- Нравишься, нравишься...
- А с чего ты взяла?
- Вижу!
- А как это заметно?
- Он бронзовеет, - определила я, подразумевая под этим неприступность
Игнатия и его цвет лица.
Мы вошли в Летний сад. Статуи стояли закутанные в белое, как в сава-
ны.
- Какие молодцы! - похвалила Лариска.
- Кто?
- Древние греки. И те, кто разбил Летний сад. Они ведь его не себе
делали, а нам.
- И себе тоже.
- Себе чуть-чуть...
Мы подошли к прудам. Лед был серый, набухший весною. Я мысленно пос-
тавила на лед ногу, мысленно провалилась и мысленно содрогнулась.
Лариска смотрела на лед яркими незрячими глазами. У нее были свои ас-
социации.
- Представляешь... - проговорила она. - Океан, ночь, вода черная, не-
бо черное, горизонта не видно. Сплошная чернота, будто земной шар на бо-
ку... Не поймешь, где вода, где воздух... И вдруг рарака засветится то-
чечкой, и сразу понятно: вот небо, вот море. Просто сейчас ночь, а будет
утро...
- А что это "рарака"?
- Морской светлячок. В море живет.
Я не понимала, какое отношение это имеет к Игнатию, но обязательно
должно было как-то его касаться, потому что вне Игнатия не существовало
ничего.
- Он моя рарака, - сказала Лариска. - Если он есть, я обязательно
выплыву... Конечно, мне до него как до Турции. Но я буду плыть к нему
всю жизнь, пока не помру где-нибудь на полдороге.
- Счастливая! - позавидовала я. - Знаешь, куда тебе плыть.
- И ты знаешь, - серьезно сказал Лариска. - У тебя своя рарака. Та-
лант.
- А что мне с него?
- Другим хорошо.
- Так ведь это другим.
- Ты будешь жечь свой костер для людей. Как древние греки. В этом
твое назначение.
- Значит, я буду жечь костер, а ты около него греться?
- У меня свой костер, - сказала Лариска. - Костер любви.
Подул ветер, вздыбил челку над чистым Ларискиным лбом.
Мы побрели по тропинке Летнего сада, где когда-то Лиза встретила на
свою голову Германна.
- Давай споем, - предложила я. - Три, четыре...
- А-а-а... - затянули мы с Лариской.
У нас была такая игра: выбросить звук одновременно, как карту, - каж-
дая свой, и слушать, в какой они сплетаются интервал - терция, секунда,
секста...
Сегодня получился унисон. Довольно редкое совпадение.
- Давай еще раз, - сказала Лариска.
- А-а-а-а... - затянули мы одновременно.
Снова получился унисон. Мы остановились и засмеялись.
Наверное, наши души были одинаково настроены в этот день, как два ка-
мертона, и отзывались Летнему саду одинаковым числом колебаний.
У Баха было двадцать один человек детей: семь от первой жены и четыр-
надцать от второй. Эти дети, должно быть, шуршали за стеной, как мухи в
кулаке. А Бах уходил в свою комнату, снимал парик и баловался на клаве-
сине.
Я не думаю, чтобы его одолевали сильные страсти, восторги упоения. Он
раскладывал свою полифонию интуитивно, как гений, и точно, как матема-
тик. Поэтому я не люблю играть Баха с педалью.
Я сидела дома, играла Баха и ждала Лариску. Сегодня Лариска должна
была объявить Игнатию о своей любви и послушать, что он скажет в ответ.
Я осталась дома, чтобы не являться на чтение партитур. А чтобы мой
прогул не выглядел нарочитым, я не пошла в училище вообще.
В дверь позвонили. Это с войны полов явилась Лариска с трофеями.
Она медленно переступила через порог, вошла в прихожую. Качнулась к
стене и припала лицом к обоям.
- Перестань грызть стену, - сказала я. - Что случилось?
Лариска молчала. Она стояла, раскинув руки, как Христос, если бы его
прислонили к кресту не затылком, а лицом.
- Что случилось? - испугалась я.
Лариска не пошевелилась.
- Ну, что? - допытывалась я.
- Ничего, - вдруг спокойно проговорила Лариска и отошла от стены. - Я
играла, потом перестала играть. Он спросил: "Чего же вы остановились?"
- А ты?
- Я стала играть дальше и доиграла до конца.
- А потом?
- Потом был звонок.
- И ты ничего не сказала?
- Он запретил.
