы, с человеком приготовленным. Впрочем, как хотите. Я очень рад
был услышать о вашем решении. И так уж столько нападков на добровольцев,
что такой человек, как вы, поднимает их в общественном мнении.
- Я, как человек, - сказал Вронский, - тем хорош, что жизнь для меня
ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы вру-
биться в каре и смять или лечь, - это я знаю. Я рад тому, что есть за
что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Ко-
