Врач поднял на нас глаза.
- У нее в носу метастаз, - сказал я.
- Сейчас проверим, - пообещал врач.
- Ой! Хоть один веселый больной, - обрадовалась медсестра. - А то все
ходят... Э... э... - Она сделала мину, показала, как все ходят.
Медсестре надоело подавленное настроение пациентов, в которое ей при-
ходилось погружать свой день.
Тамара села на стул.
Я вышел из кабинета и вернулся на прежнее место.
- А я, например, и не собираюсь падать духом, - сказала женщина из
Донецка. - Я с мамы пример собираюсь брать. У меня знаете какая мама?
Я смотрел, внимая.
- Она во время войны партизанам хлеб давала, так немцы ее дом сожгли
с двумя детьми маленькими. А в самом конце войны она на мину наступила,
ей ногу оторвало.
Так она в сорок шестом году без ноги замуж вышла и меня родила. А
сейчас, когда со мной такой случилось, она сюда в Москву приехала меня
морально поддерживать. Я сейчас в Третьяковскую галерею пойду... Когда
еще теперь в Москву попаду...
Из кабинета вышла медсестра, стала искать кого-то глазами. Увидела
веселого старика и пошла к нему.
- Надо еще немного полечиться, - сказала она, подходя.
Старик поднялся ей навстречу. Глаза его напряглись и лицо полностью
перестало быть прежним. Такие напряженные и бессмысленные лица бывают у
штангистов, когда они держат над головой непомерную тяжесть. Я не знал,
что страх имеет такое же выражение.
Я подошел к кабинету, заглянул в него.
- Кто вас направил? - спрашивал врач у Тамары.
- Районная поликлиника.
- Делать им там нечего! Как будто у нас работы мало...
Безобразие, в сущности...
Тамара смотрела на врача влюбленным взором, и чем больше он возмущал-
ся, тем сильнее ей нравился.
А врача, видимо, искренне раздражала Тамара, ее пустяковая болезнь,
ее груди и живот, похожие на три подушки.
Тамара чмокнула врача в щеку, чего он совершенно не желал, и выскочи-
ла в коридор. Схватила меня за руку, и мы помчались в сторону гардероба.
Женщина из Донецка проводила нас глазами. Я улыбнулся ей виновато. Я был
виноват в том, что уходил, а она оставалась.
Мы оделись и вышли на улицу. Тамара достала два апельсина. Один -
мне, другой - себе. Я стал сдирать кожуру зубами, и мой рот наполнился
душистой горечью.
День был пасмурный, но сочетание неба и снега на крыше - прекрасно по
цвету.
- Здравствуй, день! - крикнул я.
- Ты чего орешь? - удивилась Тамара. - Встал и орет. Едем!
Мы сели в машину.
- К спекулянтке! - велела Тамара. - На улицу Вавилова.
Обретя здоровье, ей захотелось красоты.
Я привез Тамару на улицу Вавилова. Здесь она меня с собой не позвала.
Тамара отсутствовала час или полтора, потом явилась с какой-то
конструкцией на ногах, напоминающей каторжные колодки периода Смутного
времени. Не хватало только звенящих волочащихся цепей.
Тамара села в машину. Оглядела свое приобретение.
- Что это? - спросил я.
- Колотырки. Как корова на копытах, - определила Тамара.
- Удобно?
- Ну что ты...
- А зачем купила?
- А черт его знает... Модно...
- Сколько? - спросил я.
- Не могу сказать. Стыдно. Совестно вслух произнести.
- Зачем ты поддерживаешь рублем недостойные элементы нашего общества?
Это безнравственно.
- Ты шутишь. А ведь это так.
- Я не шучу.
- Ты себе не представляешь: она со мной так разговаривает и держится,
как будто это я спекулянтка, а она ученый-физик. Я всю жизнь робею перед
нахалами.
Я вывел машину из переулка. Выехал на главную улицу.
По тротуару, полоща юбкой, шла цыганка с цыганенком на руках. На но-
гах у нее были фетровые боты, на плечах - плюшевая рвань. Но взгляд ее
был устремлен куда-то сквозь людей и, как казалось, был объят высоким
гордым помыслом.
- Как бы я хотела когда-нибудь пройти вот так... - задумчиво сказала
Тамара. - Ни от чего не зависеть: ни от жилья, ни от людей.
- Хиппуй! - предложил я. - Хиппи - интеллигентные цыгане.
