оделся во все новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король
был во всем черном и выглядел очень парадно и торжественно. А я до сих
пор и не знал, что платье так меняет человека. Раньше он был похож на
самого что ни на есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет но-
вую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, - ну будто только что
вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый и добродетельный,
ни дать ни взять - сам старик Ной.
Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У берега, чуть
пониже мыса, милях в трех от городка, стоял большой пароход; он стоял
уже часа два: грузился. Король и говорит:
- Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луи-
са, или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого города. Греби к
пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.
Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал кататься на пароходе. Я
подъехал к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого об-
рыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись на этакого славного,
простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, ути-
рая пот с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ков-
ровых саквояжа.
- Поверни-ка челнок к берегу, - сказал король. (Я повернул.) - Куда
это вы направляетесь, молодой человек?
- В Орлеан, жду парохода.
- Садитесь ко мне, - говорит король. - Погодите минутку: мой слуга
поможет вам внести вещи... Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус! (Это,
вижу, он мне говорит.)
Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой человек был очень
благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи по такой
жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что ехал вниз
по реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь хочет
подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым знако-
мым на ферме. Молодой человек сказал:
- Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс,
и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не
он - зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?
- Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется, мне следует
прибавить: его преподобие Александер Блоджет, - ведь я смиренный служи-
тель божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно слышать, что
мистер Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существен-
ного. Надеюсь, этого не случилось?
- Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он все равно
получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это, мо-
жет, и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал бы, лишь
бы повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом говорить не
мог последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма он
и вовсе никогда не видел - это глухонемого-то, - Уильяму всего лет трид-
цать - тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда приехали; Джордж был
женат, он умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в живых
только Гарви с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали прие-
хать.
- А кто-нибудь написал им?
- Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел; он
так и говорил, что на этот раз ему не поправиться. Видите ли, он уже
совсем состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и ему не компания,
кроме разве Мэри Джейн, - это та, рыженькая; ну и выходит, что, как
умерли Джордж и его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожа-
луй, и жить больше не хотелось. Уж очень он рвался повидать Гарви, и
Уильяма тоже, само собой: не охотник он был до завещаний - бывают такие
люди. Он оставил Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и
как разделить остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни
в чем, - сам-то Джордж ничего не оставил. А кроме этого письма, он
так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.
- Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живет?
- О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Амери-
ке никогда не бывал... Может, не успел собраться, а может, и письма не
получил совсем, почем знать!
- Жаль, жаль, что он так и не повидался с братьями перед смертью,
бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?
- Да, но только это еще не все. В среду я уезжаю на пароходе в
Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.
- Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с
удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?
- Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне - пятнадцать, а Джоанне еще
нет четырнадцати - это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добры-
ми делами.
- Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!
- Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не да-
дут девочек в обиду. Там и Гобсон - баптистский проповедник, и дьякон
Лот Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл, и доктор
Робинсон, и их жены, и вдова Бартли... и... да много еще, только с этими
Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает, где
ему искать друзей, когда сюда приедет.
А старик все расспрашивал да расспрашивал, пока не вытянул из па-
ренька все дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную
про этот самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер - он был
кожевник, и Джордж - а он был плотник, и Гарви - а он проповедник в ка-
кой-то секте, и много еще чего. Потом и говорит:
- А почему это вы шли пешком до самого парохода?
- Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он здесь
не остановится. Если пароход сидит глубоко, он не останавливается по
требованию. Пароходы из Цинциннати останавливаются, а этот идет из
Сент-Луиса.
- А что, Питер Уилкс был богатый?
- Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него
остались еще тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.
- Когда, вы сказали, он умер?
- Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.
- Похороны, верно, завтра?
- Да, после полудня.
- Гм! Все это очень печально; но что же делать, всем нам придется
когда-нибудь умереть. Так что нам остается только готовиться к этому ча-
су: тогда мы можем быть спокойны.
- Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.
Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже кончилась, и скоро он
ушел. Король ничего не говорил насчет того, чтобы подняться на борт; так
мне и не удалось прокатиться на пароходе. Когда пароход ушел, король
заставил меня грести еще с милю, а там вылез на берег в пустынном месте
и говорит:
- Поезжай живей обратно да доставь сюда герцога и новые чемоданы. А
если он поехал на ту сторону, верни его и привези сюда. Да скажи ему,
чтобы оделся как можно лучше. Ну, теперь ступай!
Я уже понял, что он затевает, только, само собой, ничего не сказал.
Когда я вернулся вместе с герцогом, мы спрятали лодку, а потом они усе-
лись на бревно, и король ему все рассказал - все, что говорил молодой
человек, от слова до слова. И все время, пока рассказывал, он старался
выговаривать, как настоящий англичанин; получалось очень даже неплохо
для такого неуча. У меня так не выйдет, я даже и пробовать не хочу, а у
него и вправду получалось очень хорошо. Потом он спросил:
- А как вы насчет глухонемых, ваша светлость?
