До тех пор, пока в обществе существуют воры, - существуют номерки и
гардеробщики. Воры, по всей вероятности, необходимы в общем вареве жизни
- для того, чтобы люди умели отличить Добро от Зла, ценить одно и проти-
востоять другому. Воры существовали еще при рабовладельческом обществе и
ничем не отличались от обычных людей - до тех пор, пока что-нибудь не
крали.
- Но что же делать? - растерялась Лариса. - Не ночевать же тут...
- Зачем ночевать? Ночевать не надо. - Сестра-хозяйка забрала у гарде-
робщицы клубок и спицы. - Всего пятьдесят две или всего сто четыре? -
вернулась она к прежней теме.
- Почему сто четыре? Пятьдесят две. Вяжи вот такой кусок, - гардероб-
щица развела пальцы - большой и указательный на всю ширину. - А потом,
как петли скидывать, я тебе закончу. Тут главное: макушка.
Сестра-хозяйка воткнула спицы в клубок.
- Которые пальто останутся, отдашь без номерка, - распорядилась она и
пошла.
- Как останутся? - не поняла Лариса.
- Будем закрывать, все пальто разберут, а ваши небось останутся.
- А когда закрывать?
- В восемь часов.
- Значит, я до восьми должна стоять и ждать?
В этот момент сестра-хозяйка проходила мимо Ларисы. Лариса испуга-
лась, что она сейчас уйдет и ничего нельзя будет изменить. Гардеробщица,
как более низкий чин, не посмеет ослушаться и отменить распоряжение.
- Подождите! - Лариса схватила сестру-хозяйку за рукав.
Сестра-хозяйка вздрогнула и выдернула руку. Тогда Лариса схватила
сильнее, чтобы удержать во что бы то ни стало, несмотря ни на что. Хотя
бы ценой собственной жизни.
А далее произошло то, что бывает во время опытов по физике в физичес-
ком кабинете, когда между двумя сближенными шарами сверкает разряд.
Грянул гром, сверкнула молния, и Лариса вдруг почувствовала, что ле-
тит в угол к аптечному ларьку, скользя по паркету на напряженных ногах.
Далее она запомнила себя сверху мягкого тела сестры-хозяйки, а потом
оказалась внизу, ощущая лопатками жесткий линолеум, в глазах все было
белым от халата. Монеты, желтые и серебряные, со звоном раскатились по
всему гардеробу.
Аптекарша выглянула из ларька и сказала:
- Надо милиционера позвать. Пусть ей пятнадцать суток дадут.
Маша и Даша дружно заревели, широко разинув рты, и так зашлись, что
даже посинели. Гардеробщица испугалась, что дети не продохнут и погибнут
от кислородной недостаточности. Она метнулась к темным гроздьям пальто
и, вернувшись, бросила на барьер две белых болгарских шубки и перекра-
шенную дубленку Ларисы.
Мамаши с детьми подходили к гардеробу, но боялись ступить в опасную
зону. Успех был переменным. Сестрахозяйка превосходила массой, а Лариса
- темпераментом.
Несколько добровольцев бросились в середину сражения и растащили жен-
щин по разным углам, как на ринге. Они стояли и тяжело дышали и не могли
слова молвить.
- Хулиганка, - сказала аптекарша.
- Это что ж, - поддержала сестра из регистратуры, - если каждый будет
приходить и бить персонал, что же от нас останется...
Гардеробщица тем временем торопливо одевала Машу и Дашу. Застегнула
на шубках все пуговицы, надела пуховые башлыки, затянула шарфики, чтобы
дети не простудились и не пришли опять со своей мамой.
Лариса высвободилась из рук добровольцев. Взяла свою дубленку и пошла
к дверям, одеваясь на ходу, теряя из рукавов перчатки и платок. Кто-то
подобрал и отдал ей.
Дети молча поплелись следом, в одинаковых шубках и пуховых башлыках.
На улице выпал снег. Земля была белая, нарядная. Небо - мглистое и
тоже белое.
Раньше, десять лет назад, на этом месте стояла деревня с кудрявыми
палисадниками, вишневыми деревьями. Сейчас здесь выстроили новый район,
но снег и небо остались деревенские.
