за Вронского". Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необык-
новенною живостью представила себе его, как живого, пред собой, с его
кроткими, безжизненными, потухшими глазами, синими жилами на белых ру-
ках, интонациями и треском пальцев, и, вспомнив то чувство, которое было
между ними и которое тоже называлось любовью, вздрогнула от отвращения.
"Ну, я получу развод и буду женой Вронского. Что же, Кити перестанет так
смотреть на меня, как она смотрела нынче? Нет. Сережа перестанет спраши-
вать или думать о моих двух мужьях? А между мною и Вронским какое же я
придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а
только не мученье? Нет и нет!- ответила она себе теперь без малейшего
колебания. - Невозможно! Мы жизнью расходимся, и я делаю его несчастье,
он мое, и переделать ни его, ни меня нельзя. Все попытки были сделаны,
винт свинтился. Да, нищая с ребенком. Она думает, что жалко ее. Разве
все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и
потому мучать себя и других? Гимназисты идут, смеются. Сережа? - вспом-
нила она. - Я тоже думала, что любила его, и умилялась над своею неж-
ностью. А жила же я без него, променяла же его на другую любовь и не жа-
ловалась на этот промен, пока удовлетворялась той любовью". И она с отв-
ращением вспомнила про то, что называла той любовью. И ясность, с кото-
рою она видела теперь свою и всех людей жизнь, радовала ее. "Так и я, и
Петр, и кучер Федор, и этот купец, и все те люди, которые живут там по
Волге, куда приглашают эти объявления, и везде, и всегда", - думала она,
когда уже подъехала к низкому строению Нижегородской станции и к ней
навстречу выбежали артельщики.
- Прикажете до Обираловки? - сказал Петр.
Она совсем забыла, куда и зачем она ехала, и только с большим усилием
могла понять вопрос.
- Да, - сказала она ему, подавая кошелек с деньгами, и, взяв в руку
маленький красный мешочек, вышла из коляски.
Направляясь между толпой в залу первого класса, она понемногу припоми-
нала все подробности своего положения и те решения, между которыми она
колебалась. И опять то надежда, то отчаяние по старым наболевшим местам
стали растравлять раны ее измученного, страшно трепетавшего сердца. Сидя
на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на
входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как
она приедет на станцию, напишет ему записку и что' она напишет ему, то о
том, как он теперь жалуется матери (не понимая ее страданий) на свое по-
ложение, и как она войдет в комнату, и что' она скажет ему. То она дума-
ла о том, как жизнь могла бы быть еще счастлива, и как мучительно она
любит и ненавидит его, и как страшно бьется ее сердце.
XXXI
Раздался звонок, прошли какие-то молодые мужчины, уродливые, наглые и
торопливые и вместе внимательные к тому впечатлению, которое они произ-
водили; прошел и Петр через залу в своей ливрее и штиблетах, с тупым жи-
вотным лицом, и подошел к ней, чтобы проводить ее до вагона. Шумные муж-
чины затихли, когда она проходила мимо их по платформе, и один что-то
шепнул об ней другому, разумеется что-нибудь гадкое. Она поднялась на
высокую ступеньку и села одна в купе на пружинный испачканный, когда-то
белый диван. Мешок, вздрогнув на пружинах, улегся. Петр с дурацкой улыб-
кой приподнял у окна в знак прощания свою шляпу с галуном, наглый кон-
дуктор захлопнул дверь и щеколду. Дама, уродливая, с турнюром (Анна мыс-
ленно раздела эту женщину и ужаснулась на ее безобразие), и девочка не-
натурально смеясь, пробежали внизу.
- У Катерины Андреевны, все у нее, ma tante! - прокричала девочка.
"Девочка - и та изуродована и кривляется", - подумала Анна. Чтобы не
видать никого, она быстро встала и села к противоположному окну в пустом
вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали
спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь к колесам вагона.
"Что-то знакомое в этом безобразном мужике", - подумала Анна. И, вспом-
нив свой сон, она, дрожа от страха, отошла к противоположной двери. Кон-
дуктор отворял дверь, впуская мужа с женой.
- Вам выйти угодно?
Анна не отвечала. Кондуктор и входившие не заметили под вуалем ужаса
на ее лице. Она вернулась в свой угол и села. Чета села с противополож-
ной стороны, внимательно, но скрытно оглядывая ее платье. И муж, и жена
казались отвратительны Анне. Муж спросил: позволит ли она курить, оче-
видно не для того, чтобы курить, но чтобы заговорить с нею. Получив ее
согласие, он заговорил с женой по-французски о том, что ему еще менее,
чем курить, нужно было говорить. Они говорили, притворяясь, глупости,
только для того, чтобы она слыхала. Анна ясно видела, как они надоели
друг другу и как ненавидят друг друга. И нельзя было не ненавидеть таких
жалких уродов.
Послышался второй звонок и вслед за ним передвижение багажа, шум, крик
и смех. Анне было так ясно, что никому нечему было радоваться, что этот
смех раздражил ее до боли, и ей хотелось заткнуть уши, чтобы не слыхать
его. Наконец прозвенел третий звонок, раздался свисток, визг паровика,
рванулась цепь, и муж перекрестился. "Интересно бы спросить у него, что
он подразумевает под этим", - с злобой взглянув на него, подумала Анна.
