- А больше у меня нет.
Я молчал. Лодя воспринял мое молчание как недоверие.
- Вообще у меня есть, - признался Лодя. - Но они на срочном вкладе.
Если я их оттуда возьму, я потеряю проценты.
Я молчал. Слушал.
- А вообще, если честно, проси у меня все, что хочешь. Я могу сделать
тебе выгодный обмен, машину без очереди. А денег я не занимаю. Жадный я
до денег.
- Спасибо, - сказал я, имея в виду машину без очереди.
- Ну, звони! - Лодя торопился окончить неприятный для себя разговор.
Я включил телевизор и стал его смотреть. Холодная водка блуждала по
моим сосудам, и мне было холодно.
Когда я раньше смотрел телевизор - я помнил, что меня ждет работа, и
мучился угрызениями совести. Эти угрызения делали все передачи особенно
интересными, и я смотрел от начала до конца, что бы мне ни показывали.
Сегодня я мог сидеть перед телевизором со спокойной совестью.
Шла передача о том, как готовят капитанов дальнего плавания. Каждому
поступающему задают тесты. Ответы запускают в машину, а машину точно оп-
ределяет - годится человек в капитаны или нет.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
- Кто это? - спросил звонкий голос, не то детский, не то женский.
- А кого вам надо?
- А это кто? - настаивал голос.
- Дмитрий Мазаев.
- Ты дурак! - азартно крикнул голос, и его владелец бросил трубку,
чтобы я ничего не успел ответить. Чтобы последнее слово осталось за ним.
А ведь правда, понял я про себя. Я дурак. Дурак, как всякая биологи-
ческая особь, бывает разных родов и видов. Есть дураки умные, как Тама-
ра, есть - торжественные. А я - набитый дурак. В тех дураках есть хоть
какой-то смысл. Во мне - никакого.
Зерно, брошенное в землю, прорастет ростком только весной, когда зем-
ля вспахана и ждет этого зерна. Я же, как полоумный пахарь, бросаю свои
зерна либо в сугробы, либо на асфальт. Мои зерна гибнут и никогда не
возвращаются мне хлебом. Книги, которые я перевожу, идут в другие стра-
ны. Женщина, которую я люблю, каждый день уходит в свою жизнь. Я как
бассейн на Кропоткинской, который обогревает вселенную. А если этот бас-
сейн вдруг закрыть, а воду выпустить, - вселенная и не заметит. Ее кли-
мат не изменится.
Невозможно, да и не надо обогревать вселенную. Надо обогреть одного
человека, которому нужно это тепло. Но такого человека у меня нет.
Судьба - это характер. А мой характер изменить невозможно, потому что
это и есть мой типоразмер.
Каков же выход?
Можно отнестись к проблеме спортивно: делать утреннюю гимнастику, пе-
реходить к водным процедурам, совершать перед сном длительные прогулки,
дышать по системе йогов, голодать раз в неделю. Но для того, чтобы так
жить, надо очень сильно любить себя. Мне это скучно.
Я вспомнил про цианистый калий. Я так и не вернул его Гарику, и он
остался лежать у меня в нижнем ящике письменного стола.
Я высыпал несколько кристалликов на ладонь, хотел опрокинуть в рот,
но все мое существо сказало: "нет". Тогда я пошел на кухню, отрезал ку-
сок хлеба, помазал яблочным джемом, потряс сверху цианистым калием и на-
чал есть. Я ел стоя, и прислушивался к себе, и машинально искал синоним
к слову "типоразмер". "Модель", - нашел я. Теперь можно умереть спокой-
но.
В дверь позвонили. Я доел до конца свой бутерброд, отряхнул руки и
прислушался к себе. Во мне все было по-прежнему. Может быть, этот циа-
нистый калий слишком долго валялся на складах. У него окончился срок
годности, и он утратил свои первоначальные свойства.
Я пошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял Гари к.
- Ты за цианистым калием? - спросил я. - У меня его нет.
- А куда ты его дел? - поинтересовался Гарик.
- Съел.
- Черт с ним, с калием. Я тебе письмо принес. Переведешь?
Мы прошли в комнату. Гарик увидел штурвал за окном.
- Это что, колесо от прялки?
Я не стал объяснять. Во мне что-то происходило, будто взбегали пу-
зырьки с шампанским. Я испугался и, чтобы отвлечься, развернул письмо.
Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие
дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было
противоречий между поступками и убеждениями.
- А зачем это тебе? - спросил я. - Ты хочешь сделать кому-нибудь ус-
лугу?
- Если не передумаю, - сказал Гарик.
- Не передумаешь.
- Почему это? - обиделся Гарик.
- Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.
- Иметь все и не иметь ничего - одно и то же, - с убежденностью ска-
зал Гарик.
- Возможно, - согласился я. - Но лучше это утверждать, когда имеешь
все. Иначе это выглядит, как платформа неудачника.
- Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это "все" и выйти
на новый виток.
- А что на новом витке? Как там живут?
- Как ты...
- То есть...
- Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не
просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.
- Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то
от этого что? Какая польза?
- Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.
Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая раз-
ряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.
- Кто знает, - тихо сказал я. - Если меня проверить по машине, может,
я по призванию пират в далеких морях.
Может, моя стихия отбирать. А не отдают - убивать.
- Но ведь и пирата могут убить.
- Могут. Но когда он живет - он живет.
- Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.
Гарик подошел к телефону и набрал номер.
- Скажи моей жене, что я у тебя, - торопливо зашептал он и протянул
мне трубку. Для того, чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.
- Я не могу встать, - сказал я.
Гарик не стал спрашивать: "Почему?" Он поднес телефон, насколько хва-
тило шнура, и поставил его возле меня на пол.
- Гарик у меня, - сказал я, не поздоровавшись.