На тротуаре стоял старик и смотрел себе под ноги. Лариса тоже посмот-
рела ему под ноги, там валялся огрызок яблока. Старик поднял голову и
сказал:
- Знаете, я съел яблоко, а в середине червяк. Я вот уже полчаса стою
и за ним наблюдаю. Какое все-таки удивительное существо: червяк...
Лариса кивнула рассеянно и пошла дальше. И вдруг остановилась, пыта-
ясь понять: как она, молодая женщина из хорошей семьи, кандидат наук,
мать двоих детей, понимающая толк в литературе и музыке, - вдруг только
что разодралась, как хулиган на перемене, и ее чуть не сдали в милицию.
Приехал бы милиционер, отвез в отделение и спросил:
- Ты что дерешься?
- Скучно мне, - сказала бы Лариса. - Скучно...
Была юность. Прошла. Была любовь к Прохорову. Прохоров остался, а лю-
бовь прошла. Все прошло, а жить еще долго. И до того времени, когда мож-
но будет просто созерцать червяка, как этот старик, должно пройти еще по
крайней мере тридцать лет. Тридцать лет, в которых каждый день - как
одинаковая тугая капля, которая будет падать на темя через одинаковые
промежутки.
Пойти, в сущности, некуда. А было бы куда - не в чем.
Мода все время меняется, и для того, чтобы соответствовать, надо на
это жизнь класть. А было бы в чем и было куда - все равно скучно. Душа
неприкаянная, как детдомовское дитя...
Милиционер спросил бы:
- А пятнадцать суток дам, не скучно будет?
- Все равно...
- Ладно, - скажет милиционер. - Привыкнешь.
- Не привыкну.
- Привыкнешь. Куда денешься...
Лариса нырнула головой. Брови ее задрожали, и она ощутила на своем
лице выражение тети Риты.
Дети медленно тащились следом, притихшие, удрученные. Дорога под сне-
гом обледенела. Девочки то и дело скользили, но не падали, а только
сталкивались плечами.
В три часа закончилась смена, и сестра-хозяйка вышла на бетонное
кольцо.
С трех начинался прием грудников, вся площадь перед поликлиникой была
сплошь заставлена детскими колясками.
Подошла еще одна мамаша с коляской, стала доставать своего человечка.
Человечек был в комбинезоне, весь круглый, как шарик, с круглым личиком.
Под поясок комбинезона попала пеленка, покрывающая матрасик коляски и
потащилась, как шлейф за царевичем. Надо было отделить этот шлейф, но
руки заняты, и женщина как можно выше понесла своего царевича на вытяну-
тых руках. Пеленка отделилась и опала, но женщина не опускала руки. Она
держала ребенка над головой, смеялась и жмурилась в его личико, глупела
и слепла от счастья. А тот висел в воздухе, безвольно свесив ручки и
ножки, и ничего не выражал: ни страха, ни радости. Ему было надежно в
материнских руках и привычно в материнской любви. Так было с первого дня
его жизни, и он не представлял, что может быть по-другому.
Сестра-хозяйка загляделась на эту пару. Думала: если бы у нее был та-
кой вот теплый круглый человечек - она ничего бы больше для себя не про-
сила и никогда никому не сказала бы ни одного грубого слова. А эта... -
вспомнила Ларису, - шкрыдла... двоих имеет. А дерется...
Было не холодно, но ветер все же задувал в ажурные дырки платка.
Рядом с поликлиникой стоял кинотеатр "Витязь", и мужественный витязь
из листового железа просматривал с фасада вверенный ему микрорайон.
СКАЖИ МНЕ ЧТО-НИБУДЬ НА ТВОЕМ ЯЗЫКЕ
Я - никакая.
Меня никогда не заметишь в толпе, а заметишь - не оглянешься. Меня
можно не заметить, даже когда я одна.
В пионерском лагере я всегда была рядовой пионеркой, меня не выбирали
даже в санитарки.
В хоре я всегда стояла в последнем ряду, и мой голос лежал на самом
дне многоголосья. На танцах я всегда забивалась в угол и смотрела отту-
да, как лучшие мальчики танцуют с лучшими девочками.
Моя мачеха мечтает, чтобы я вышла замуж за первого встречного. А мой
папа именно этого и боится.
Мы с мачехой почти ровесницы. Она обожает моего отца, его недостатки,
его прошлое и меня, так как я вхожу в это прошлое. Она говорит: лучше
выйти замуж и развестись, чем жить без страстей. Она не понимает, как
это можно жить без любви.
