- Нет, - отреклась тетя Клава. - Не помню.
- А я помню. Меня больше никто так не любил.
- А жена у вас есть? - спросила тетя Клава.
Эдик рассказал, что похоронил жену, и заплакал. Тетя Клава посмотрела
на его рот, сложенный горькой подковкой, как у ребенка, и заплакала са-
ма. И в кухню на цыпочках пробралась тихая уютная печаль.
- Хочешь, поженимся? - вдруг предложил Эдик.
- А зачем? - наивно удивилась тетя Клава.
- Стариться будем вместе.
- Но я уже не люблю тебя, - извинилась тетя Клава.
- Так я же не любить зову, а стариться, - объяснил Эдик. - Тоже мне
невеста...
В кухню вошел петух. Видимо, ему надоело стоять на подоконнике.
Петух затрепетал крыльями и взлетел, рассчитывая сесть на спинку сту-
ла, на свой привычный насест. Но стул оказался занят гостем. Петух взле-
тел чуть повыше и сел на плечо Эдика. Эдик дернул плечом, петух свалился
на тарелки. Эдик брезгливо взял его за крыло двумя пальцами и швырнул в
угол кухни.
А дальше все развивалось очень быстро и одновременно очень медленно.
Петух полежал в углу кухни какое-то очень короткое время, секунды три
или четыре, потом подхватился и, вытянув шею, очень быстро перебирая но-
гами, устремился к Эдику и клюнул его в ногу, под колено.
Эдик брыкнул ногой, петух отлетел на прежнее место, и у него снова
появилась необходимая дистанция для разбега.
- У меня тромбофлебит! Он проклюнет мне вену! - воскликнул Эдик и,
продолжая сидеть, затанцевал ногами, чтобы уменьшить вероятность попада-
ния.
Тетя Клава метнулась в прихожую, сорвала с вешалки свое пальто, чтобы
накинуть на петуха или на Эдика, в зависимости от расстановки сил.
Когда тетя Клава вернулась на кухню, то застала следующее зрелище:
петух взлетел до уровня лица, а Эдик болтал перед собой руками, будто
учился плавать по-собачьи. Они дрались, как два врага, и белые перья,
элегантно планируя, летали по кухне.
Тетя Клава ринулась в эпицентр борьбы и выскочила обратно, прижимая к
себе петуха. Он гортанно клокотал в недрах пальто и порывался обратно в
бой.
Эдик без сил осел на стул.
- Невоспитанная тварь, - простонал он.
- Вы сами первый начали, - заступилась тетя Клава.
Эдик обиделся, встал и вышел в прихожую.
Он натянул пальто, затолкал пуговицы в большие расхлябанные петли,
накрыл голову шляпой и ушел.
- Жених! - с пренебрежением сказала тетя Клава в закрытую дверь. -
Писатель!
Она выпустила петуха на пол, потом подошла к окну и раскрыла форточ-
ку, чтобы проветрить дом.
За окном было черно. Ветер давил на стекла. Был такой ветродуй, как в
шторм в открытом море. Говорили, что в Юго-Западном районе встречаются
два ветра - южный и западный, и роза ветров проходит как раз над их
кварталом.
Тетя Клава представила себе, как Эдик идет, придерживая шляпу, рассе-
кая лбом ветер. Вспомнила его серьезные намерения по отношению к ней, и
ей стало его немножко жалко.
На краешке стола лежали забытые им очки в простой темной оправе. Тетя
Клава схватила их и побежала из дому.
Догнала Эдика на остановке, когда он уже влезал в автобус, сунула ему
в карман очки.
- Когда мы с тобой встретимся? - крикнул Эдик.
- Где?
Тетя Клава внимательно посмотрела на шляпу, которая венчала его голо-
ву взамен прежней белой кепки.
- На участке добрых воспоминаний, - крикнула тетя Клава и побежала
обратно, подгоняемая попутным ветром, получая от бега забытое удо-
вольствие.
Когда тетя Клава вернулась домой, петух ее не встретил.
Форточка покачивалась и скрипела. На подоконнике, белое на белом, ле-
жало легкое перышко.
Тетя Клава почувствовала, как все замерло, остановилось в ней, все
органы как бы прекратили свою привычную работу.