- Как? - не поняла я.
- Глазами. Он так посмотрел, что я ничего не могла сказать.
Лариска говорила тихо и без выражения. У нее не было сил раскрашивать
текст интонациями.
- Поешь чего-нибудь, - сказала я.
- Не могу... - прошептала Лариска. Губы у нее были серые.
- Тебе плохо? - испугалась я.
- Нет. Мне никак.
Я привела ее в комнату и уложила на диван. Дала под голову подушку, а
сверху кинула плед.
- Твои скоро вернутся? - спросила Лариска.
- У них дежурство.
Лариска съежилась и закрыла глаза. Ресницы ее легли на щеки.
- Мне уйти? - спросила я.
Лариска потрясла головой, не открывая глаз.
Я села к роялю и стала тихо играть Баха.
Лариска открыла глаза и долго глядела перед собой. Потом забормотала:
"Не думать, не думать, не думать, не думать..."
Я перестала играть и спросила:
- Ты сошла с ума?
- Нет, - сказала Лариска. - Это моя гимнастика. Я каждое утро просы-
паюсь - и как молитву: "Мужество, мужество, мужество..." Раз пятьсот. И
перед сном тоже: "Надежда, надежда, надежда, надежда, надежда..."
Лариска заплакала. Из глаз на подушку поползли слезы. Эти слезы были
такие горячие и горючие, что, мне казалось, прожгут насквозь подушку и
диван.
- Господи! - вздохнула я. - Да ты оглянись по сторонам. Сколько вок-
руг настоящих мужчин, которые только и мечтают, чтобы их прибрала к ру-
кам такая девчонка, как ты. Что ты вцепилась в этого Игнатия? У него и
рожа-то желтая, как лимон за двадцать пять копеек.
- Я не могу лишить его своей любви, - сказала Лариска. - Может быть,
это единственное, что у него есть. Он так одинок...
- А зачем ему твоя любовь?
- А зачем рарака в море? Роса на траве?
На улице раздался выстрел, - должно быть, лопнула на ходу камера у
грузовика.
Лариска вздрогнула, быстро села.
- Это он... - проговорила она.
Я посмотрела на нее внимательно и поняла, что она в некотором роде
сошла с ума.
- Может быть, он любит тебя, но скрывает свои истинные чувства. Может
быть, у него принципы, - предположила я.
Лариска возвела на меня глаза. Она не понимала, что это за принципы,
во имя которых холостой человек должен скрывать свои истинные чувства.
- Он учитель, ты ученица, - растолковывала я. - Получается, он ис-
пользует свое служебное положение. Это безнравственно.
Лариска спустила ноги с дивана и стала обуваться.
- Ты куда? - растерялась я.
- К нему. Я знаю, где он живет.
- Зачем ты к нему пойдешь?
- Я скажу: если он хочет, я брошу училище. Плевать мне на это учили-
ще!
- Тебя родители выгонят из дома.
- А мне не нужен дом, в котором нет его.
- Я тебя не пущу!
- Ты пойдешь со мной!
- Это нескромно, - попыталась я образумить Лариску. - Явилась - нави-
тая, раскрашенная... Он первый тебя осудит. Мужчины ценят скромность!
Лариска вышла из комнаты. Я услышала, как в ванной яростно плещется
вода.
Прошла минута, две, и в комнату вернулась уже не Лариска, а ее сестра
из деревни Филимоново: волосы мокрые, гладкие, прижаты к темени и зап-
равлены за уши. Открытый лоб, глаза без ресниц вообще.
- Ну как? - весело спросила Лариска, вытирая полотенцем мокрую шею.
Я молчала, ошеломленная переменой.
- Я готова! - объявила Лариска.
- Подожди... - взмолилась я, но это было равносильно тому, как если
бы я обратилась к падающему самолету, вошедшему в штопор.
Памятник Гоголю был припорошен легко ссыпающимся снегом, и на унылых
бронзовых волосах лежала белая шапка.
Лариска шагала, покрыв голову двумя платками, истово глядя перед со-
бой. Мы шли, как в разведку: не было ни прошлого, ни будущего, только
настоящее, только ощущение опасности.
- Жди меня здесь, - приказала Лариска и скрылась во мгле парадного.
Я осмотрелась по сторонам. Дом был кирпичный, красный. Стена в насту-
пающих сумерках казалась какой-то зловещей. Возле таких стен расстрели-
вают заложников.