Герцог сказал, что в этом можно на него положиться: он играл глухоне-
мых на театральных подмостках. И мы стали ждать парохода.
Около середины дня прошли два маленьких парохода, но они были не с
верховьев реки, а потом подошел большой, и король с герцогом его остано-
вили. За нами выслали ялик, и мы поднялись на борт; оказалось, что паро-
ход шел из Цинциннати, в когда капитан узнал, что нам нужно проехать
всего четырепять миль, то просто взбесился и принялся ругать нас на чем
свет стоит, грозился даже, что высадит. Но король не растерялся, он ска-
зал:
- Если джентльмены могут заплатить по доллару за милю, с тем чтоб их
взяли на пароход и потом доставили на берег в ялике, то почему же паро-
ходу не довезти их, верно?
Тогда капитан успокоился и сказал, что ладно, довезет; а когда мы по-
равнялись с городом, то спустили ялик и переправили нас туда. Человек
двадцать сбежалось на берег, завидев ялик. И когда король спросил: "Не
может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, показать мне, где живет мистер
Питер Уилкс?" - они стали переглядываться и кивать друг другу головой,
словно спрашивая: "А что я вам говорил?" Потом один из них сказал очень
мягко и деликатно:
- Мне очень жаль, сэр, но мы можем только показать вам, где он жил
вчера вечером.
Никто и мигнуть не успел, как негодный старикашка совсем раскис,
прислонился к этому человеку, уперся ему подбородком в плечо и давай по-
ливать ему спину слезами, а сам говорит:
- Увы, увы! Бедный брат! Он скончался, а мы так и не повидались с
ним! О, как это тяжело, как тяжело!
Потом оборачивается, всхлипывая, и делает какие-то идиотские знаки
герцогу, показывая ему что-то на пальцах, и тот тоже роняет чемодан и
давай плакать, ей-богу! Я таких пройдох еще не видывал, и если они не
самые отъявленные жулики, тогда я уж не знаю, кто жулик.
Все собрались вокруг, стали им сочувствовать, утешали их разными лас-
ковыми словами, потащили в гору их чемоданы, позволяли им цепляться за
себя и обливать слезами, а королю рассказывали про последние минуты его
брата, и тот все пересказывал на пальцах герцогу, и оба они так горевали
о покойном кожевнике, будто потеряли двенадцать апостолов. Да будь я
негром, если когда-нибудь видел хоть что-нибудь похожее! Просто делалось
стыдно за род человеческий.
ГЛАВА XXV
В две минуты новость облетела весь город, и со всех сторон опрометью
стали сбегаться люди, а иные даже надевали на бегу сюртуки. Скоро мы
оказались в самой гуще толпы, а шум и топот были такие, словно войско
идет. Из окон и дверей торчали головы, и каждую минуту кто-нибудь спра-
шивал, высунувшись из-за забора:
- Это они?
А кто-нибудь из толпы отвечал:
- Они самые.
Когда мы дошли до дома Уилксов, улица перед ним была полным-полна на-
рода, а три девушки стояли в дверях. Мэри Джейн и вправду была ры-
женькая, только это ничего не значило: она все-таки была красавица, и
лицо и глаза у нее так и сияли от радости, что наконец приехали дядюшки.
Король распростер объятия, и Мэри Джейн бросилась ему на шею, а Заячья
Губа бросилась на шею герцогу. И какая тут была радость!
Все - по крайней мере, женщины - прослезились от того, что девочки
наконец увиделись с родными и что у них в семье такое радостное событие.
Потом король толкнул потихоньку герцога, - я-то это заметил, - огля-
нулся по сторонам и увидел гроб в углу на двух стульях; и тут они с гер-
цогом, обняв друг друга за плечи, а свободной рукой утирая глаза, мед-
ленно и торжественно направились туда, и толпа расступилась, чтобы дать
им дорогу: всякий шум и разговоры прекратились, все шипели: "Тс-с-с!" -
а мужчины сняли шляпы и опустили головы; муха пролетит - и то было слыш-
но. А когда они подошли, то наклонились и заглянул в гроб; посмотрели
один раз, а потом такой подняли рев, что, должно быть, слышно было в Но-
вом Орлеане; потом обнялись, положили другу другу подбородок на плечо и
минуты три, а то и четыре заливались слезами, да как! Я никогда в жизни
не видел, чтобы мужчины так ревели. А за ними и все прочие ударились в
слезы. Такую развели сырость, что я ничего подобного не видывал! Потом
один стал по одну сторону гроба, а другой - по другую, и оба опустились
на колени, а лбами уперлись у гроб и начали молиться, только не вслух, а
про себя. Ну, тут уж все до того расчувствовались - просто неслыханное