Она отомкнула шпингалеты, рванула на себя балконную дверь. Посыпалась
труха, обнажилась серая пыльная вата.
Тетя Клава вышла на балкон, посмотрела сначала вверх, потом вниз. Пе-
туха не было нигде.
Был виден пустырь под куполом неба и четыре дома, четыре одинаковые
высокие башни. Последний дом выстроили за зиму, пока балкон был закрыт.
Тетя Клава перебралась на соседний балкон и постучала в окно.
Долго ничего не было видно, потом шторы разомкнулись, как кулисы, и
за стеклом возникли соседи тети Клавы, студенты-молодожены. Они стояли
голова к голове, как перед фотообъективом, и смотрели на выступающую из
мрака фигуру тети Клавы со вздыбленными от ветра волосами.
- Что случилось? - спросил молодой человек и отворил балкон. Одной
рукой он придерживал балконную дверь, а другой прикрывал ноги тюлевой
занавеской, и это одеяние делало его похожим на индуса.
- У вас кошка дома? - спросила тетя Клава.
- Она спит, - сказала девушка. - А что случилось?
- У меня цыпленок пропал, - сказала тетя Клава.
Сквозь беспечность и эгоизм молодости они каким-то образом расслыша-
ли, что у тети Клавы все остановилось внутри.
- Украли! - посочувствовала девушка.
- Нет. Сам ушел. Вырос и улетел.
- А где вы его взяли? - спросил "индус".
- На базаре купила.
- Так вы подите на базар и купите себе другого цыпленка, - предложила
девушка.
- Но ведь это будет уже другой цыпленок.
- Ну и что? Он заменит вам прежнего.
- Никого никем нельзя заменить, - сказала тетя Клава. - Даже одного
петуха другим...
Дул тугой сильный ветер. Над толовой тети Клавы медленно и мощно кру-
жила роза ветров.
Четыре дома, как пилигримы, шли один за другим по краю пустыря.
ШЛА СОБАКА ПО РОЯЛЮ
Сидоров!
- Я?
- Ты, кто же еще?
Сидоров медленно поднялся, на его лице остановилось недоумение и не-
доверчивое выражение.
- Иди к доске, - пригласил Евгений.
- Зачем?
- Отвечать урок.
- Так вы же меня вчера вызывали, поставили "удовлетворительно"...
Сидоров произнес не "посредственно", а "удовлетворительно". Видимо, к
своей тройке он относился с большой преданностью и уважением.
- Ну и что же, что вызывал, - строго сказал Евгений. - Меня и сегодня
интересуют твои знания.
- А что здесь, кроме меня, никого больше нет, что ли?
- Поторгуйся еще...
Сидоров отделился от своей парты и пошел к доске, сильно сутулясь и
кренясь на одну сторону.
Повернулся лицом к классу. Постоял, возведя глаза к потолку.
- Я слушаю, - красивым басом произнес Евгений.
- "Узник". Пушкин. Нет... Пушкин. "Узник".
- Александр Сергеевич, - подсказал Евгений.
- Я знаю. - Сидоров отверг подсказку. - Александр Сергеич Пушкин.
Стихотворение "Узник". Сижу за решеткой в сырой темнице...
- В темнице сырой, - поправил Евгений.
- Я так и говорю...
- Продолжай.
- Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный на воле орел моло-
дой.
- Вскормленный в неволе.
- Я так и говорю.
Евгений промолчал.
- Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение "Узник". Сижу за решеткой в
темнице сырой. Вскормленный, - Сидоров чуть споткнулся, соображая, где
вскормленный, - в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ, махая кры-
лом...
- Кто машет крылом?
- Товарищ.
- Какой товарищ?
- Ну, орел...
- Правильно, - сказал Евгений. - Дальше.
- Вы все время перебиваете, я так не могу.
- Начни с начала.
- Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение "Узник". Сижу за решеткой в
темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой. Мой грустный товарищ,
махая крылом...
Сидоров прочно замолчал.
- Ты выучил?
- Я учил.
- Выучил или нет? - спросил Евгений и в этот момент почувствовал, как
его сильно стукнули по спине возле шеи.
Он повел плечами и оглянулся.
...Не было ни класса, ни Сидорова.