- Ну да... - не согласилась Тамара. - В моем-то возрасте. Хиппуют с
пятнадцати до двадцати пяти.
- А тебе сколько? - спросил я.
- А ты как думаешь?
- Шестнадцать.
- Правильно, - согласилась Тамара. - Мне всегда будет шестнадцать.
Шестнадцать плюс старость. Шестнадцать плюс смерть. В библиотеку!
- Зачем?
- Мне надо материал собрать.
- Ты же собиралась борщ варить, как симфония.
- Борщ сожрут и спасибо не скажут. А мысли останутся. Какой-нибудь
тощенький студент лет через сто придет в библиотеку, отыщет мою брошюр-
ку. Изучит. Скажет: "Спасибо, Тамара!" И спасет человечество.
- Почему через сто?
- Может быть, и через год. Придет, а книжки нет. Поехали!
... Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают
отдельно по номенклатуре к каждому типоразмеру...
Я стал думать, как перевести на английский язык "номенклатуру" и "ти-
поразмер". В это время раздался телефонный звонок. Мужской голос казал,
что он разводится с женой и чтобы я помог ему перевезти книги. Я спро-
сил:
- А кто это говорит?
Голос сказал:
- Володя.
Я не знал ни одного Володи и спросил:
- Какой Володя?
Голос сказал, что это - мой брат.
У меня действительно есть троюродный брат Володя, но мы разговариваем
по телефону раз в семь лет, и я успеваю отвыкнуть от его голоса. В
детстве его имя сократили: не "Вова", а "Лодя", и я не могу представить
его под другим именем.
- Лодя? - спросил я.
- Ну да, - недовольно отозвался Лодя. Он терпеть не мог этой клички.
Однажды, в том же далеком детстве, мой папа подарил ему чашку с над-
писью: "Дорогому Лодуське от дяди Юры". Лодя тут же грохнул чашку об
пол, за что был побит родителями, не больно, но унизительно.
- Ты не мог бы за мной приехать? - спросил Лодя.
- Я работаю, - сказал я.
Я действительно работаю. У меня задолженность в редакции 24 листа,
что составляет полгода работы. Если сидеть с утра до ночи, не отвлекаясь
на сон и на обед, я могу погасить задолженность за полтора месяца. Но
для этого необходимо, чтобы меня никто не отвлекал. Однако я не женат,
живу вне обязательств, работаю дома, и моим временем распоряжаются по
собственному усмотрению.
- Я развожусь, - сказал Лодя. - Мне нужна поддержка.
Когда-то у Лоди была свадьба, но на свадьбу он меня не позвал. Ему
это даже в голову не пришло, поскольку родственник я дальний, а народу и
без того много.
- Я очень занят, - сказал я.
- Ну неужели ты не можешь отвлечься на полтора часа?
Когда-то мы были маленькие и встречались на днях рождения. Сейчас мы
выросли и практически не видимся, за исключением тех случаев, когда
кто-то умирает. Когда кто-нибудь умирает - все собираются и узнают друг
о друге все новости, тихо заинтересованно переговариваясь, как ученики
во время контрольной. А родственники усопшего строго оглядываются, одер-
гивают глазами.
Я, конечно, мог бы отказать Лоде. Но в отказе я усматриваю преда-
тельство детства и общих корней. Ведь я родился не сам по себе. До меня
был мой папа, двоюродный брат Лодиного папы. Был мой дел, родной брат
Лодиного деда. И общий прадед. В сущности, мы из одного древа. Но сегод-
ня духовные и деловые связи сближают людей больше, чем кровные. И люди
живут так, будто они родились не от древа, а сами по себе. И это в конце
концов мстит одиночеством.
- Ладно, - сказал я. - Приеду.
- Дом с желтыми лоджиями, - напомнил Лодя. - Я буду стоять внизу.
Я подъехал с Ломоносовского проспекта и остановил машину против дома
с желтыми лоджиями.
Лоди не было и близко.
Я выключил мотор. Взял с заднего сиденья папку с рукописями и стал
работать, пристроив папку на колено.
..."Типоразмер" можно перевести как два слова - "тип" и "размер". А
можно найти третье, которое по смыслу определяло бы "типоразмер". Я стал
искать синоним.
За время работы в издательстве я перевел много разнообразных книг: о
том, как перевозить бруснику (мы экспортируем бруснику в Италию), как
содержать крупный рогатый скот.
