на отстаивала свои права на индивидуальность.
- Но книги... - Лодя пошел за мной следом.
- Вы помиритесь, и мне придется везти твои книги назад. Я так и буду
- туда, сюда... Некогда мне.
Из кухни выскочила жена брата и схватила меня за руку. Пальцы у нее
были тонкие, но очень сильные.
- Подожди! - крикнула она.
- Пусть уходит! - крикнул Лодя и, схватив меня за другую руку, потя-
нул к двери.
Я делал шаг вправо, потом два шага влево, в зависимости от того, кто
меня дергал: Лодя или его жена. Жена была сильнее, и я побоялся за свой
плечевой сустав.
- Больно же... - сказал я.
- Пусть останется, поест! Он же два часа внизу сидел! - сказала жена.
Это было справедливо, но Лодя справедливо боялся, что, если я задер-
жусь, их зыбкие отношения примут прежний крен, и тогда Лодя останется
без жены, а жена без дачи.
- Не нужна мне твоя дача, - сказала жена, отпуская мою руку.
- Да бери, пожалуйста, - уступил Лодя.
- На что она мне? Сидеть там одной, как сурок...
- Ты одна не будешь. Приятелей много.
- Приятелей много, а ты один.
Жена смотрела на Лодю. Ее губы вспухли от слез, как весенние почки. В
глазах стояло солнышко.
- Прости меня, - попросила она. - Я больше не буду красить губы.
- Я не могу простить. Я поклялся здоровьем нашего ребенка. Если я те-
бя прощу, бог накажет...
- У бога столько дел: времена года менять. Баланс в природе поддержи-
вать. Думаешь, ему есть время слушать твои глупые клятвы?
Жена взяла Лодю за руку, и они пошли по коридору. Вошли в комнату и
закрыли за собой дверь.
Я хотел было выйти из квартиры, но не знал, как обращаться с замками.
Я заглянул в дверной глазок. Была видна лестница и лифт, уменьшенный
оптикой.
Я пошел на кухню и сел на табуретку. Очень хотелось есть. На холо-
дильнике лежала газета. Я раскрыл ее, прочитал: "Производственное
объединение "Кзыл-Ту" приступило к серийному изготовлению оригинального
термоса для хранения и транспортировки обеда из трех блюд..."
Я вернулся к входной двери и стал энергично орудовать с замками. В
какой-то счастливый момент дверь раскрылась. Лестница и лифт явились мне
в реальных размерах.
"Стандарт"... Тогда получится: "Подсчитано отдельно по номенклатуре и
каждому стандарту". Не годится. Может быть, "индивидуальность". Но слово
"индивидуальность" применяется только к одушевленному предмету и не мо-
жет быть применимо к единице оборудования. Например, моя индивиду-
альность состоит в отсутствии всякой индивидуальности. Индивидуальность
Киры - в том, что она женщина. Главное в ней - это стихия женственности,
которая от нее исходит и охватывает людей, зверей и даже неодушевленные
предметы. Когда она держит в руке, скажем, ложку, то это уже не просто
ложка, а ложка плюс еще что-то, весьма загадочное и вкрадчивое.
Все люди, которых я знаю, где-то работают, что-то делают, сеют разум-
ное, доброе, вечное и по десять лет ходят в одном и том же пальто. Кира
- ничего не сеет и одевается по завтрашней моде. У нее есть манера -
опаздывать на час и на два. Но если бы Кира совсем забыла о свидании, я
все равно ждал бы ее - день, два, неделю - до тех пор, пока она не вышла
бы из дома, скажем, за хлебом и не наткнулась на мою машину случайно.
Мимо машины прошли двое: женщина и девочка лет четырех. Глаза у жен-
щины полны слез, а губы девочки упрямо поджаты.
- Это хамство, - обиженно проговорила женщина. - Хамство, и больше
ничего!
- Ну и пусть! - ответила девочка.
Я смотрел им вслед. О! Как бы я хотел, чтобы эта была моя семья. Вер-
нее, вместо жены - Кира. А в дочках могла бы остаться именно эта юная
хамка.
Из подъезда вышла Кира. Я смотрю на нее, и у меня настроение как у
мальчика, которого взяли в цирк.
Кира садится в машину. Спрашивает:
- Хочешь яблоко?
