удивился. Он велел мне смотреть в оба и сказать ему, когда всадники
опять покажутся; они, верно, затевают какую-нибудь подлость и уехали не-
надолго. Мне захотелось убраться с этого дерева, только я побоялся
слезть. Бак начал плакать и браниться и сказал, что они с Джо (это и был
другой мальчик, его двоюродный брат) еще отплатят за этот день. Он ска-
зал, что его отец и двое братьев убиты и двое пли трое Шепердсонов тоже.
Шепердсоны подстерегали их в засаде. Бак сказал, что его отцу и братьям
надо было бы подождать других родственников - Шепердсонов было слишком
много. Я спросил его, что стало с молодым Гарни и мисс Софией. Оп отве-
тил, что они успели переправиться за реку и теперь в безопасности. Но до
чего же Бак выходил из себя, что ему во удалось убить Гарни тот раз в
лесу, - я просто ничего подобного не слыхивал!
И вдруг - бах! бах! бах! - раздались три или четыре выстрела: Шеперд-
соны объехали кругом через лес, спешились и подкрались сзади. Мальчики
бросились к реке - оба они были ранены - и поплылп вниз по течению, а
Шепердсоны бежали за ними по берегу, стреляли и кричали: "Убейте их,
убейте!" Мне сделалось так нехорошо, что я чуть не свалился с дерева.
Все я рассказывать не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо.
Уж лучше бы я тогда ночью не вылезал здесь на берег, чем такое видеть.
До сих пор все это стоит у меня перед глазами, даже снилось сколько раз.
Я сидел на дереве, пока не стемнело: все боялся слезть. Время от времени
я слышал далеко в лесу выстрелы, а два раза маленькие отряды верховых с
ружьях проносились мимо лавки; я это видел и понял, что еще по все кон-
чилось. Я сильно приуныл и решил больше не подходить к этому дому: ведь,
по-моему, все это из-за меня вышло, как ни верти. Клочок бумажки, должно
быть, для того и был вложен, чтобы мисс София где-нибудь встретилась с
Гарни в половине третьего и убежала с ним; а мне надо было рассказать ее
отцу про эту бумажку и про то, как странно вела себя мисс София; тогда
он, может, посадил бы ее под замок и не случилось бы такого ужасного
несчастья.
Я слез с дерева, осторожно прокрался к реке и скоро нашел в воде у
самого берега два мертвых тела; долго возился, пока не вытащил их на пе-
сок, потом прикрыл им лица и ушел поскорее. Я даже заплакал, когда прик-
рывал лицо Бака: ведь он со мной дружил и был ко мне очень добр.
Теперь совсем стемнело. К дому я и близко не подходил, а обошел его
лесом и побежал на болото. Джима на островке не было, так что я побрел
через болото к речке и пролез через ивняки; мне не терпелось поскорей
залезть на плот и выбраться из этого страшного места. Плота не было! Ой,
до чего же я испугался! С минуту я даже дышать не мог. Потом как закри-
чу! Голос шагах в двадцати от меня отозвался:
- Господи, это ты, сынок? Только не шуми.
Это был голос Джима - я в жизни не слыхал ничего приятней. Я побежал
по берегу и перескочил на плот, а Джим схватил меня и давай обнимать -
до того он мне обрадовался. Он сказал:
- Слава богу, сынок, а я уж было думал, что ты тоже помер. Джек сюда
приходил, сказал, что, должно быть, тебя убили, потому что домой ты не
вернулся; я сию минуту собирался спуститься на плоту к устью речки, что-
бы быть наготове и отчалить, как только Джек придет опять и скажет, что
ты и вправду умер. Господи, до чего я рад, что ты вернулся, сынок!
Я сказал:
- Ну ладно, это очень хорошо. Они меня не найдут и подумают, что меня
убили и мой труп уплыл вниз по реке, - там, на берегу, кое-что наведет
их на такую мысль. Так смотри же, не теряй времени, Джим, поскорее выво-
ди плот на большую воду!
