Он вспомнил, как купал Анюту в ванной. Взбивал шампунь в ее волосах,
а потом промывал под душем.
Анюта захлебывалась, задыхалась и очень пугалась, но не плакала, а
требовала, чтобы ей вытирали глаза сухим полотенцем.
Потом Евгений вытаскивал ее из ванны, сажал себе на колено и закуты-
вал в махровую простыню. Анюта взирала с высоты на ванну, на островки
серой пены и говорила всегда одно и то же: "Была вода чистая, стала
грязная.
Была Анюта грязная, стала чистая".
Он выносил ее из духоты ванной, и всякий раз ему казалось, что в
квартире резко холодно и ребенок непременно простудится.
Потом усаживались на диван. Жена приносила маленькие ножницы, расчес-
ку, чистую пижаму. Присаживалась рядом, чтобы присутствовать при нехит-
ром ритуале, и ее голубые глаза плавились от счастья.
Почему они все это разорили, разрушили?
Может быть, Евгений не умел себе в чем-то отказать, а жена не умела
что-то перетерпеть? Может, они вдвоем не умели терпеть?
Посреди дороги валялась темная тряпка. Середина ее была припаяна к
асфальту, а края нервно трепетали.
- Кошка! - Касьянова закрыла лицо руками.
- Это тряпка, - сказал Евгений.
Касьянова поверила и вернула руки на колени, но долгое время сидела
молча, как бы в объятиях чужой трагедии.
- Где ты сейчас был? - тихо спросила Касьянова.
- Дома, - не сразу ответил Евгений.
- А что ты там делал?
- Купал Анюту.
- А со мной ты когда-нибудь бываешь?
- Я был с тобой на работе.
- А почему ты не можешь быть там, где ты есть? Домадома, на работе -
на работе. А со мной, - значит, со мной?
Евгений глядел на дорогу. Ленинский проспект лежал широко и роскошно.
Щетки сметали разбившиеся снежинки, как время - бесполезные мысли.
- Что ты хочешь? - переспросил Евгений.
- Я хочу знать, почему ты не бываешь там, где бываешь?
- Я не умею жить в моменте, - не сразу ответил Евгений.
- Значит, ты никогда не бываешь счастлив.
- Почти никогда.
- Жаль, - сказала Касьянова.
- Меня?
- И себя тоже. Себя больше.
Ленинский проспект окончился. Надо было сворачивать на Садовое
кольцо.
- Останови машину, - попросила Касьянова.
Евгений опасливо покосился на ее сапоги. Касьянова поймала его
взгляд.
- Не беспокойся, - сказала она. - Я уйду от тебя в обуви.
Касьянова вышла из машины и, перед тем как бросить дверцу, сказала:
- Я больше не хочу тебя убить.
- Почему? - обиделся Евгений.
- Потому что ты сам себя убьешь.
Она осторожно прикрыла, притиснула дверцу и пошла, забросив сумку за
плечо. Она ступала как-то очень независимо и беспечно, будто дразня сво-
ей обособленностью от его жизни.
Евгений смотрел ей вслед и вместе с горечью испытывал облегчение.
Он не был готов сегодня к нервным перегрузкам. Ему не хотелось ни
ссориться, ни мириться, а хотелось покоя и той порции одиночества, кото-
рая необходима каждому взрослому человеку.
Евгений резко включил зажигание. "Жигуленок" фыркнул и рванул вперед,
лавируя среди других машин.
Выехал на Садовое кольцо - шумное, угарное, как открытый цех. Потом
машину принял тихий переулок с названием, оставшимся от старой Москвы.
Касьянова осталась далеко, на пересечении чужих взглядов.
Отошло время их первых ссор, когда каждый раз казалось, что это окон-
чательно, и он коченел от ужаса, а один раз даже потерял сознание за ру-
лем, и милиционер отвез его домой.
Последнее время он привык, приспособился к этим ссорам. Все равно он
знал: пройдет день, самое большее два, и они помирятся, и никуда им друг
от друга не деться, потому что у них одна душа на двоих.
Он еще не знал, что сегодня она ушла от него навсегда, и он останется
один, как ребенок, брошенный возле магазина. И пройдет не один год,
прежде чем он снова почувствует облегчение, такое же, как сегодня.
РАБОЧИЙ МОМЕНТ
Всеволод Соловьев стоял посреди школьного двора и играл с мальчишками
в городки.