- Нет, - отказываюсь я. Потом вспоминаю душистую упругость антоновки
и говорю: - Вообще-то хочу...
Кира достает из сумки два яблока: одно для себя, другое, поменьше, -
для меня. При всем своем нежелании жить, она очень следит за своим здо-
ровьем и не забывает о витаминах.
Я поднимаю очки на лоб и начинаю есть. Она искоса следит за мной, и я
вижу, что ей все во мне не нравится.
- Может, пойти работать в штат? - раздумывает Кира.
- Ни в коем случае! - пугаюсь я, потому что не в состоянии совместить
эти два понятия: Кира и штат.
Потом я думаю о том, что ежедневная служба дисциплинирует ее, и гово-
рю: - А может, тебе действительно пойти в штат...
- Ты когда-нибудь играл сам с собой в бадминтон?
- Как это? - не понимаю я.
- Ну вот ты бросаешь волан. Он летит и падает в траву.
Ты подходишь, поднимаешь, возвращаешься на исходную точку. Опять
бьешь ракеткой. Волан опять летит и падает в траву. Ты опять идешь,
опять подбираешь...
- К чему ты это?
- К тому, что беседа - это тоже игра. Прием и подача.
А ведь я одна разговариваю.
- Почему?
- Я спрашиваю: "Хочешь яблоко?" Ты говоришь:
"Нет", потом тут же говоришь: "Да". Я спрашиваю: "Идти работать?" Ты
говоришь "нет", потом тут же говоришь "да". Ты что, дурак?
Я боюсь сказать "нет", а потом тут же сказать "да".
- Не знаю, - говорю я, - вообще, я всегда хорошо учился...
- Господи... - вздыхает Кира.
Я обижаюсь, но не показываю вида. Иначе она скажет:
"Никогда не страдай при женщине. Вот придешь домой и страдай сколько
хочешь".
Она злится и срывает на мне злость за то, что я - не тот, кто ей ну-
жен. Ей нужен совершенно другой человек, а вместо него я. Со мной ей
плохо, но без меня еще хуже.
Без меня ей некому будет показывать свою злость и не на ком ее сры-
вать. У нее просто лопнет сердце.
Мы едем за город. Это называется у нас "по огородам". От основного
шоссе идет бетонная дорога, по которой никто не ездит и не ходит. Куда
она ведет? Откуда она возникла?
- Тебе надо родить, - советую я.
- От кого?
- От меня.
- Я не хочу от тебя. Ты некрасивый.
- Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?
Мы съезжаем с бетонной дороги и несемся куда-то по кочкам, мимо избу-
шек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас гла-
зами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.
Здесь я даю ей в руки руль и учу ее водить машину. Я учу ее уже два
месяца, и она обнаруживает явные способности.
Кира не собирается водить машину, и мое обучение не имеет никакой
практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни в расте-
рянности, в раздрызгах, а я ее собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю
ее внимание на движение, на скорость, на повороты, и она забывает обо
всем остальном. Она крепко держит руль, глаза ее горят, она похожа на
девочку, играющую в лапту. Я люблю ее вместе с ее никчемностью и
хамством. Я могу отвезти ее на самое синее море и научить водным лыжам.
Я могу отдышать ее, как замерзшую птицу, и в ней не будет больше хамства
отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в своем завтрашнем
дне. Я говорю:
- Выходи за меня замуж.
- Но я не люблю тебя.
Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость, и все равно я
чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.
Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.
- Ты понимаешь... Я люблю твое ко мне отношение, но то, что у нас с
тобой, это совсем не то.
- Ну да... я понимаю... Но почему вы с ним не поженитесь?
- Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку.
Он предпочитает тотальный хаос отношений.
- Зачем же любить непорядочного человека?
- Он, конечно, бывает низок, как свинья. Но зато он бывает высок, как
никто. Я знаю его звездные часы. Это звездный человек. Ты рядом с ним
все равно что губная гармошка в сравнении с органом.
Я запираю машину, и мы идем в лес.
Какая красивая осень - прохладная и строгая. Березы нежные, ели зна-
чительные. Я углублен в себя и не замечаю этой красоты, но она проникает
через глаза, через уши независимо от меня и наполняет тишиной и смирени-
ем.