Я не мог успокоиться до тех пор, пока плот не очутился на середине
Миссисипи, двумя милями ниже пристани. Тут мы вывесили наш сигнальный
фонарь и решили, что теперь мы опять свободны и в безопасности. Со вче-
рашнего дня у меня ни крошки во рту не было; Джим достал кукурузные ле-
пешки, пахтанье, свинину с капустой и зелень - ничего нет вкусней, если
все это приготовить как следует, - и покуда я ужинал, мы разговаривали,
и нам было очень хорошо. Я был рад-радехонек убраться подальше от кров-
ной вражды, а Джим - с болота. Мы так и говорили, что нет лучше дома,
чем плот. Везде кажется душно и тесно, а на плоту - нет. На плоту
чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно.
ГЛАВА XIX
Прошло два или три дня и две или три ночи; можно, пожалуй, сказать,
что они проплыли, - так спокойно, гладко и приятно они шли. Вот как мы
проводили время. Река здесь была необъятной ширины, такая громадина -
местами шириной мили в полторы. Мы плыли по ночам, а днем отдыхали и
прятались. Бывало, как только ночь подходит к концу, мы останавливаемся
и привязываем плот - почти всегда там, где нет течения, под отмелью, по-
том нарежем ивовых и тополевых веток и спрячем плот под ними. После того
закинем удочки и лезем в реку, чтобы освежиться немножко, а потом сядем
на песчаное дно, где вода по колено, и смотрим, как светает. Нигде ни
звука, полная тишина, весь мир точно уснул, редко-редко заквакает
где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, -
это темная полоса: лес на другой стороне реки, а больше сначала ничего
не разберешь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска расплыва-
ется все шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не черная, а се-
рая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие черные пятна -
это шаланды и всякие другие суда, и длинные черные полосы - это плоты;
иногда слышится скрип весел в уключинах или неясный говор, - когда так
тихо, звук доносится издалека; мало-помалу становится видна и рябь на
воде, и по этой ряби узнаешь, что тут быстрое течение разбивается о ко-
рягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман над
водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно уже разглядеть
далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса, - должно
быть, сторожка при лесном складе, а сколочен домик кое-как, щели такие,
что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в лицо
прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем поху-
же, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от нее здорово несет
тухлятиной; а вот и светлый день, и все вокруг словно смеется на солнце;
и певчие птицы заливаются вовсю!
Теперь уже легкий дымок от костра совсем незаметен, и мы снимаем с
удочки рыбу и готовим себе горячий завтрак. А после того отдыхаем и лю-
буемся на речной простор; отдыхаем, отдыхаем, а там, глядишь, и заснем.
Проснемся после и смотрим - что же нас разбудило? И иной раз видишь -
поднимается против течения и пыхтит пароход, далеко у противоположного
берега - только и можно разобрать, кормовое у него колени или боковое; и
после того целый час ничего не слышно и не видно: настоящая водная пус-
тыня. Потом видишь, как далеко - видно по реке тянется плот и какой-ни-
будь разиня колет на плоту дрова, - они всегда норовят колоть дрова на
плоту, - видишь, как сверкает опускающийся топор, но ничего не слышишь;
видишь, как опять поднимается топор, и только когда он занесен над голо-
вой, слышится: "Трах!" - так много времени нужно, чтобы звук долетел по
воде. Вот так мы и проводили день, валяясь на травке и прислушиваясь к
тишине. Один раз был густой туман, и на плоту и лодках, проходивших ми-
мо, колотили в сковороды, чтобы пароход не наскочил на них. Одна шалан-
да, а может, и плот, проплыла так близко, что мы слышали говор, смех и
брань, - хорошо слышали, а видеть не видели, так что мороз по коже про-
дирал: похоже было, будто это духи разговаривают. Джим так и решил, что
это духи, а я с ним не согласился:
- Ну нет, духи так не станут говорить: "Черт бы побрал этот проклятый
туман! "
Мы отчаливали, как только стемнеет; выведем плот на середину реки,
бросим весла, он и плывет по течению, как ему вздумается. Потом закурим
трубки, спустим ноги в воду и разговариваем обо всем на свете. Мы все
время ходили голышом, и днем и ночью, если нас не допекали москиты; в
новой одежде, которую подарили мне родные Бака, я чувствовал себя как-то
неловко, оттого что она была очень хорошая, да я и вообще не охотник на-
ряжаться.
