валом повалили во двор.
Тут Шерборн с двустволкой в руках вышел на крышу маленькой веранды и
стал, не говоря ни слова, такой спокойный, решительный. Шум утих, и тол-
па отхлынула обратно.
Шерборн все еще не говорил ни слова - просто стоял и смотрел вниз.
Тишина была очень неприятная, какая-то жуткая Шерборн обвел толпу взгля-
дом, и, на ком бы этот взгляд и остановился, все трусливо отводили гла-
за, ни один не мог его выдержать, сколько ни старался. Тогда Шерборн
засмеялся, только не весело, а так, что слышать этот смех было нехорошо,
все равно что есть хлеб с песком.
Потом он сказал с расстановкой и презрительно:
- Подумать только, что вы можете кого-то линчевать! Это же курам на
смех. С чего это вы вообразили, будто у вас хватит духу линчевать мужчи-
ну? Уж не оттого ли, что у вас хватает храбрости вывалять в пуху ка-
кую-нибудь несчастную заезжую бродяжку, вы вообразили, будто можете на-
пасть на мужчину? Да настоящий мужчина не побоится и десяти тысяч таких,
как ты, - пока на дворе светло и вы не прячетесь у него за спиной.
Неужели я вас не знаю? Знаю как свои пять пальцев. Я родился и вырос
на Юге, жил на Севере, так что среднего человека я знаю наизусть. Сред-
ний человек всегда трус. На Севере он позволяет всякому помыкать собой,
а потом идет домой и молится богу, чтобы тот послал ему терпения. На Юге
один человек, без всякой помощи, среди бела дня остановил дилижанс, пол-
ный пассажиров, и ограбил его. Ваши газеты так часто называли вас храб-
рецами, что вы считаете себя храбрей всех, - а ведь вы такие же трусы,
ничуть не лучше. Почему ваши судьи не вешают убийц? Потому что боятся,
как бы приятели осужденного не пустили им пулю в спину, - да так оно и
бывает. Вот почему они всегда оправдывают убийцу; и тогда настоящий муж-
чина выходит ночью при поддержке сотни замаскированных трусов и линчует
негодяя. Ваша ошибка в том, что вы не захватили с собой настоящего чело-
века, - это одна ошибка, а другая та, что вы пришли днем и без масок. Вы
привели с собой получеловека - вон он, Бак Гаркнес, и если б он вас не
подзадоривал, то вы бы пошумели и разошлись.
Вам не хотелось идти. Средний человек не любит хлопот и опасности.
Это вы не любите хлопот и опасности. Но если какойнибудь получеловек
вроде Бака Гаркнеса крикнет: "Линчевать его! Линчевать его!" - тогда вы
боитесь отступить, боитесь, что вас назовут, как и следует, трусами, и
вот вы поднимаете вой, цепляетесь за фалды этого получеловека и, бесну-
ясь, бежите сюда и клянетесь, что совершите великие подвиги.
Самое жалкое, что есть на свете, - это толпа; вот и армия - толпа:
идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость, - им придает храб-
рости сознание, что их много и что ими командуют. Но толпа без человека
во главе ничего не стоит. Теперь вам остается только поджать хвост, идти
домой и забиться в угол. Если будет настоящее линчевание, то оно состо-
ится ночью, как полагается на Юге; толпа придет в масках и захватит с
собой человека. А теперь уходите прочь и заберите вашего получеловека. -
С этими словами он вскинул двустволку и взвел курок.
Толпа сразу отхлынула и бросилась врассыпную, кто куда, и Бак Гаркнес
тоже поплелся за другими, причем вид у него был довольно жалкий. Я бы
мог там остаться, только мне не захотелось.
Я пошел к цирку и слонялся там на задворках, а когда сторож прошел
мимо, я взял да и нырнул под брезент. Со мной была золотая монета в
двадцать долларов и еще другие деньги, только я решил их беречь. Почем
знать - деньги ведь всегда могут понадобиться так далеко от дома, да еще
среди чужих людей. Осторожность не мешает. Я не против того, чтобы тра-
тить деньги на цирк, когда нельзя пройти задаром, а только бросать их
зря тоже не приходится.