Снег шел хорошо. Деревья стояли будто обсахаренные. Поблескивали по-
лоски трамвайных рельсов.
Я ждала Лариску и думала о том, что она сошла с ума, а я не в состоя-
нии сойти с узкоколейки своей трезвости. Я молода и красива, на третьем
месте по красоте. Но почему-то такие редкие, ценные обстоятельства, как
молодость и красота, не дают мне никаких преимуществ. Я живу, как стару-
ха, с той только разницей, что у меня впереди больше лет жизни. Значит,
я дольше буду играть и любить своих родителей.
Я ждала Лариску, и мне тоже хотелось сильных, шекспировских страстей,
хотелось бежать к кому-нибудь по морозу с мокрой головой и бросать ему
под ноги свое хрупкое существование.
Появилась Лариска.
- Никто не открывает, - сказала она.
- Значит, его нет дома.
- А может, он прячется?
- Он ведь не знает, что ты придешь. Ты ведь не предупреждала.
- А как ты думаешь, он вернется?
- Конечно! Куда же он денется!
- А вдруг у него кто-то есть? - В Ларискиных глазах остановился ужас.
- Тогда бы он женился, - сказала я. - Ведь он свободен.
- А может, она не свободна?
- Значит, это не имеет никакого отношения к любви.
Лариска обняла себя за плечи, чтобы не дрожать крупно.
- Ты простудишься, - предсказала я.
- А как ты думаешь, если я простужусь и умру, что он сделает?
- Напьется, - предположила я.
- Правда? - обрадовалась Лариска.
- Напьется и заплачет, - пообещала я.
- Мой образ будет со временем высветляться в его памяти, и он влюбит-
ся в свою потерю.
- Подожди, может, еще и так влюбится.
Мы с Лариской брели вдоль красной стены. Мимо прошла очень высокая
собака. Она шла и знала, что все на нее смотрят.
Лариска подняла голову.
- Смотри! - сказала она.
- Куда?
Я тоже подняла голову. В небе шло неясное брожение, как в кастрюле с
закипающим супом. Мы стояли с Лариской, как две бесполезные косточки на
дне кастрюли мироздания. Какой от нас навар...
- Видишь? - спросила Лариска. - Это моя нежность и печаль.
- Где? - Я вглядывалась в перистые облака, которые двигались, переме-
щались.
- Человеческие чувства и голоса не рассеиваются, а поднимаются в не-
бо, - объяснила мне Лариска. - А оттуда передаются в более высокие слои
атмосферы.
- Может быть, сейчас где-нибудь в галактиках бродит голос Калиннико-
ва...
Мы стояли, чуть покачиваясь, и смотрели, как выглядит Ларискина пе-
чаль. Она каждую секунду была разной.
Потом мы опустили головы и одновременно увидели Игнатия. В короткой
дубленке, он быстро шел, глядя перед собой. Прошел, обогнув нас, не за-
метив.
- Игнатий Петрович! - вскрикнула Лариска, будто в нее выстрелили.
Он обернулся. Она подошла к нему, медленным самоотверженным движением
стянула оба платка на воротник.
- Лариса? - удивился Игнатий. - Я вас и не узнал.
А что вы здесь делаете?
Лариска смотрела на купол его лба, в стихийное бедствие его глаз.
- А я тут рядом живу, - проговорила она.
- Понятно...
Помолчали. Потом Игнатий сказал:
- Вы совершенно не готовитесь к занятиям, мы только напрасно теряем
время. Я поговорю в учебной части, пусть вас переведут к Самусенке...
Доброй ночи!
Он повернулся и пошел к своему парадному.
Лариска медленно тронулась за ним. Потом побежала.
Игнатий остановился и сказал, не оборачиваясь:
- Я слышу ваши шаги. Не ходите за мной, потому что я вынужден буду
проводить вас, а я очень устал...
Когда я подошла к Лариске, она стояла как каменная, и ее новое лицо
не выражало ничего.
- Пойдем! - Я покрыла ее платками и подняла воротник. - Если бы ты
ему не нравилась, он не переводил бы тебя к Самусенке.
- Оставь меня. Я хочу побыть одна.
- Что ты собираешься делать? - испугалась я.
- Ничего, - гордо сказала Лариска. - Перейду к Самусенке.
Наш поход в разведку окончился расстрелом возле каменной стены.
Лариска ушла. Я осталась одна против дома Игнатия. Мне хотелось под-
