- Пойду, - серьезно ответила Райка и побежала по своим делам, забыв о
недавней ссоре. Потом обернулась и махнула Прокушеву куцей ладошкой.
"Еще чего... - подумал Прокушев. - Вас много. Женись на всех". Жена
Люська, хоть и толстая, однако человек верный. Проверенный. Ей и с мес-
та-то лень подняться... А Райка бегает, руками машет... Иметь за спиной
такую Райку - все равно что иметь шпиона в собственном генеральном шта-
бе. Перебежит при удобном случае, как Курбский от Ивана Грозного к поля-
кам. К тому же Прокушев - человек ревнивый до безобразия. Если что - он
ее или выгонит, или убьет и сядет в тюрьму. Второе даже вероятнее. А
тюрьма - это не та перспектива, к которой человек должен сознательно
стремиться.
День выдался солнечный. Прокушев включил в машине приемник, станцию
"Маяк". Оттуда доносилась музыка - то нежная, то веселая. Машина была
полна музыкой и как бы парила в веселье и нежности. И пассажиры рядом с
Прокушевым переставали торопиться, а как бы выпадали из времени и гово-
рили почему-то об одном и том же: о странностях любви.
Прокушев вдруг понял, что влюбился в молодую мойщицу Раису Никаноров-
ну, и понял, что состояние влюбленности - это норма. А жить без любви -
это болезнь, которую нельзя запускать ни в коем случае, иначе душа ум-
рет. Душа погибнет без любви, как мозг без кислорода. Конечно, думал
Прокушев, Люська человек верный, крепкий. Да ведь как говорит теща:
"Тюрьма крепка, да черт ей рад"... А с Райкой может быть счастье - такое
густое, что если пожиже развести, на три жизни хватит. И еще останется.
Целую неделю Прокушев размышлял то так, то эдак, взвешивая все "за" и
"против". С одной стороны, жалко Настьку, хоть и неряха, руки об платье
вытирает. А с другой стороны: через десять лет Настька вырастет, влюбит-
ся и уйдет, и не обернется. Будет звонить по телефону, поздравлять с
днем рождения или с днем Советской Армии... И ради этого отказываться от
личного счастья...
Через неделю Прокушев понял, что учесть и взвесить невозможно, потому
что каждое обстоятельство имеет два прямо противоположных аспекта. Надо
совершить решительный поступок, а потом уже взвешивать внутри определен-
но создавшейся ситуации.
Прокушев надел выходной бельгийский костюм, подъехал к мойке и попро-
сил вызвать Раису Никаноровну.
- А она уволилась, - сказала начальница, та самая, с которой она ру-
галась.
- Почему? - не понял Прокушев.
- Замуж вышла. Ей муж не разрешил работать в таксопарке.
- Почему? - растерянно спросил Прокушев осевшим голосом.
- Потому что шофера - мужчины, - сказала начальница и ушла.
После этого случая Прокушев в течение почти года не брал чаевые. Не
из принципа и не из соображений высокой сознательности, а из равнодушия.
Ему стало все - все равно. И обо всем он думал: "А какая разница?.."
Люська по собственной инициативе стала покупать ему пол-литра. Он вы-
пивал, и равнодушие оседало из груди в живот, из живота в пятки, и тогда
весь Прокушев становился - одно сплошное равнодушие. Он даже перестал
раздеваться на ночь и спал в том же, в чем ходил весь день.
Люська вызвала из Ростова свою мамашу, чтобы жилось не так сиротливо.
Прокушев прежде не переносил тещу, она везде оставляла волосы - в рас-
ческе, в борще.
Но теперь ему было все равно. Равнодушие, как паутина, налипло на
стены, свисало с потолка, и надо было разводить его руками, чтобы как-то
продвигаться по квартире сквозь паутину равнодушия.
В середине марта все растаяло, а потом подморозило и образовался го-
лолед. Машины неуправляемо крутились вокруг своей оси, и в парк каждый
день приходили битые такси.
Прокушев возвращался из Домодедова и шел с нормальной для шоссе ско-
ростью - восемьдесят километров в час, как вдруг посреди дороги возникла
тощая старуха в черном - вся черная и скукоженная, как обгорелая спичка.