Цирк оказался первый сорт. Просто загляденье было, когда все артисты
выехали на лошадях, пара за парой, господа и дамы бок о бок. Мужчины в
кальсонах и нижних рубашках, без сапог и без шпор, подбоченясь этак лег-
ко и свободно, - всего их, должно быть, было человек двадцать; а дамы
такие румяные, просто красавицы, ни дать ни взять настоящие королевы, и
на всех них дорогие платья, сплошь усыпанные брильянтами, - уж, наверно,
каждое стоило не дешевле миллиона. Любо-дорого смотреть, а мне так и во-
обще ничего красивей видеть не приходилось. А потом они вскочили на сед-
ла, выпрямились во весь рост и поехали вереницей кругом арены, тихо и
плавно покачиваясь; и все мужчины, упираясь на скаку головой чуть не в
потолок, казались такими высокими, ловкими и стройными, а у дам платья
шуршали и колыхались легко, словно розовые лепестки, так что каждая дама
походила на самый нарядный зонтик.
А потом они поскакали вокруг арены все быстрей и быстрей и отплясыва-
ли на седле так ловко: то одна нога в воздухе, то другая; а распоряди-
тель расхаживал посредине, вокруг шеста, щелкая бичом и покрикивая:
"Гип, гип! ", а клоун за его спиной отпускал шуточки; потом все они бро-
сили поводья, и дамы уперлись пальчиками в бока, мужчины скрестили руки
на груди, а лошади у них гарцевали и становились на колени. А потом все
они один за другим соскочили на песок, отвесили самый что ни на есть
изящный поклон и убежали за кулисы, а публика хлопала в ладоши, кричала,
просто бесновалась.
Ну вот, и до самого конца представления они проделывали разные удиви-
тельные штуки, а этот клоун все время так смешил, что публика едва жива
осталась. Что ему распорядитель ни скажет, он за словом в карман не ле-
зет: не успеешь мигнуть - ответит, и всегда что-нибудь самое смешное; и
откуда у него что бралось, да так сразу и так складно, я просто понять
не мог. Я бы и в год ничего такого не придумал. А потом какому-то пьяно-
му вздумалось пролезть на арену, - он сказал, что ему хочется прока-
титься, а ездить верхом он умеет не хуже всякого другого. Его уговарива-
ли, не пускали на арену, только он и слушать ничего не хотел, так что
пришлось сделать перерыв. Тут публика стала на него кричать и насме-
хаться над ним, а он разозлился и начал скандалить; зрители тогда не вы-
терпели, вскочили со скамеек и побежали к арене; многие кричали:
"Стукните его хорошенько! Вышвырните его вон! ", а одна-две женщины
взвизгнули. Тут выступил распорядитель и сказал несколько слов насчет
того, что он надеется, что беспорядка никакого не будет, - пускай только
этот господин обещает вести себя прилично, и ему разрешат прокатиться,
если он думает, что удержится на лошади. Все засмеялись и закричали, что
согласны, и пьяный влез на лошадь. Только он сел, лошадь начала бить ко-
пытами, рваться и становиться на дыбы, а два цирковых служителя повисли
на поводьях, стараясь ее удержать; пьяный ухватился за гриву, и пятки у
него взлетали кверху при каждом скачке. Все зрители поднялись с мест,
кричали и хохотали до слез. Но в конце концов, сколько цирковые служите-
ли ни старались, лошадь у них все-таки вырвалась и помчалась во всю
прыть кругом арены, а этот пьяница повалился на лошадь и держится за
шею, и то одна нога у него болтается чуть не до земли, то другая, а пуб-
лика просто с ума сходит. Хотя мне-то вовсе не было смешно: я весь дро-
жал, боялся, как бы с ним чего не случилось. Однако он побарахтался-по-
барахтался, сел верхом и ухватился за повод, а сам шатается из стороны в
сторону; еще минута - смотрю, он вскочил на ноги, бросил поводья и стал
на седле. А лошадь-то мчится во весь опор! Он стоял на седле так спокой-
но и свободно, словно и пьян вовсе не был; потом, смотрю, начал срывать
с себя одежду и швырять ее на песок. Одно за другим, одно за другим - до
того быстро, что одежда так и мелькала в воздухе, а всего он сбросил
семнадцать костюмов. И стоит стройный и красивый, в самом ярком и наряд-
ном трико, какое можно себе представить. Потом подстегнул лошадь хлысти-
ком так, что она завертелась по арене, и наконец соскочил на песок,
раскланялся и убежал за кулисы, а все зрители просто вой подняли от удо-
вольствия и удивления.
