Какое-то время было тихо.
- Как ты делаешь ногу? - спросила Шуркина жена.
- Я ее вымачиваю в лимоне.
- А я в уксусе.
- Уксус это не то. Уксус - химия.
- Я понимаю диких зверей, - сказал Эдик, обгладывая кость. - Я иногда
жалею, что у меня язык не такой, как у волка.
- А какой язык у волка?
- Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?
Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем
говорил Эдик.
- А у Рудика есть семья? - спросила некрасивая подруга.
- Жена.
- Бедная...
- Бедный Рудик.
- Ему уже все равно.
- Давайте выпьем.
Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной
ограниченной территории.
Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви.
Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поет про
себя.
- Давайте потанцуем! - вздохнула некрасивая подруга.
Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке си-
дел с телефоном голодный и трезвый Шурка.
Включили магнитофон.
- Я ничего не слышу, - пожаловался Шурка.
- Иди в коридор.
Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.
Танец "Донна Анна" был индивидуально-коллективный. В центре круга
плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались
медленно, потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал
одного из "гуцулов", и они менялись местами.
В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг уви-
дели, что полнота - это очаровательный недостаток, переходящий в досто-
инство.
Некрасивая подруга остановилась против малознакомого гостя и поцело-
вала его, возможно, за то, что он был малознаком и никого не успел разо-
чаровать.
Малознакомый гость выскочил в круг. Он оказался почему-то без боти-
нок, в одних носках. Стал топтаться на одном месте, будто мял виноград.
Потом перестал перебирать ногами, застыл, распахнул руки, закинув голо-
ву, но все равно было видно, что он танцует.
Хозяйка дома огляделась по сторонам и осторожно, не нарушая танца,
вышла из круга. Пошла по квартире искать мужа, заглядывая по углам.
Мужа она нашла на лестничной площадке. Он стоял возле красивой подру-
ги и объяснял ей преимущества кирпича над бетоном, а дерева - над кирпи-
чом.
Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее,
чем в бетоне.
В квартире гремел магнитофон.
Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку.
- Леша! Ты помнишь Ирку... черненькая такая... А ее мужа помнишь?..
Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!
Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:
- Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной...
Ну, учился с Эдиком до седьмого класса... Ну, Эдик, неужели не пом-
нишь?.. Еще кошек для института ловил... Ну, а у него еще брат заикал-
ся...
Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.
- Ты чего? - удивился Шурка.
- А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?
- Конечно! Надо же сообщить...
- А я не хочу!
Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.
Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.
- Если я попаду под машину, ты перекрестишься! - крикнула хозяйка.
- Почему? - не понял Алик. - Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?
- Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.
- А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть?
- спросила красивая подруга.
- Прекратите беспредметный разговор! - потребовал дальний родствен-
ник.
- Чего она хочет? - спросила Шуркина жена.
- Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.
- Не скажет! - поклялась Шуркина жена.
- Не скажем! - пообещали гости.
- Господи, опять про покойников! - возмутилась красивая подруга. - Я
не понимаю: это Новый год или поминки?
Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.
Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.
И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначил-
ся человек. Он был в пальто и без шапки.
Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.
Все шумно вздохнули со звуком "а" и остановили дыхание. Лица у всех
тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или
две.
- Кто это? - шепотом спросил малознакомый гость.
- Рудик, - шепотом ответил Эдик.
- Лучше поздно, чем никогда, - извинился Рудик, с трудом ставя слова
друг подле друга.
Пауза была расколота.
- Нахал! - отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.
- Нахал! - хором отозвались гости. - Весь праздник испортил!
НАМ НУЖНО ОБЩЕНИЕ
Седьмого сентября 1976 года я ушел из дому. Как это случилось: мы с
женой сидели и смотрели телевизор. Началась передача "В мире животных".
Заиграла прекрасная музыка, и затанцевали страусы. Я понял, что если сию
секунду не встану и не уйду, то я что-то свершу, например: сброшу теле-
визор на пол или выскочу в окно. Причем если я выскочу в окно, то полечу
не вниз, а вверх. Я вылечу за пределы Земли и обращусь в искусственный
спутник. Время меня не коснется, я буду вечно летать во мраке и холоде.
Я встал и надел пальто. Жена решила, что я пошел в киоск за сигарета-
ми, и велела мне не сутулиться при ходьбе. Она сказала, что когда я хо-
жу, то ныряю вниз головой, как пристяжная лошадь. Еще она сказала, что я
все время смотрю вниз, будто хочу найти на асфальте монетку.
Когда-то в детстве я действительно любил искать монетки, и находил, и
каждый раз смотрел: орел или решка.
Сейчас я давно ничего не ищу.
Я вышел на улицу и двинулся куда глаза глядят. Мои глаза действи-
тельно привели меня к табачному киоску, и я купил целый блок болгарских
сигарет.
Я закурил и, пока курил, раздумывал: что делать дальше.
Как правило, люди сначала раздумывают, а уж потом уходят из семьи. А
я сначала ушел, а потом стал раздумывать.
Наши отношения с женой, как это ни странно, были сильны не общими
приобретениями, а общими утратами. Она из-за меня утратила способность к
материнству и возненавидела меня за это. А я из-за нее утратил способ-
ность к авантюризму и остался тем, что я есть. Я вынюхиваю нарушителей
порядка и стою на страже частной собственности граждан. В сущности, у
меня собачья должность, и, может быть, поэтому я понимаю собак.
Ко мне подошла бездомная собака, прохожая на Каштанку, а возможно -
ее дочка или внучка.
- Как дела? - спросил я.
- Кручусь, - ответила Каштанка.
- Есть хочешь?