Она шла, задумавшись, будто брела по лесной лужайке и вспоминала что-то
из своей молодости. Прокушев понял, что затормозить он не успевает и у
него, как всегда, два варианта: один - прямо по старушке, другой - круто
вправо. Прокушев вывернул руль вправо, под высокие колеса рейсового ав-
тобуса "Интурист". У "Интуриста" не было ни одного варианта и времени на
обдумывание вариантов, и он ударил прямо в "Волгу" Прокушева салатного
цвета с шашечками на боку. Прокушев упал грудью на руль. А старушка, ни-
чего не заметив, перешла шоссе и двинулась дальше, сохраняя философскую
рассеянность. Прокушев успел подумать, что из-за какой-то старухи, кото-
рую на том свете обыскались с фонарями, он так серьезно разбил госу-
дарственную машину и собственную грудь. И возненавидел старуху до того,
что пересекло дыхание. Он потянул в себя воздух, но воздух не шел. Про-
кушев снова попытался вдохнуть, но у него ничего не получалось, будто
нос и рот плотно зажали ладонью. Он полетел не то вверх, не то вниз, а
где-то в стороне осталась его жизнь с верной толстой Люськой, любимой
неряхой Настькой, весенними грозами, иными городами...
На гражданскую панихиду собрался весь таксомоторный парк. Слово взяли
Проценко и еще четыре человека. Все говорили, что Прокушев был глубоко
порядочным человеком и умер как герой.
ЗИГЗАГ
Младший научный сотрудник Ирина Дубровская вернулась домой со свида-
ния и, не раздеваясь, как была в шубе и сапогах, Прошла в комнату, оста-
новилась возле окна и стала плакать.
На лестнице за дверью шел нескончаемый ремонт. Домоуправление решило
навести порядок: побелить и покрасить. Лестничные марши были густо засы-
паны белилами, заляпаны зеленой краской, и казалось - так будет вечно и
уже никогда не будет по-другому.
В доме напротив светились редкие окна - всего четыре окна на весь
дом. Люди спали в это время суток, а Ирина стояла плакала в обнимку со
своим несчастьем. И некому было подойти, оттолкнуть это несчастье, а са-
мому стать на его место. Не было такого человека. Не было и, как каза-
лось, никогда не будет, и не надо. И вообще ничего не надо, потому что
ее жизнь - это сплошной нескончаемый ремонт, где одно ломается, другое
строится, а потом после всего выясняется: то, что сломано, не надо было
ломать. А то, что выстроено, не надо было строить.
Ирина увидела себя как бы со стороны - одинокую и плачущую, и ей ста-
ло жаль себя вдвойне: изнутри и со стороны. Она зарыдала в меховой ру-
кав, чтобы не разбудить соседей за стеной, и в это время раздался теле-
фонный звонок. Ирина сняла трубку и задержала дыхание.
- Я слушаю вас...
- Это Игорь Николаевич? - спросил далекий мужской голос.
- Вы ошиблись.
Ирина бросила трубку и собралась дальше праздновать свое несчастье,
но телефон зазвонил опять.
- Это Игорь Николаевич? - пять спросил мужской голос.
- Ну неужели непонятно, что я не Игорь Николаевич?
- раздраженно спросила Ирина. - У меня что, голос как у Игоря Никола-
евича?
- А что вы сердитесь? - удивился незнакомец.
- А что вы все время звоните?
- Я вас разбудил?
- Нет. Я не сплю.
- Вы простужены?
- С чего вы взяли?
- У вас такой голос, будто у вас насморк.
- Нет у меня насморка.
- А почему у вас такой голос?
- Я плачу.
- А хотите, я сейчас к вам приеду?
- Хочу, - сказала Ирина. - А вы кто?
- Вы меня не знаете, и мое имя вам ничего не скажет.
Ваш адрес...
- Фестивальная улица, дом семь дробь девять, квартира одиннадцать.
- Легко запомнить. Нечетные числа.
- А вы где? - спросила Ирина.
- Сейчас стою на улице Горького, а по ней идут танки.
И в каждом танке сидит танкист в шлеме. Слышите?
Ирина прислушалась - в отдаленье действительно грохотало, будто шли
большие маневры. Москва готовилась к параду.
Он появился через двадцать минут. Ирина посмотрела на него и обрадо-
валась, что он именно такой, а не другой.
Другой, даже более красивый, понравился бы ей меньше.
У него были очки, увеличивающие глаза. Эти преувеличенные глаза дела-
ли его лицо прекрасно-странным. Он посмотрел на нее, сидящую в пальто,
как на вокзале.
И сделал заключение:
- Вам не надо здесь оставаться. Вам надо переменить обстановку. Пой-
демте со мной.
Ирина встала и пошла за ним. Куда? Зачем?
На улице он остановил такси и привез ее в аэропорт.
В аэропорту он купил билеты, потом завел ее в самолет и вывел из са-
молета в городе Риге.
Было четыре часа утра, и они поехали в гостиницу.
Оставшись в номере, Ирина подошла к окну. За окном занимался серый
рассвет, ощущалось присутствие моря.
А может быть, ничего и не ощущалось, просто Ирина знала, что море
близко и это должно как-то проявляться.
И климат должен быть континентальный. И серый рассвет - тоже умеренно
континентальный.
Ирина стояла и ждала. Его неожиданный звонок в ночи и это неожиданное
путешествие она восприняла как талантливое начало мужского интереса. А
там, где есть начало, должно быть продолжение, и если следовать по дан-
ной логической схеме, то через несколько минут Он должен постучать в ее
дверь, осторожно и вкрадчиво. Но то ли логическая схема была неверна, то
ли не было мужского интереса - в дверь никто не стучал. Ирина подождала
еще немного, не понимая, как к этому отнестись. Потом решила никак не
относиться, не заниматься самоанализом, свойственным русскому интелли-
генту, а просто разделась и легла спать.
Трамвай лязгал так, будто били в пожарный колокол.
Но Ирина спала крепко и счастливо и улыбалась во сне.
Утром Он позвонил ей по телефону и предложил позавтракать в буфете.
Они ели пирожки с копченостями, взбитые сливки и удивлялись: почему эти
блюда делают только в Прибалтике? До каждого блюда, как до каждого отк-
рытия, трудно догадаться, дойти своим умом. Но если кто-то уже догадался
до пирожков с копченостями, то почему не подхватить это начинание. Одна-
ко взбитые сливки только в Прибалтике. Лобио - на Кавказе. Спагетти -
только в Италии. Луковый суп - только во Франции.
А борщ - только в России.
После завтрака они сели на электричку и поехали в Дзинтари. На Рижс-
кое взморье.
Сначала они пошли в "детский городок" и стали предаваться детским
развлечениям. Качаться на качелях.
Съезжать с деревянной горки на напряженных ногах. Это было весело и
страшно, и она визжала от веселья и от страха. Потом стали подтягиваться
на брусьях. Ирина не могла преодолеть собственной тяжести, висела на ру-
ках, как куль с мукой. Он пытался приподнять ее, обхватив за колени, но
она только хохотала навзрыд и в конце концов изнемогла от смеха.
Отправились гулять по побережью. Море не замерзло.
На берег набегали серые волны с белыми барашками. Воздух был пронизан
йодом. Возле самой воды песок обнажился, и маленькие круглые розовые ра-
ковины лежали целыми отмелями. Хотелось наступить на них ногой, чтобы
хрустнули. И она действительно наступила. И они действительно хрустнули.
И вдруг показалось, что так когда-то уже было в ее жизни. Но когда? Где?
Может быть, в самом раннем детстве? А может быть, еще раньше, до
детства. Ее дальний предок в виде звероящера вышел из моря и увидел от-
мели из раковин. Он увидел, а она узнала...
Сосны на берегу стояли с красными стволами, искореженными ветром. Ри-
сунок хвои на фоне сероватого неба напоминал японские открытки.
Днем поехали в Домский собор. Слушали "Реквием" Моцарта. В первой
части Ирина отвлекалась, смотрела по сторонам: на Стены Домского собора,
на хористов, которые казались ей ровесниками собора, каждому лет по
семьсот, и даже молодые, стоящие в сопрано, выглядели так, будто их вы-
тащили из сундука с нафталином. Ирина покосилась на Него, ища в нем
признаки заинтересованности - во взгляде, в легком, нечаянном прикосно-
вении. Но ничего такого не было: ни взгляда, ни прикосновения, ни едино-
го признака. Он сидел, откинувшись в деревянном кресле, слушал музыку, и