Случалось, что на всей реке долго-долго не было никого, кроме нас.
Вдали, у того берега, виднелись отмели и островки, да кое-где мелькнет
иной раз огонек - свеча в окне какой-нибудь хибарки, а иной раз и на во-
де увидишь искорку-другую - на плоту или на шаланде, или услышишь, как
там поют или играют на скрипке. Хорошо нам жилось на плоту! Бывало, все
небо над головой усеяно звездами, и мы лежим на спине, глядим на них и
спорим: что они - сотворены или сами собой народились? Джим думал, что
сотворены; а я - что сами народились: уж очень много понадобилось бы
времени, чтобы наделать столько звезд. Джим сказал, может, их луна ме-
чет, как лягушка икру; что ж, это было похоже на правду, я и спорить с
ним не стал; я видал, сколько у лягушки бывает икры, так что, разумеет-
ся, это вещь возможная. Мы следили и за падучими звездами, как они чер-
тят небо и летят вниз. Джим думал, что это те звезды, которые испорти-
лись и выкинуты из гнезда.
Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте проходил паро-
ход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождем падали в
реку, и это было очень красиво; потом пароход скрывался за поворотом,
огни мигали еще раз и гасли, шум замирал, и на реке опять становилось
тихо; потом до вас докатывались и волны - долго спустя после того, как
пройдет пароход, - и покачивали плот, а потом бог знает сколько времени
ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.
После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать, и часа на
два или на три становилось совсем темно - в окнах домишек ни огонька.
Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонек, зна-
чит, утро близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привя-
зать плот.
Как-то утром, перед зарей, я нашел пустой челнок, перебрался через
перекат на берег - он был от острова всего в двухстах ярдах - и поднялся
вверх по речке среди кипарисового леса на милю или около того - посмот-
реть, не наберу ли я там ягод. Как раз в том месте, где через речку шел
коровий брод, смотрю - по тропке к броду бегут опрометью какие-то двое
мужчин. Я так и думал, что мне крышка; бывало, если за кемнибудь гонят-
ся, мне всегда кажется, что это или за мной, или за Джимом. Я хотел было
удрать от них поскорей, да они со мной поравнялись, окликнули меня и
стали просить, чтобы я их спас, - говорят, они ничего такого не делали,
потому за ними и годятся с собаками. Они собрались уже прыгнуть ко мне в
челнок, только я им сказал:
- Погодите, не прыгайте. Я еще не слышу ни лошадей, ни собак; у вас
есть время пробраться сквозь кусты и пройти немножко дальше вверх по
речке, - вот тогда лезьте в воду и ступайте вброд ко мне, это собьет со-
бак со следа.
Они так и сделали; и как только они влезли ко мне в челнок, я сейчас
же пустился обратно к нашему островку, а минут через пять или десять мы
услышали издали крики и собачий лай. Мы слышали, как погоня прискакала к
речке, но не видели ее: верховые, должно быть, потоптались на берегу,
поискали, а потом стало плохо слышно - мы отъезжали все дальше и дальше;
а когда лес остался позади и мы выбрались на большую реку, все было уже
тихо; тогда мы подгребли к островку, спрятались в тополевых зарослях, и
опасность миновала.
Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и больше, он был
лысый и с седыми баками. На нем была старая, рваная шляпа, синяя грязная
шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги,
и подтяжки домашней вязки, - нет, подтяжка у него была всего-навсего од-