- Скажи, что я скоро вернусь, - прошептал Гарик.
- Он скоро вернется, - повторил я.
Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем
голосе.
Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка
врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же
как у меня - ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он
положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь
опасность.
- Ну ладно, я пойду, - задумчиво предположил он и действительно ушел.
Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне рос-
ла, набирала силу, и грозила сделаться непереносимой.
Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и
принялся кататься.
Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне
стало все все равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все
равно.
Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая приро-
да опускает на него безразличие. Как самозащиту.
В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обе-
гает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на
узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все
дальше относит от берега.
Я открыл глаза и увидел посреди комнаты Киру. Я не удивился, как она
здесь возникла. Мне было все равно. Но я не хотел, чтобы она видела, как
я умираю. Собаки, кстати, тоже предпочитают делать это без свидетелей.
Я усилием воли сосредоточил в себе память. Я как бы привстал с плота.
Спросил:
- Как ты вошла?
- Не заперто было, - ответила Кира. - А ты почему на полу?
- Умираю, - сказал я отчужденно, будто речь шла о ком-то постороннем.
- А я замуж выхожу, - сообщила Кира и села возле меня на пол. - Ты
рад?
- Да.
- Или нет?
Я устал неимоверно, мне хотелось снова опуститься на свой плот. Но я
сосредоточился и сказал:
- Я рад за тебя. Ты молодец.
- Это ты молодец. Ты возвел меня в ранг королевы, и я сама стала ина-
че к себе относиться. А ведь другие относятся к человеку так, как он сам
к себе относится. Правда?
Я закрыл глаза, и мой плот стал съезжать с волны, как с горы. Он все
съезжал и съезжал... Но что-то держало меня, будто за волосы. Вопрос Ки-
ры. Она что-то спрашивала, и я не мог выпасть из времени, пока не отвечу
на ее вопрос.
- Поэтому я и не работаю, - проговорила Кира откуда-то издалека. -
Королевы ведь не работают?
- Не работают, - повторил я последние услышанные слова.
- Или что-то делают? - усомнилась Кира.
- Что-то делают, - повторил я.
Кира могла разозлиться и сказать, что разговаривает сама с собой, но
мне было все равно.
- Что с тобой? - заметила Кира.
- Умираю...
- Да брось ты...
- Налей мне в ванну горячую воду, - попросил я, чтобы отослать ее от
себя.
Она побежала в ванную и запела. Я слышал плеск воды и ее голос.
Потом она вошла и спросила:
- Тебе как лучше, чтобы я ушла или осталась?
Мне хотелось, чтобы она ушла, но сказать это было невежливо.
- Как хочешь...
- Тогда я пойду.
Кира хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице. Я лежал и какое-то
время слышал ее шаги. Слабая тень сожаления качнулась во мне, оттягивая
меня от равнодушия.
Я закрыл глаза. Меня снова потянуло в глубину океана, но я снова не
мог в него погрузиться. Мне опять что-то мешало. Телефон. Он звонил
беспрестанно, как будто испортился контакт.
Я" протянул руку, нащупал телефон и взял трубку Я поднес ее к уху и
услышал голос Тамары. Мы жили в одном подъезде, и Тамарин голос звучал
так громко, как будто она стояла здесь же и кричала мне в ухо. Она кри-
чала, чтобы я повез ее завтра по всем фирменным магазинам: "Ванда",
"Власта", "Лейпциг" и "Ядран".
Соленая волна накрыла меня с головой. Я выплюнул воду и сказал:
- Но ведь "Лейпциг" и "Власта" через дорогу.
- Ага... - заорала Тамара, будто я подкинул сухой хворост в ее кос-
тер. - "Ванда" - в центре. А "Ядран" - на выезде из Москвы. На полпути к
Ленинграду.
Тамара молчала. Ждала. Я должен был ей что-то ответить.
- Ладно, - ответил я. - Если не умру...
Я положил трубку. Отдыхал. Боль куда-то ушла. Я ощущал ее как воспо-
минание о боли.
Может быть, цианистый калий в сочетании с яблочным джемом дает ка-
кое-то нейтральное соединение. А скорее всего Гарика просто надули. Сис-
тема "Я - тебе, ты - мне" оказалась ненадежной.
Я закрыл глаза и поплыл в обыкновенный сон. Меня по-прежнему чуть по-
качивало на волнах, но мой плот шел к берегу.
Я уже знал, что не умру. Иначе кто же повезет Тамару по магазинам...
ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ
Районный детский врач Виктор Петрович - молодой человек с внешностью
разночинца - сидел, ссутулившись, и прослушивал очередную пациентку. Он
передвигал стетоскоп по ее голой спинке, говорил: "Дыши... не дыши...",
потом замолкал, глядя куда-то в угол.
Мать стояла здесь же, в кабинете, держа в руках детские одежки, с
тревогой смотрела на врача, пытаясь определить по его лицу дальнейшую
судьбу своей дочери. Но по лицу ничего понять было невозможно. У Виктора
Петровича было такое выражение, будто ему десять минут назад позвонила
жена и сказала, чтобы он больше не приходил домой. Либо только что выз-
вал главный врач детской поликлиники и потребовал, чтобы Виктор Петрович
написал заявление об уходе.
Девочка послушно дышала или не дышала, с восторгом косилась на мать.
Она была тщеславным ребенком и любила находиться в центре событий.
Виктор Петрович выдернул из ушей костяшки стетоскопа и сказал мед-
сестре:
- Пишите рецепт.
Медсестра сидела по другую сторону стола в белом халате и красной мо-
херовой шапке. Казалось, будто она не на работе, а просто зашла поси-
деть. Шла мимо и зашла.
- Как зовут? - спросила медсестра.
- Меня? - переспросила мать. - Лариса.
