то ли ничего и не искали. Эти, как правило, не исповедуют никакой моды.
Их не интересует свое внешнее решение.
В приемную заглядывали женщины с бровями и мужчины без поиска. Они с
некоторым удивлением взглядывали на Алену, а потом на секретаршу, как бы
спрашивая: "А это что?" Именно не "кто", а "что".
Алена выглядела так, будто явилась не в научно-исследовательский инс-
титут в рабочее время, а в ночной бар, который бывает открыт во время
кинофестивалей. На ней были черные атласные брюки-юбка и серебряная май-
ка, под которой отчасти угадывалось, а отчасти просматривалось ее моло-
дое нежное тело.
Она явилась из вечера, а это был день. Она явилась из праздника, а
были будни. И еще она подозревала, что, с точки зрения окружающих, яви-
лась не из высокого праздника, а из бездумья и шабаша, на который ходят
ведьмы и черти. И не всякий туда пойдет.
В какую-то минуту Алене захотелось подняться и уйти, но в этот момент
растворилась дверь и из кабинета директора вышли люди. Почти все они бы-
ли без поиска либо с тщательно скрываемым поиском.
В середине мини-толпы шел грузный человек с чуть просторными и чуть
приспущенными штанами.
Алена была убеждена, что люди произошли не поголовно от обезьян, а
каждый от своего зверя. Алена - от кошки. Николаев - конь, но не круп-
ный, а пони. Возможно, и осел. Этот, в середине толпы, происходил от
льва. У него было тяжелое царственное лицо. Каждая черта в нем была тя-
жела и значительна. Алена догадалась, что это директор. Директор молчал,
но внимание всех людей было направлено в его сторону, как стрелка компа-
са к северу.
Какой-то человек что-то говорил Директору, суетясь словами и интона-
цией. Директор слушал, и по его лицу было заметно, что ему это не инте-
ресно. У Директора было такое выражение, будто ему тоже все надоело. Но
не сегодня, как Алене, а лет двадцать назад. И с тех пор каждый день.
Это было застарелое хроническое "надоело".
Что ему надоело? Работа? Нет. Он, похоже, любил и понимал свое дело.
Мужчине дело не надоедает.
Жизнь? Нет. После пятидесяти люди понимают и ценят жизнь.
Может быть, он мучает женщину и мучается сам? А может быть, он мучит
двух женщин и мучится вдвойне.
Директор слушал человека, который что-то пришептывал и приплевывал
ему на ухо - доказывал, что он тот самый гений, которого ищут - ищут, не
найдут. Директор, должно быть, слышал это не раз. Ему хотелось сказать:
"Да замолчите вы, надоело". Но перебивать было неудобно. Он слушал тер-
пеливо, и глаза его были свинцовые...
Алена поднялась со стула. Переходила глазами от одной головы к дру-
гой. Николаева не было. Она сначала почувствовала, что его нет, а потом
уж увидела, что его действительно нет. Пропустить его она не могла. Зна-
чит его нет и не было.
Алена протиснулась к директору и спросила:
- А где Николаев?
Директор посмотрел на Алену, будто она была движущийся предмет. Не
"кто", а "что".
- Какой Николаев? - не понял Директор.
- Из отдела технической информации, - подсказали за спиной.
- А... Николаев, - вспомнил Директор. - А в самом деле, где Николаев?
Почему его нет?
- Может, забыл? - предположил тот, что нашептывал.
- Ну, нет... - сказал другой.
- Почему же нет? - оживился Директор. - Вполне мог и забыть. Молодой
человек, а никакой ответственности. Никакого тщеславия?
- На себя лучше посмотрите, - обиделась Алена.
- В каком смысле? - Директор посмотрел на Алену. В его глазах обозна-
чилось любопытство.
- Он схему три месяца чертил, а вы ее потеряли.
- Какую схему?
- Ну не схему... Чертеж... Он с утра до вечера над ним сидел, только
про него и говорил. Всю голову своим чертежом заморочил. А вы потеряли.
- Я?
- Ну, не вы. Кто-то из ваших. Тоже начальник.
- Как же так?
- А я откуда знаю? Наверное, положил куда-то, а куда - забыл. Может,
в такси оставил, пьяный был...
- А почему я об этом ничего не знаю? Где Николаев?