Тут распорядитель увидел, что его провели, и, по-моему, здорово ра-
зозлился. Оказалось, что это его же акробат! Сам все придумал и никому
ничего не сказал. Ну, мне тоже было не особенно приятно, что я так по-
пался, а все-таки не хотел бы я быть на месте этого распорядителя даже
за тысячу долларов! Не знаю, может, где-нибудь есть цирк и лучше этого,
только я что-то ни разу не видел. Во всяком случае, по мне и этот хорош,
и где бы я его ни увидел, непременно пойду в этот цирк.
Ну, а вечером и у нас тоже было представление, но народу пришло нем-
ного, человек двенадцать, - еле-еле хватило оплатить расходы. И они все
время смеялись, а герцог злился, просто из себя выходил, а потом они
взяли да ушли еще до конца спектакля, все, кроме одного мальчика, кото-
рый заснул. Герцог сказал, что эти арканзасские олухи еще не доросли до
Шекспира, что им нужна только самая пошлая комедия - даже хуже, чем пош-
лая комедия, вот что. Он уже знает, что им придется по вкусу. На другое
утро он взял большие листы оберточной бумаги и черную краску, намалевал
афиши и расклеил их по всему городу. Вот что было в афишах:
В ЗАЛЕ СУДА!
ТОЛЬКО ТРИ СПЕКТАКЛЯ!
ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ТРАГИКИ ДЭВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ!
Из лондонских и европейских театров в захватывающей трагедии "Коро-
левский жираф, или Царственное совершенство"!!!
Вход 50 центов.
А внизу стояло самыми крупными буквами:
ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
- Ну вот, - сказал он, - если уж этой строчкой их не заманишь, тогда
я не знаю Арканзаса!
ГЛАВА XXIII
Весь этот день герцог с королем возились не покладая рук: устраивали
сцену, вешали занавес, натыкали свечей вместо рампы; а вечером мы и миг-
нуть не успели, как зал был битком набит мужчинами. Когда больше уже
нельзя было втиснуться ни одному человеку, герцог бросил проверять биле-
ты, обошел здание кругом и поднялся на сцену. Там он стал перед занаве-
сом и произнес коротенькую речь: сначала похвалил трагедию, сказал, буд-
то она самая что ни на есть занимательная, и пошел дальше распростра-
няться насчет трагедии и Эдмунда Кина Старшего, который в ней исполняет
самую главную роль; а потом, когда у всех зрителей глаза разгорелись от
любопытства, герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на чет-
вереньках, совсем голый; он был весь кругом размалеван разноцветными по-
лосами и сверкал, как радуга. Ну, обо всем остальном и говорить не стоит
- сущая чепуха, а все-таки очень было смешно. Публика чуть не надорва-
лась от смеха; а когда король кончил прыгать и ускакал за кулисы, зрите-
ли хлопали, кричали, хохотали и бесновались до тех пор, пока он не вер-
нулся и не проделал всю комедию снова, да и после того его заставили
повторить все сначала. Тут и корова не удержалась бы от смеха, глядя,
какие штуки откалывает наш старый дурак.
Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой и объявил,
что эта замечательная трагедия будет исполнена только еще два раза, по
случаю неотложных гастролей в Лондоне, где все билеты на предстоящие
спектакли в театре "ДруриЛейн" уже запроданы; потом опять раскланялся и
сказал, что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и по-
учительным, то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым, чтобы
и они пошли посмотреть.
Человек двадцать закричали разом:
- Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
Герцог сказал, что все. Тут-то и начался скандал. Подняли крик: "На-
дули!" - обозлившись, повскакали с мест и полезли было ломать сцену и
бить актеров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на ска-
мейку и закричал:
- Погодите! Только одно слово, джентльмены!
Они остановились послушать.
- Нас с вами надули - здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем быть
посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь издевались. Вот что:
