Александр, должно быть, устает от такой нагрузки и время от времени
приезжает к родителям, чтобы припасть к своим корням и зарядиться для
дальнейшей жизни.
Однажды, полгода назад, я зашла к Софке что-то взять у нее или, нао-
борот, что-то отдать. Дверь отворил Александр. Он посмотрел на меня и
сказал: "Простите, я не могу подать вам руку, она у меня в водке, я
ставлю компресс собаке".
Я ушла тогда, спустилась пешком до третьего этажа, остановилась возле
лестничного окна и долго не могла двинуться с места. Мне показалось, что
мимо меня, как бригантина в парусах, прошла неведомая мне прекрасная
жизнь, а я осталась стоять одна на необитаемом острове.
На другой день я пришла в ателье и сказала, что видела Александра
Медведева.
- Ну как? - спросили девчонки.
- У него руки в водке были, - безразлично сказала я.
- А он что, водку руками черпает? - спросил Игорь Корнеев.
Это была ревность.
Голубь прошелся по карнизу, а Александр Медведев присел на корточки и
рассматривает в колесе какую-то гаечку.
Я стою у окна в низенькой светелке с низенькими потолками, а юный бе-
лый голубь чертит надо мной крылом.
Сейчас Александр выпрямится и уйдет.
Я выдергиваю из шкафа шубу моей мачехи и ныряю в нежный мех. Это не
шуба, а манто. В нем нет застежки, оно просто запахивается и придержива-
ется рукой. Рука должна быть в высокой перчатке, потому что рукав чуть
ниже локтя.
Мачеха говорит, что это манто нужно ей исключительно для самоутверж-
дения, потому что для тепла и удобства у нее есть старое драповое
пальто.
Мех обнимает меня, я хорошею в ту же самую секунду и чувствую себя не
портнихой детского ателье, а женой местного миллионера Алекса. Я небреж-
но запахиваю манто и бегу вниз. Сначала по лестнице. Потом по улице.
Я бегу мимо Александра и смотрю перед собой.
Он поворачивает голову и смотрит на меня. Он - на меня, а я перед со-
бой.
- Привет! Ты чего не здороваешься?
Он говорит мне "ты", потому что я подруга и ровесница его сестры,
представитель какой-то второстепенной для него жизни.
Я останавливаюсь и медленным движением поворачиваю голову в его сто-
рону, смотрю с усталым недоумением: дескать, много тут вас ходит, эст-
радных певцов. Со всеми здоровайся, больше ни на что времени не останет-
ся.
Он поднялся, подошел ко мне - элегантный, иноземный.
Александр и Софка - полукровки. Отец у них русский, а мать испанка.
Росита. Ее вывезли из Испании в тридцать шестом году, и она тут жила и
росла, чтобы однажды встретить русского парня и в звездный час зачать
сына.
Александр и Софка очень похожи между собой, одни и те же черты. Но в
женском лице эти черты сложились неинтересно, а Александр красавец: лицо
нежно-смуглое, глаза будто нарисованы, каждая ресничка читается.
Он смотрит на меня, будто что-то вычисляет, потом вдруг говорит:
- У меня к тебе просьба. Пообещай, что выполнишь.
- А какая просьба?
- Ну вот... Уже торгуешься.
- Мало ли чего ты попросишь.
Я набиваю себе цену, хотя готова на все. Если бы Александр попросил
украсть или убить, я согласилась бы в ту же секунду, хотя на другой
день, возможно, и раскаялась.
- Ты не можешь сегодня пойти со мной в ресторан?
- А что я там должна делать?
- Ничего. Сидеть, слушать музыку.
- Ты приглашаешь меня ужинать?
- Понимаешь... - неуверенно сказал Александр. - Мне очень нравится
одна женщина. Она будет с мужем.
- Ясно, - поняла я.
- Что тебе ясно? - насторожился Александр.
- Этот муж должен думать, что я твоя девушка.
- Тебе не обидно?
- Пусть думает, - сказала я.
В косметике самое главное - тщательность.
Наш мастер по детскому платью говорит: есть три степени мастерства.
Первая - когда платье сшито очень просто от бедности фантазии и плохого
исполнения.
Вторая степень - все очень сложно, потому что портной многое может, и
ему охота себя показать.
И третья степень, когда все просто от ясности рисунка и совершенства
мастерства.
Я сижу перед зеркалом и работаю над собой по третьей степени мас-
терства. Косметика у меня французская. Вкус у меня безупречный. Самое
слабое звено - лицо.
У меня нет своего лица. Вообще лицо есть, но черты не связаны одной
темой и как бы взяты с нескольких лиц. Глаза - от одного лица, нос - от
другого, рот - от третьего.
Я тяжело вздыхаю и, - не веря в успех, принимаюсь за дело. Сначала я
полчаса наращиваю ресницы, потом беру иголку и начинаю отделять их одну
от другой, и на это тоже уходит полчаса. Мое лицо похоже на квартиру во
время ремонта, когда все разворочено и кажется, что теперь всегда будет
так.
Далее я беру норковую кисточку, прорисовываю контур, и мало-помалу
глаз начинает прорастать на лице, меняет форму и даже выражение, и я
предчувствую, что такой глаз может составить честь любому лицу.
Когда девушка не старается нравиться - она и не нравится. Когда она
старается и делает это заметно - тоже не нравится. Остается, стало быть,
третье: надо стараться "не стараться".
Все девчонки из нашего ателье делятся на "душистов" и "хорошистов".
Родоначальник этой классификации - знаменитый физик Ландау. Мы подхвати-
ли это движение, обогатили его терминологией, "хорошистов" называем
"мордоманами". "Мордоманы" - это те, для которых главное в человеке
внешность. Его внешнее выражение. А "душисты" предпочитают в человеку
глубокую душу.
Я - ни то, ни другое. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Если я ког-
да-нибудь кому-нибудь понравлюсь, то такой человек покажется мне и умным
и красивым.
Каждый человек в конечном счете любит себя. Себя в себе и себя в дру-
гом. И в этом нет ничего предосудительного. Чем лучше человек относится
к себе, тем лучше он относится к другим.
Помимо "душистов" и "мордоманов" мы делимся на "софистов" и "игоре-
вистов".
Основоположник "игоревизма" - Игорь Корнеев.
Игорь специализируется на детской верхней одежде, но больше всего на
свете он любит ходить в походы, спать в палатках, варить уху в закопчен-
ном котелке. Ничего плохого в этом нет. Но в походы Игорь надевает ист-
левшие ковбойки, палатка у него в паутине и ящерицах, а котелок и желез-
ные кружки имеют такой вид, будто кто-то, балуясь, вил из них веревки.
"Игоревизм" - это внешнее упрощенчество за счет внутреннего раскрепо-
щения. Вариант хиппи. Но хиппи неряшливы специально, а Игорь - нечаянно.
Он просто не замечает, на чем он ест и спит. Как кошка или собака. Как,
должно быть, не обращал внимания неандерталец. А все достижения челове-
чества за тысячи лет оставили его глубоко равнодушным.
"Софизм" берет начало от Софки Медведевой.
Однажды у Софки случился приступ аппендицита. Она легла на диван и
стала слушать в себе боль. Боль час от часу становилась сильней, в ка-
кой-то момент сделалась невыносимой, а потом стала тупой, и сама Софка
тоже сделалась тупой и поплыла в полубред-полубеспамятство. Оказывается,
у нее лопнул аппендикс. В медицине это называется перитонит.
Когда я пришла к ней в больницу, я спросила:
- А почему ты сразу не вызвала врача?
- А он бы прямо в ботинках прошел, - ответила Софка.
Она представила себе, что врач, не снимая ботинок, а может, даже не
вытерев ноги, двинется прямо в комнату. Потом он пойдет в ванную мыть
руки, и на мыле останутся грязные потеки. Далее, врач понесет мокрые ру-
ки к полотенцу и капнет на кафельный пол. Подтирать сразу же при нем бу-
дет неудобно, капли засохнут на полу кружками, потом их придется отскре-
бать. Врач вытрет руки о полотенце и сдвинет полотенце со своего места.
Да лучше Софка умрет, чем вытерпит такое наплевательство к ее величеству
Чистоте.
И действительно чуть не умерла.
В квартире у Софки - стерильная чистота, как в операционной. Каждого
человека, пришедшего к ним, она воспринимает не как личность, индивиду-
альный экземпляр в природе, а как источник грязи.