- Я первая спросила.
Директор оглядел присутствующих.
- Я его сегодня не видел, - сказал один.
- Может, заболел, - предположил другой.
- Заболел... - задумчиво догадалась Алена. - У него хроническая пнев-
мония. Он вообще простудливый.
- А вы ему кто? - спросил Директор.
- Я ему никто, - вспомнила Алена. - С сегодняшнего дня... А то, что
он диссертацию не пишет, так это даже честнее. Сейчас все пишут, как ле-
тописцы. Всеобщая грамотность. Палкой кинешь, в кандидата попадешь.
Директор смотрел на Алену без раздражения, как лев на кошку. Может
быть, почувствовал их родственность, ведь в конце концов - лев тоже кош-
ка.
- Ну, я пойду, - предупредила Алена и действительно пошла, отодвигая
от деловых людей свой праздничный облик.
Перед тем как скрыться за дверью, обернулась и тщательно попрощалась
с секретаршей.
...Телефона у Николаева не было. Он жил в новом районе, и телефон
здесь планировали на 1979 год.
Дверь отворила мамаша Николаева. Это была кокетливая старуха. Вечная
женщина. Алена про себя называла ее "жабка" - уменьшительно от слова
"жаба". Жаба - грубо. А жабка - как раз.
Николаев был связан со своей мамой таким образом, будто ему при рож-
дении забыли обрезать пуповину, и у них до сих пор общее кровообращение.
Николаеву шел тридцать второй год, но он был пристегнут к жабкиной юбке
большой английской булавкой.
Таких мальчишек в своем отрочестве Алена дразнила "мамсик". У них во
дворе жил такой. У него, наверное, было какое-то имя, но его никто не
знал. Все звали его "мамсик".
Иногда Николаев устраивал бунт и исчезал. Жабка не волновалась. Она
знала: ее бре-ке-кекс вернется в болото, она накормит его червями и ли-
чинками и сама приведет ему дюймовочку. Так оно и бывало!
Однажды жабка сказала Алене: "У меня в вашем возрасте уже было двое
детей". Алена ее поняла. Она хотела сказать: "Выходите замуж, обзаводи-
тесь семьей, а не теряйте времени возле моего сына. Все равно у вас с
ним ничего не получится".
Алена и жабка не нравились друг другу. Без причин.
Просто не совпадали электрические поля. А может быть, была причина:
Николаев. У них был один объект любви, и каждой хотелось владеть им без-
раздельно.
- Здравствуйте, - поздоровалась Алена.
- Добрый день, - отозвалась жабка, несколько удивившись появлению
Алены и ее боевому оперению.
- А Саша дома? - спросила Алена.
- Саша на работе, - ответила жабка очень вежливо и даже как бы сост-
радая, что Алена до сих пор не обзавелась семьей, а бесперспективно бе-
гает за ее сыном.
- Его на работе нет. Я только что оттуда.
- Не знаю. Во всяком случае, мне он сказал, что он ушел на работу.
Алене захотелось сказать: "жаба". Но она справилась с желанием и ска-
зала:
- До свидания.
Алена спустилась пешком до первого этажа. Вышла на улицу.
Двор перед домом был засажен зеленью. Высокая костистая старуха широ-
ко шагала, как послушник, тащила за собой шланг.
Алена остановилась в раздумье. Николаев пошел на работу и не пришел
на работу. Значит, что-то случилось.
Может быть, он попал под машину?
Она подняла голову, разыскивая глазами окна Николаева.
Жабка маячила в окне, и даже отсюда были видны ее остановившиеся
встревоженные глаза. Видимо, ход ее мыслей был тот же, что и у Алены.
Определенные ситуации рождают определенный штамп мышления.
- Вера Петровна! - позвала Алена.
Жабка тут же высунулась в окно.
- А вы не знаете, где бюро несчастных случаев?
Жабка тут же исчезла, может быть, рухнула в обморок.
Алена подождала немножко, потом пошла, в раздумье, к автобусной оста-
новке.
Если Николаев попал под машину, то его, скорее всего, отвезли в Скли-
фосовского. Можно выпросить халат и войти к нему в палату. Войти и осто-
рожно лечь возле него на кровать. Николаев будет лежать в ее флюидах,
как в теплой ванне, и ему не будет больно. И не будет страшно. Она под-
винет губы к его уху, тихо спросит:
- Ты меня слышишь?