Она смотрела мимо дамы в окно на точно как будто катившихся назад людей,
провожавших поезд и стоявших на платформе. Равномерно вздрагивая на
стычках рельсов, вагон, в котором сидела Анна, прокатился мимо платфор-
мы, каменной стены, диска, мимо других вагонов; колеса плавнее и масля-
нее, с легким звоном зазвучали по рельсам, окно осветилось ярким вечер-
ним солнцем, и ветерок заиграл занавеской. Анна забыла о своих соседях в
вагоне и, на легкой качке езды вдыхая в себя свежий воздух, опять стала
думать.
"Да, на чем я остановилась? На том, что я не могу придумать положения,
в котором жизнь не была бы мученьем, что все мы созданы затем, чтобы му-
чаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обма-
нуть себя. А когда видишь правду, что же делать?"
- На то дан человеку разум, чтобы избавиться оттого, что его беспоко-
ит, - сказала по-французски дама, очевидно довольная своею фразой и гри-
масничая языком.
Эти слова как будто ответили на мысль Анны.
"Избавиться от того, что беспокоит", - повторяла Анна. И, взглянув на
краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает
себя непонятою женщиной и муж обманывает ее и поддерживает в ней это
мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души,
перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжа-
ла свою мысль.
"Да, очень беспокоит меня, и на то дан разум, чтоб избавиться; стало
быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть
больше не на что, когда гадко смотреть на все это? Но как? Зачем этот
кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том
вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Все неправда, все ложь,
все обман, все зло!.."
Когда поезд подошел к станции, Анна вышла в толпе других пассажиров и,
как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на платформе, стара-
ясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать. Все,
что ей казалось возможно прежде, теперь так трудно было сообразить, осо-
бенно в шумящей толпе всех этих безобразных людей, не оставлявших ее в
покое. То артельщики подбегали к ней, предлагая ей свои услуги; то моло-
дые люди, стуча каблуками по доскам платформы и громко разговаривая, ог-
лядывали ее, то встречные сторонились не в ту сторону. Вспомнив, что она
хотела ехать дальше, если нет ответа, она остановила одного артельщика и
спросила, нет ли тут кучера с запиской к графу Вронскому.
- Граф Вронский? От них сейчас тут были. Встречали княгиню Сорокину с
дочерью. А кучер какой из себя?
В то время как она говорила с артельщиком, кучер Михайла, румяный, ве-
селый, в синей щегольской поддевке и цепочке, очевидно гордый тем, что
он так хорошо исполнил поручение, подошел к ней и подал записку. Она
распечатала, и сердце ее сжалось еще прежде, чем она прочла.
"Очень жалею, что записка не застала меня. Я буду в десять часов", -
небрежным почерком писал Вронский.
"Так! Я этого ждала!" - сказала она себе с злою усмешкой.
- Хорошо, так поезжай домой, - тихо проговорила она, обращаясь к Ми-
хайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей
дышать. "Нет, я не дам тебе мучать себя", - подумала она, обращаясь с
угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться,
и пошла по платформе мимо станции.
Две горничные, ходившие по платформе, загнули назад головы, глядя на
нее, что-то соображая вслух о ее туалете: "Настоящие", - сказали они о
кружеве, которое было на ней. Молодые люди не оставляли ее в покое. Они
опять, заглядывая ей в лицо и со смехом крича что-то ненатуральным голо-
сом, прошли мимо. Начальник станции, проходя, спросил, едет ли она.
Мальчик, продавец квасу, не спускал с нее глаз. "Боже мой, куда мне?" -
все дальше и дальше уходя по платформе, думала она. У конца она остано-
вилась. Дамы и дети, встретившие господина в очках и громко смеявшиеся и
говорившие, замолкли, оглядывая ее, когда она поравнялась с ними. Она
ускорила шаг и отошла от них к краю платформы. Подходил товарный поезд.
Платформа затряслась, и ей показалось, что она едет опять.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с
Вронским, она поняла, что ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустив-
шись по ступенькам, которые шли от водокачки к рельсам, она остановилась
подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на
винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого
вагона и глазомером старалась определить середину между передними и зад-
ними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.
"Туда!- говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем
песок, которым были засыпаны шпалы, - туда, на самую середину, и я нака-
жу его и избавлюсь от всех и от себя".
Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но
красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было
уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона.
Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готови-
лась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест
крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспо-
минаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь
предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но
она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту
минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула
красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким
движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в
то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. "Где я? Что я делаю?
Зачем?" Она хотела подняться,откинуться; но что-то огромное, неумолимое
толкнуло ее в голову и потащило за спину. "Господи, прости мне все!" -
проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая
что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную
тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-ни-
будь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала,
стала меркнуть и навсегда потухла.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
I
Прошло почти два месяца. Была уже половина жаркого лета, а Сергей Ива-
нович только теперь собрался выехать из Москвы.