Кира останавливается и смотрит мне в лицо.
- Хочешь, я выйду за тебя замуж?
Я молчу, ожидая подвоха.
- Убей его, - серьезно говорить Кира. Я вижу, что она не шутит.
- Не могу, - говорю я, тоже серьезно. - С какой стати?
- Ты любишь меня?
- Да.
- Во имя любви.
- Ты считаешь, этого достаточно.
- Сто лет назад этого было вполне достаточно.
- Но он мне ничего не сделал.
- Он иссушил мою душу. Это тоже преступление.
- Попроси кого-нибудь другого, - предлагаю я.
- Другого у меня нет. Только ты.
Такая преданность меня тронула. Я колебался.
- А где я возьму ружье?
- У милиционера, у охотника, в тире - тысяча мест.
Я задумался, глядя сквозь березовые стволы.
- Меня посадят в тюрьму... - торгуюсь я.
- Я приеду к тебе в Сибирь.
- Ты? В Сибирь? - усомнился я.
- А что? Там мало людей и много свежего воздуха.
Я представил себя и Киру в высоких валенках. Мы идем по сугробам,
вязнем на каждом шагу, и это нам смешно.
- Ну?
Кира смотрит мне в самые зрачки, как бы подталкивая своим "ну" мою
нерешительность.
- Ладно, - вяло соглашаюсь я, поскольку не умею отказывать, когда ме-
ня о чем-то просят.
Сработала гипертрофия обратной связи. Хотя, если разобраться, любовь
- это и есть та самая гипертрофия, когда интересы другой стороны стано-
вятся выше, чем свои.
Мой приятель Гарик говорит обо мне, что я - бассейн на Кропоткинской,
который отапливает вселенную.
Гарик, кстати, тоже обладает энергией, способной обогревать вселен-
ную, но топит он за деньги или за обратные услуги. Его жизненная система
формируется так: "Я - тебе, ты - мне". В сущности, это удобно и справед-
ливо.
Гарик - гений доставания. Он может достать все, что угодно: югославс-
кую кухню "Катарина", швейную машинку "Веритас", московскую прописку,
птичье молоко, живую воду, и если бы Руслану понадобилась Людмила, то
ему не пришлось бы лететь по небу за Черномором, рисковать, держась за
бороду. Гарик привез бы Людмилу на такси, по указанному адресу и к наз-
наченному сроку. За деньги или за ответную услугу.
Я попросил Гарика достать мне огнестрельное оружие. Гарик сказал, что
от него много грохоту, и достал мне цианистый калий по большому блату.
Мы вышли на кухню. Гарик стал отсыпать пол чайной ложки в чисто про-
мытую баночку из-под вазелина. По внешнему виду цианистый калий походил
на мелко толченный антрацит. Острые кристаллики отливали коричневым и
поблескивали.
- А это не марганцовка? - усомнился я.
- Не пробовал, - сказал Гарик.
- А как проверить?
- Никак.
"В самом деле, - подумал я. - Кто будет проверять. Даже если пятьде-
сят процентов риска, то это тоже очень высокий процент".
- А сколько с тебя взяли?
Я попробовал проверить по цене. Марганцовка стоит 11 копеек. Могли,
правда, запросить в десятикратном размере, учитывая дефицит, но и тогда
получилось бы только рубль десять.
- Нисколько, - сказал Гарик. - Услуга за услугу.
- А какая услуга?
- Билеты в театр.
- Но это же неравноценно...
- Неизвестно, - заметил Гарик. - Тут спектакль и там...
- А я тебе что должен?
- Будешь переводить мою переписку.
- С кем? - испугался я.
- С частным детективом. Из Англии.
- Но это мелочь... - возразил я.
- Мы же друзья, - напомнил Гарик.
Дружба тоже входила в прейскурант.
Гарик закрыл баночку и сказал, чтобы я не вздумал ее открывать и ню-
хать. Еще он сказал, что цианистый калий - очень дефицитное средство и,
если у меня останется, я должен вернуть все, что останется.
Я положил коробочку в карман и, чтобы не тянуть с этим делом, тут же
позвонил "непорядочному человеку".
Трубку долго не снимали. В глубине души я мечтал, чтобы никого не