Благодаря переводам я осведомлен во многих областях промышленности и
сельского хозяйства и могу быть интересным собеседником. Но никто не го-
ворит со мной ни о бруснике, ни о числе единиц оборудования. Всем хочет-
ся говорить о странностях любви, а в этом вопросе я вторичен и банален и
похож на чеховского Ипполитыча, который утверждает, что Волга впадает в
Каспийское море и что спать надо ночью, а не днем.
Мои переводы уходят за границу, и я никогда не встречал ни одного
своего читателя. Приехал бы какой-нибудь слаборазвитый капиталист, поз-
вонил мне домой и спросил:
- Это мистер Мазаев?
- Я.
- Спасибо, Мазаев.
- Пожалуйста, - сказал бы я.
И это все, о чем я мечтаю.
Лодя, однако, не появлялся, хотя мы договорились, что он будет ждать
меня внизу с узлом или с узлами, в зависимости от того, как они переде-
лят имущество.
Мне надоело сидеть. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь.
Отворила жена брата. Она была бледная, лохматая, охваченная стихией
отрицательной страсти.
- Скажи ему... - закричала она мне в лицо, не здороваясь. - Скажи
ему, пусть он не забирает у меня дачу. Когда я ее заработаю... Я женщи-
на! У нас ребенок!
Я вошел в комнату. Лодя стоял у окна ко мне спиной, сунув кулаки в
карманы. Он был толстый. И в детстве тоже был толстый, с пухлым ртом.
- Отдай ей дачу, - сказал я. - Ты же не будешь там жить.
- Я туда носа не покажу! Я вообще эту дачу ненавижу! Я ее сожгу, но
ей не отдам! Сожгу, а не отдам!
Лодя вытащил из кармана один кулак и потряс им над головой.
Я никогда его не видел таким. Лодя был флегма, и мне всегда казалось,
что общая температура тела у него 34 градуса, как у медведя в спячке.
- Почему? - спросил я.
- Потому что она профурсетка.
Я пошел на кухню и, пока шел, искал синоним слову "типоразмер". Жена
брата стояла посреди кухни и ждала результата переговоров.
- Он не отдает, - сказал я. - Он говорит, что ты профурсетка.
Жена брата посмотрела на меня глазами, сверкающими от слез. Ее лицо
было красивым, одухотворенным от гнева.
- Митя... - тихо сказала она. - Вот ты послушай, что было: мы собира-
лись в гости, он сказал: "Не крась губы, тебе не идет..." А я накрасила,
потому что сейчас такая мода.
- Но если тебе не идет...
- Но если такая мода...
Я пошел к брату.
- Она накрасила губы, что тут особенного? - спросил я.
- Дело же не в том, накрасила она их или нет. Дело в том, что она
превыше всего любит себя и свои удовольствия! А на меня ей плевать с вы-
сокой колокольни! Даже если я завтра попаду под трамвай, она вечером
пойдет в кино и будет говорить знакомым, что ей очень тяжело и надо было
отвлечься. Это страшный человек, Митя! Ты ее не знаешь! Это - чемпион
эгоизма!
Я постоял и пошел на кухню. Квартира была старая, довоенной построй-
ки, коридоры длинные. Я устал ходить туда и обратно.
- Он говорит, что ты чемпион эгоизма, - сказал я жене брата.
- Просто я ему надоела, и ему надо к чему-то придраться, - на ее гла-
зах заблестели слезы. - Я все бросила ради него. Он сломал мою жизнь.
Я вздохнул и пошел в комнату.
- Она ради тебя все бросила. Нехорошо.
- А что у нее было, чтобы жалко было бросить? Это я бросил больных
родителей! Будь проклят день, когда я ее встретил. Господи! - Лодя при-
жал руку к сердцу и поднял глаза к потолку, как святой Себастьян. - Если
бы можно было проснуться, и ничего не было. Сон. Если бы можно было вер-
нуться туда, в пять лет назад, я за версту обежал бы тот дом, в котором
я ее встретил.
- Ладно, - сказал я, - я пошел!
- Куда? - растерялся Лодя и перестал быть похожим на святого Се-
бастьяна. Стал Лодей. - Как это пошел?
- Вы просто любите друг друга. А я как дурак хожу туда-сюда.
Я понял: у них шла борьба за власть. Лодя хотел подчинить жену. А же-