Он сосредоточился глазами на конце вытянутой палки, мысленно провел
прямую от конца палки до горки городков, потом медленно замахнулся, про-
должая держать глазами эту невидимую прямую, и в этот момент перед ним,
как из-под земли, возникла высокая тетя с кожаными ногами.
- Как тебя зовут, мальчик? - спросила тетя.
Всеволод Соловьев опустил палку и молчал. В нем медленно опадала го-
товность к броску.
- Ты меня не слышишь? - спросила тетя.
- Севка, - подсказал Павлик Харламов.
- А сколько ему лет? - спросила тетя у Павлика.
- Девять, - сказал сам Севка.
- Прекрасно! - обрадовалась тетя. Наверное, она обрадовалась тому,
что Севка заговорил.
- Ты хочешь сниматься в кино?
- Можно, - не сразу согласился Севка. - Только сначала я должен спро-
сить разрешения у родителей.
- Обязательно спросим, - пообещала тетя и достала из сумки замызган-
ный блокнотик с выпадающими листками. - У тебя дома есть телефон?
- Сто двадцать девять десять пятьдесят пять, - без запинки продикто-
вал Севка.
- Мы тебе сегодня позвоним.
Тетя сунула блокнотик обратно в сумку, повернулась и пошла, перебирая
кожаными ногами.
За школьным забором стояла светлая машина, на ней синими буквами было
написано: "Киносъемочная".
Мальчишки перестали играть в городки, молча уставились на Севку, ища
на его лице признаки избранности. Но Севка стоял, как стоял: тот же тре-
угольный нос, те же глаза в ржавых ресницах.
Чекрыгина из пятого "Б" коротко вскрикнула и помчалась за тетей, за-
путалась у нее под ногами.
- А я? - спросила Чекрыгина.
- А ты девочка, - объяснила тетя. Села в машину и уехала.
На другой день после происшедших событий Севка сидел на кухне и ел
рыбный суп, вылавливая светлые колечки разваренного лука, брезгливо раз-
вешивал их по краям тарелки.
Он ел и слушал, как мама разговаривала по телефону, сообщала всем
знакомым и малознакомым о превратностях Севки ной судьбы. Она говорила
одно и то же, меняя только имена людей, к которым обращалась, и отвечали
ей тоже совершенно одинаково.
Видимо, сначала маме говорили "поздравляем", потому что она отвечала
"спасибо". Потом желали "ни пуха ни пера", потому что мама отвечала
"идите к черту". А потом, видимо, принимались завидовать, потому что ма-
ма успокаивала: "Ну, это еще не точно, это только кинопроба".
Обзвонив всех по первому кругу, мама пришла на кухню, села против
Севки и стала смотреть, как он ест.
Севка ел, опустив лицо в тарелку. На голове у него было две макушки,
- значит, две жены. Мама смотрела на эти две макушки, два водоворотика,
вокруг которых вихрились золотистые Севкины волосы. Потом сказала:
- А я всегда знала, что в тебе что-то есть...
- Да? - Севка поднял голову.
- Я очень рада, что ты мой сын.
- И я тоже очень рад, что ты моя мама, - ответил Севка, и они посмот-
рели друг на друга, глаза в глаза, честно и преданно, как два товарища.
В дверях зашуршал ключ. Это из магазина вернулась Севкина бабушка,
мамина мама.
- А нашего Севку в кино зовут, - сказала мама. - На главную роль.
Севка ожидал, что бабушка ответит то же, что и все: поздравляю, ни
пуха ни пера, а потом начнет завидовать - почему именно Севке, а не ей
выпал такой случай в жизни.
Но бабушка произнесла совершенно другую, очень странную фразу:
- Ломаете ребенку жизнь собственными руками.
- Почему? - удивилась мама.
- Потому что дети должны жить кал дети, а не играть в игры взрослых.
- Ты ничего не понимаешь! - сказал ей Севка.
- Почему это бабушка ничего не понимает? - строго одернула мама, хотя
считала абсолютно так же, как Севка.
- Потому что она родилась в одна тысяча девятьсот тринадцатом году. У
нее дореволюционное самосознание, - объяснил Севка.
Через два часа с работы вернулся Севкин папа. Он долго раздевался,
потом долго мыл руки в ванной, потом сел в кресло и взял газету.