В данную секунду своего существования я стою возле окна и выбираю
первого встречного.
Вот идет сантехник ЖЭКа дядя Коля, тащит за собой трос. Жизнь этого
человека делится на пятидневки. Пять дней подряд дядя Коля пьет водку, и
тогда в нем распечатывается яркая, незаурядная личность. Он философству-
ет, тоскует, радуется, протестует, легко перемещаясь из состояния умиле-
ния в состояние озлобления. Следующие пять дней дядя Коля лежит безмолв-
ный, носом в потолок. Ничего не ест, организм не принимает. На его лице
взрастает бурная щетина и проступают приметы начинающегося старика.
Следующую, третью пятидневку дядя Коля ходит тихий и виноватый. Бе-
рется за любую работу, и любая работа горит в его золотых руках. И в эти
дни трудно себе представить, что дядя Коля может быть другим.
Проходит еще пять дней, и дядя Коля вдруг становится ко всему безраз-
личен, в его глазах томится мечта, и он снова совершенно нечаянно напи-
вается, и все начинается сначала, в той же последовательности.
Сейчас дядя Коля пребывает в третьей пятидневке, тащит за собой трос
и, гонимый комплексом вины, готов отремонтировать весь микрорайон.
Дядя Коля скрылся за угол. Некоторое время на улице пусто. Вот из
третьего подъезда выходит с портфелем мой сосед и современник. Мы не
представлены друг другу, я не знаю, как его зовут. Про себя я называю
его "функционер", потому что он выполняет в жизни общества какуюто функ-
цию. У него светлая нарядная "Волга" и провинциально-значительное выра-
жение лица.
Этот подходит в женихи больше, чем дядя Коля. За него можно было бы
выйти замуж и развестись, но у него уже есть жена Рая. Они иногда выхо-
дят во двор и садятся на лавочку подышать свежим воздухом. Он смотрит
вправо. Рая влево, вдвоем они напоминают эмблему двуглавого орла с голо-
вами, повернутыми в разные стороны. И нет такой силы в природе, которая
бы заставила их посмотреть друг на друга или хотя бы в одну сторону. От
них веет такой убедительной скукой, что эта скука достигает седьмого
этажа, проникает через стекло и касается моего лица.
Все-таки дядя Коля лучше. С ним не соскучишься.
Моя мачеха любит говорить: "Это не та лошадь, на которую можно ста-
вить". Если, следуя поговорке, представить: моя жизнь - ипподром, я -
игрок, а лошадь - госпожа удача, то получается, что сегодня по кругу бе-
гают только чужие бракованные лошади.
Однажды мы с мачехой бежали по улице, торопились в кино, а посреди
дороги полулежал районный алкоголик - но не дядя Коля, а другой. Он пы-
тался подняться, но валился на бок. Снова пытался и снова падал и сквозь
мрак своего сознания не мог понять - что ему мешает.
Люди шли мимо и обходили этого человека, как предмет.
Я посмотрела на мачеху и сказала:
- Если бы мы не торопились, мы бы отвели его домой.
Правда?
- Ну конечно, - сказала мачеха.
Мы оглянулись, и угрызения совести коснулись нашей души.
- Вот, - сказала мачеха. - Никогда не попадай под ситуацию.
- Чего? - не поняла я.
- Бывает, что человек выше ситуации, а бывает ситуация выше человека.
Никогда не позволяй ситуации стать выше себя.
На мой подоконник сел белый голубь. Это голубь-детеныш, похожий на
сильно переросшего воробья.
Я медленно приоткрываю окно, обжигаюсь зимним воздухом, жду, что го-
лубь испугается и улетит, но он сидит и не шелохнется. Потом повернул
голову и смотрит мне в самые зрачки.
К дому подкатил синий "Москвич", и оттуда вылез брат Софки Медведевой
Александр Медведев в синей дубленке и в лисьей шапке. Он живет на Арба-
те, а его родители в нашем доме, поэтому я его иногда вижу.
Александр - эстрадный певец. Он постоянно выступает по телевизору,
скачет с микрофоном в своих умопомрачительных сюртучках, и все девушки
млеют перед экраном.
Бывают дни, когда он поет по радио, по телевизору, выступает в печат-
ной дискуссии насчет современной эстрадной песни, и тогда кажется, что
весь мир занят только одним человеком.