Он сомкнет и разомкнет ресницы, как бы кивнет ресницами.
- Я устала, - прошепчет Алена. - Мне надоело.
Я больше ничего не хочу.
Он опустит ресницы на щеки. От угла глаза к уху двинется некрупная,
непрозрачная слеза.
Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Может быть, с ним
действительно что-то случилось. А может быть, и другое. Вернее, другая.
Алена остановилась, парализованная догадкой. Она вспомнила, как од-
нажды, в начале их любви, Николаев не пошел на работу. Алена была тогда
для него важнее всех тайн Земли. Он не боялся бесчестья, которое падет
на голову прогульщика, не побоялся бы любого возмездия. Он тогда не по-
шел на работу, и они отправились в кино. Из кино в кафе. Потом бродили
по улицам, сцепив руки.
То же самое и сегодня. Те же поступки. Те же слова. А в сущности, по-
чему он должен придумывать какие-то новые слова и совершать другие пос-
тупки. Меняется объект любви, а человек остается тем же. И так же выра-
жает свои чувства.
Он и Другая сидят сейчас в кино, в том же самом кинотеатре, локоть к
локтю. Плечом к плечу. Он смотрит на экран. Она - на него. Он оборачива-
ется и чуть кивает в сторону экрана, дескать: туда смотри. Но она смот-
рит на него. И он тоже смотрит на нее, и в темноте мерцают его глаза.
Кто знает: о чем человек думает в последние секунды своей жизни? Это-
го еще никто не рассказал. Но вполне может быть, что в последние секунды
Алена увидит его мерцающие в полумраке сильные глаза. Лучше бы он
действительно попал под машину и был сейчас по ту сторону времени, чем
здесь. С Другой.
...Они досмотрели кино и зашли в кафе. Он жует с сомкнутыми губами, и
не отрываясь смотрит на Другую, и не понимает, как он был влюблен в ко-
го-то, кроме нее. Она красивее Алены, моложе, элегантнее и нравится жаб-
ке. Николаев развлекает ее по знакомой программе: сначала детство, в ко-
тором он не мамсик, а полуголодный шантрапа. Потом Институт физики Зем-
ли, в котором он не показушник, а вольнодумец и борец. Директор пытается
понять его, но Николаев не умещается в рамки чужого понимания. Его ник-
то, никто не может понять... Другая проводит тонкой ладошкой по его щеке
и говорит: "Я тебя понимаю. Ты лучше всех. Ты - единственный". Николаев
снимает ее ладошку со щеки и целует каждый палец. А она склоняет лицо и
целует его руки - тоже каждый палец... Она, конечно же, знает об Алене и
называет ее "твоя певичка". Он смущенно молчит, как бы извиняясь за
прошлое и зачеркивая его своим молчанием.
- Ваш билет, - проговорили сверху над ухом Алены.
Алена очнулась. Над ней стояли две женщины, а сама она сидела в авто-
бусе. Алена не помнила, как она оказалась в автобусе, и не понимала, что
от нее хотят незнакомые женщины. Она подняла на них глаза, полные горя.
Потом встала со своего места и пошла, ни на кого не глядя.
Женщины, оробев, посторонились и пропустили Алену.
- Нахалка, - сказал кто-то за спиной.
- Молодая, а бессовестная.
Алена вышла на остановке, которая называлась Фестивальная улица. Что
это за улица? Как она сюда заехала?
Должно быть, села не в ту сторону. Или не на тот автобус.
А скорее всего: то и другое.
Возле фонарного столба лежала убитая дворняга. Ее, наверное, сбила
машина и кто-то оттащил в сторону. К столбу. Собака была большая, белая
и грязная. Алена увидела собаку, как макет своей будущей жизни.
Те двое сидели в кафе. В тепле. Ели и пили. Они - там.
А она - тут, на другом конце города. Отверженная, голодная, к тому же
еще нахалка и бессовестная в общественном мнении.
А жизнь тем временем шла своим чередом. На смену дню плыл вечер. Об-
лака стояли величественные и равнодушные ко всему, что делалось на Зем-
ле. Что такое одна судьба в общем вареве мироздания? Уцелевшие собаки
бежали трусцой в поисках пищи и ласки.