Была комната с нежными сиреневато-розовыми обоями, мягкий, даже на
глаз мягкий диван - такие стоят в гостиных у миллионеров. А посреди ком-
наты стояла Касьянова с сиреневой челкой, в сизых джинсах и в тельняшке.
- Ты где? - спросила Касьянова, ее глаза цепко читали его лицо.
- На уроке, - сказал Евгений.
- Почему?
- Вчера Сидоров еле-еле двойку на тройку исправил. А сегодня я его
опять спросил.
- Двойки, тройки... А я?
- И ты, - сказал Евгений, глядя в ее тревожные глаза.
- Ты любишь меня?
- Да.
Евгений не мог представить себе, что Касья новой когда-то не было в
его жизни или когда-нибудь не будет. Такое же чувство он испытывал к до-
чери: было невероятно, что шесть лет назад ее не существовало в природе,
и невероятно, что когда-нибудь, далеко после его жизни, окончится и ее
жизнь.
- Если ты любишь меня, тогда зачем мы каждый день расстаемся?
- Но ведь мы каждый день встречаемся, - вывернулся Евгений, и она
увидела, что он вывернулся.
Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по лицу читать
все движения его души, и ей невозможно было соврать. Такое постоянное
соглядатайство было даже неудобно.
- Что ты хочешь? - спросил Евгений.
- Я хочу твою жизнь. В обмен на свою.
- Я сказал: со временем.
- Ты говоришь "со временем" только для того, чтобы ничего не решать
сейчас.
- Не изводи меня. Я устал.
Евгений затрепетал веками и прикрыл глаза для того, чтобы уйти из-под
прицела ее зрачков.
Она увидела его раздражение и трусоватость, и к горлу, как тошнота,
подступила безысходность. Показалось, что вокруг сердца образовался ва-
куум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лоп-
нет с характерным треском, как воздушный шар.
Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла из
комнаты.
Евгений видел, как нетвердо она ступает и какой мальчишеский карман
на ее джинсах с картинкой и кнопками.
Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился за ней
следом на кухню.
В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пуска-
ла. Она не хотела, чтобы ребенок существовал в сутолоке, дышал микроба-
ми, и оставляла его на улице возле дверей. Он всегда оставался возле
дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что мать не вернется за
ним, а уйдет другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужа-
са и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит это
гудящее одиночество. Что-то отдаленно похожее Евгений испытывал, когда
подолгу оставался без Касьяновой.
Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.
Причин для страданий, как казалось Евгению, у нее не было, а страдала
она по-настоящему. Он подошел и погладил ее по полосам. Гладил, как со-
бака, округлым движением, и рука была как лапа - округлая и тяжелая.
- Как мне убить тебя? - спросила Касьянова, доверчиво глядя ему в ли-
цо.
- Отравить.
- Меня посадят в тюрьму, - не согласилась Касьянова.
- Тогда дай мне яд, я сам отравлюсь. Приду домой и отравлюсь.
- Ты струсишь. Или передумаешь. Я тебя знаю. Ты трусливый и нереши-
тельный.
- И не жалко тебе меня? - обиделся Евгений.
- Нет. Не жалко.
- Почему?
- Потому что я надорвалась. Я все чаще ненавижу тебя.
Евгений смотрел на нее, приспустив ресницы. У него было возвышенное и
вдохновенное выражение, будто он вышел в степь.
- Не веришь, - увидела Касьянова. - А зря.
Евгений отошел к окну, стал смотреть на улицу.
Смеркалось. Снегу намело высоко. От автобуса к дому шла узкая протоп-
танная тропинка с высокими берегами. Идти по ней было неудобно, надо бы-
ло ставить ногу одна перед другой, как канатоходец.
По тропинке пробирались люди, балансируя обеими руками. Им навстречу
светили желтые окна, на каждого по окну.
От сиреневого снега, от желтых огней в доме напротив исходила неж-
ность.
За спиной страдала Касьянова и хотела его отравить, и это тоже было
очень нужно и хорошо.
...Когда Евгений прибежал в школу, уроки уже начались. Было торжест-
венно тихо и гулко, как во храме.
Евгений стащил свою дубленку отечественного пошива, повесил ее в шкаф
и в это время увидел директора школы Ларису Петровну. Дети сокращали ее