Когда Софка подшивает платье, то похоже, будто полоска подшитой мате-
рии не прикреплена нитками, а держится сама собой, силой собственного
притяжения.
Наш мастер ставит Софку в пример и говорит, чтобы мы у нее учились.
Но софизм - это черта характера, с которой человек должен родиться, и
научиться этому невозможно...
Может быть, в роду у Софки со стороны матери были испанские цыгане,
которые кочевали веками, как игоревисты, и софизм формировался долго, из
поколения в поколение, а полностью выразился в Софке.
А еще может быть, что сочетание русской и испанской крови дает такой
неожиданный результат. Либо - это своеобразное проявление таланта. Алек-
сандр - певец, а Софка - гений эстетического комфорта.
А еще может быть...
Что касается меня, то я занимаю центристскую позицию между софизмом и
игоревизмом. Для меня важно не где я, а с кем. Только человек может на-
полнить человека. Только о человека можно поджечь свою кровь.
Мое лицо тем временем готово. Я выгляжу так, будто вчера вернулась с
побережья Крыма и Кавказа. Мои ресницы царапают противоположную стену.
Волосы лежат сплошным полотном и блестят.
Я смотрю на себя и медленно говорю:
- Пенелопа... Мельпомена...
Кто такие эти тетки, я точно не знаю. Кажется, Мельпомена - покрови-
тельница муз, а Пенелопа - верная жена странствующего Одиссея. Дело не в
том, когда они жили и были ли они вообще. Дело в их именах - длинных,
странных, диковатых, как мое лицо, не объединенное общей темой, как мое
настроение.
- Пенелопа... Мельпомена...
Потом я вздыхаю и думаю попроще.
"Господи! - думаю я. - Ну нельзя же быть такой хорошей. Надо же быть
хоть немножко плохой".
Ресторан считался китайским, но музыка в нем была европейская.
На помосте собрались шесть патлатых музыкантов. Впечатление, что они
не работают, а веселятся в собственное удовольствие и сообщают это удо-
вольствие всем вокруг.
- Лови кайф, - сказал Александр.
- Что? - мне показалось, что он говорит по-испански.
- Слушай, - перевел он, - и старайся получить удовольствие.
Я не умею "стараться получать удовольствие", но на всякий случай сог-
ласно киваю головой.
Возле меня локоть Александра и его профиль с аккуратным ушком. Я
смотрю на него, как на предмет обожания Софки, и от этого чувства мне
нежно и грустно.
- Как тебя зовут?
Он наклоняется ко мне. У него такое выражение, будто я сломала ногу и
что-то у него прошу. А он наклонился с величайшим состраданием к моему
несчастью, вниманием к просьбе и готовностью тут же ее исполнить. Види-
мо, ему неловко, что он позвал меня в соучастницы, отсюда этот взгляд.
- Как тебя зовут по-испански?
- Алехандро.
- А сокращенно?
- Сача. В испанском языке нет буквы "ш".
В самом деле, а почему он меня позвал? Я достаточно знакома, чтобы ко
мне можно было обратиться за подобным одолжением. И достаточно незнако-
ма, чтобы это стояло между нами в дальнейшем.
- Скажи мне что-нибудь на твоем языке.
Он задумался, что бы такое сказать. Потом заговорил. В его речи
действительно не было ни одной буквы "ш". Слова сыпались, отскакивали от
зубов. Казалось, что они формируются не в глубине гортани, а где-то меж-
ду губами и зубами.
Я посмотрела в его лицо и увидела, что его речь похожа на его щеки и
глаза.
- Что ты сказал? Переведи.
Подошел официант.
Александр заказал почти все меню сверху донизу. Я поняла - он широкий
человек. А в широких людях много умещается. И хорошего, и плохого.
Наконец появились он и она.
Она - высокая блондинка, вьющаяся и улыбчивая, вся в летящем шелке
волос. Уголки губ и глаз приподняты кверху и будто бы готовы взлететь.
Он славный, но немножко задрипанный. Из игоревистов.
Она кивнула мне со счастливым выражением, а потом точно с таким же
выражением уставилась на Александра.
- Познакомьтесь, - она представила своего мужа.