- Спроси: есть ли у нас новости? - предложила мама.
- Есть ли у вас новости? - спросил папа.
- Есть! - сказала мама и поежилась от счастливого нетерпения.
Папа открыл газету и стал читать статью с подзаголовком "конфликтная
ситуация".
- Теперь спроси: "А какая же это новость, хотел бы я знать".
- А какая же это новость, хотел бы я знать? - повторил папа.
- Севку пригласили на кинопробу. На главную роль!
- А... - сказал папа. - Тогда дай поесть.
- Ты не рад? - удивилась мама.
- А чему радоваться? Думаешь, они одного Севку пригласили? У них та-
ких, как он, - тысяча. Или две.
Мама посмотрела на папу долгим, каким-то дальним взором и сказала:
- Какой же ты, Павел, зануда. Даже обрадоваться не умеешь.
- Утвердят, тогда и будем радоваться. А то сейчас радоваться, потом
огорчаться. Нашла себе работу...
- Вот и хорошо, - сказала мама. - Буду радоваться, потом огорчаться.
Это и есть жизнь.
Севка не стал слушать разговор до конца, взял велосипед и отправился
на улицу.
Шел проливной дождь. Дети, как куры, нахохлившись, стояли в подъезде.
Когда появился Севка с велосипедом, все на него поглядели, и Севка
почувствовал неловкость. Эта неловкость помешала ему остаться в подъез-
де, и он вышел прямо на тротуар, будто тяжелый дождь не имел к нему ни-
какого отношения.
Велосипед был большой, не по росту, доставшийся в наследство от вы-
росшего родственника.
Севка перекинул правую ногу и, сообщив ей всю тяжесть тела, налег на
педаль. Потом привстал и перенес тяжесть на левую ногу.
Дети стояли и смотрели, как Севка поехал, виляя приподнятым тощим за-
дом. И всем вдруг показалось: именно так и следует проводить свое сво-
бодное время - кататься на неудобном велосипеде под проливным дождем.
Сначала им навстречу попался живой артист Тихонов, а следом за ним
шел Пушкин - курчавый и тщедушный.
Севка снова дернул маму за руку, ждал, когда она сделает ему замеча-
ние, но мама была занята. Она все время заглядывала в бумажку, останав-
ливалась и спрашивала: как пройти в производственный корпус.
Ей объясняли и показывали пальцем. Мама внимательно слушала и следила
за направлением пальца, который вычерчивал в воздухе сложные геометри-
ческие фигуры. Потом кивала головой, и они с Севкой снова шли в никуда,
и, казалось, этому кружению не будет конца.
Наконец им повстречалась очень хорошенькая девушка в расклешенных
брюках и кружевной кофточке. Она взяла у мамы бумажку и отвела их с Сев-
кой прямо по указанному в ней адресу. Потом улыбнулась и пожелала всего
хорошего.
- Какой милый молодой человек! - похвалила мама.
Севка с удивлением посмотрел вслед и увидел, что это действительно
был длинноволосый парень.
Севка и мама толкнули дверь и вошли в комнату.
Стены в комнате были завешаны картинками. Возле окна стоял стол с те-
лефоном, а за столом сидела вчерашняя тетя. Севка думал, что она узнает
его, вскочит и обрадуется. Но тетя посмотрела безо всякого выражения и
сказала:
- Посидите немножко. Режиссер занят. У него совещание.
Мама села на стул. Севка вздохнул и, заробев, прижался к маминым ко-
леням. Мама тихо дышала ему в ухо. Он слышал холодок от ее дыхания, и от
этого ему становилось спокойнее и защищенное.
Когда Севка оказывался с мамой далеко от дома, он любил ее особенно
сильно и чувствовал за нее ответственность.
Белая дверь распахнулась, оттуда выскочил человек с красным лицом.
- Пойдем!
Вчерашняя тетя подошла к Севке, отобрала его у мамы и повела за белую
дверь.
Там тоже оказалась комната с картинками. Посреди стоял стол к кресла-
ми по бокам, а в кресле сидел режиссер и смотрел на Севку. Глаза у ре-
жиссера были синие, набиты огнями, как у веселого удачливого пирата.
Севке вдруг захотелось иметь такого родственника, чтобы видеться с
ним часто, а еще лучше и вовсе от него не отходить.
- Ну, здорово! - режиссер протянул Севке руку.