- Вообще-то я завтракала, - деликатно сказала Каштанка и посмотрела
мне в руки.
В руках у меня была зажженная сигарета. Каштанка постояла немножко и
отошла.
Из-за своей жены я не ушел шесть лет назад на зов любви и до сих пор
жалею об этом. Она тоже жалеет о чем-то своем и иногда начинает рыдать
по три дня подряд. Ест и плачет. Ходит - плачет. Спит и плачет. Мы ис-
полняем каждый день по отношению друг к другу роль жертвы и палача од-
новременно. Не знаю - что чувствует она. Если попытаться сформулировать
мое состояние - к нему больше всего подходит слово "скучно". Скучно моим
глазам, моим мозгам и моей плоти. Когда я нахожусь с женой в одной ком-
нате, то мне кажется: я медленно спускаюсь по лестнице в подвал с про-
росшей картошкой. На меня так же веет холодом и мраком, и так же хочется
выйти на солнце.
Табачный киоск расположен против универмага. В универмаге продают
ковры, и за коврами выстраиваются длинные очереди, преимущественно из
узбеков и цыган. Из дверей то и дело появлялись люди, поперек их груди,
как лавровый венок, висел скатанный ковер.
Я достал другую сигарету и почему-то вспомнил, как неделю назад я
стоял в очереди за живой рыбой. Большой зеркальный карп поднял голову из
аквариума, разинул рот и тянул в себя воздух. Он задыхался. Вокруг были
его знакомые и родственники - такие же карпы. Ему было не до них.
Но при чем тут карп. Карп - это я. Я ушел из аквариума в море, хотя
карп - речная рыба. Значит, в озеро. Или в реку.
Я ушел из аквариума, и мне надо где-то переночевать.
Можно пойти к друзьям, но это неудобно. Мы дружим домами, преимущест-
венно по телефону. Они дружат со мной и с женой, и, явившись ночевать, я
должен ставить их перед проблемой выбора: я или жена. Зачем загружать
жизнь друзей еще одной проблемой.
Возле входа в универмаг на ступеньках сидела роскошная молодая колли.
Я не заметил, как она появилась. Колли смотрела перед собой, в ее глазах
дрожали слезы.
Я присел перед ней на корточки и спросил:
- Ты чего?
- Мне очень страшно. Я боюсь, что мой хозяин не вернется.
- Вернется, - сказал я. - Куда ж он денется?
- А почему ты так думаешь? - спросила колли, глядя мне в глаза.
- Потому что ты его ждешь.
Я выкурил еще одну сигарету и пошел домой. В конце концов - моя жена
тоже карп.
Я решил снять какое-нибудь жилье, а уж потом уйти из дома. Решить -
это одно. А снять - совершенно другое. Первое зависит только от меня, а
второе - это уже сумма двух желаний.
Я раскинул сети, и в мои сети попалась одна полудохлая рыбка. Заведу-
ющий отделом Гракин предложил свою зимнюю дачу. Он сказал, что там - все
удобства городской квартиры, с той только разницей, что городская квар-
тира стоит в промозглом переулке среди камня и выхлопных газов. А на да-
че - деревья, белки и тишина.
Гракин - довольно молодой и довольно интеллигентный человек с превос-
ходными зубами. Он с двадцати пяти лет в начальниках, правда в некруп-
ных, и, думаю, выше не пойдет. Он любит ходить в бассейн, на ипподром, в
Большой театр на дневные представления. Его невозможно застать на месте.
Гракин приходит на работу только для того, чтобы дождаться нужных звон-
ков и уйти навстречу жизни, которая бурно и многообразно течет за окнами
его кабинета.
В одно из воскресений я заехал за Гракиным, и мы отправились смотреть
дачу.
Было начало ноября.
Деревья на участке еще не облетели. Стояли золотые, гордые и прекрас-
ные.
Дача походила на деревенскую избу, но это была не изба, а именно сти-
лизация под избу: простота, идущая не от бедности, а от богатства и вку-
са. Внутри дома все, включая потолок, было отделано деревом. Мне каза-
лось, что все беспокойство, накопившееся за жизнь, стекает к моим ступ-
ням и сквозь дерево уходит в землю, а я становлюсь легок и спокоен.
Этот дом достался Гракину от его родителей и, как я понял, был ему
совершенно не нужен, потому что зимой он отдыхал в горах, а летом на мо-
ре.
В комнате стояла старая и старинная мебель, которая не пригодилась в
городе, так как скорее относилась к хламу, чем к антиквариату.
Возле стены - черная японская ширма, инкрустированная перламутром.
Огромный письменный стол величиной с бильярдный.
Пианино с роскошными тяжелыми подсвечниками было расстроено донельзя.
Я открыл крышку и тронул клавишу.
На звук заглянула крупная серая кошка. Она строго посмотрела на меня
и поздоровалась, мяукнула дребезжащим скрипучим голосом - абсолютно та-
ким же, как в пианино.
- Это Клава, - представил кошку Гракин.
За окном свистел ветер, а в комнате было темно, и уютные круглоголо-
вые японцы бродили по черной ширме.
Я решил оставить за собой эту дачу и заплатил за три месяца вперед. Я
почему-то думал, что Гракин не возьмет с меня денег, у него был вид
бессребреника, но Гракин запросил шестьдесят рублей в месяц. Он был при-
вязан к деньгам, как все пьющие люди. Для пьющих каждый рубль - это
треть бутылки. А треть бутылки - это начало прекрасных заблуждений.
Однажды Гракин сказал мне, что когда бывает пьян, то чувствует себя
как под анестезией. А когда он трезв - ему больно жить на белом свете.
Гракин пересчитал деньги и сунул их во внутренний карман пиджака. Я
