слуги. Стараясь делать вид, что все в полном порядке, Вадин вошел прямо в
логово льва.
Король выглядел так, как и полагается королю. Он был полностью одет, и в
его внешности таилось что-то, что отличало его от остальных людей. Он
казался воином, восставшим против всего мира, только оружием были его
собственные кости и плоть. Вадин, склонившийся у его ног, невольно
подумал: всегда ли этот человек был таким - стальным королем, правящим
стальной волей и не любящим никого из живых. Кроме Мирейна. По приказу
короля Вадин поднялся в полный рост, стряхнул с себя остатки сна и понял,
что начинает бояться. Не так уж часто принцы расплачиваются за свое
безрассудство. Чаще это делают их слуги, и им достается крепко. Король
стоял так близко, что можно было дотронуться до него. Вадин проглотил
вставший в горле ком.
Какой-то частью его существа завладело любопытство. Он не осмеливался
поднять голову выше. Ну, может быть, на два пальца, ну, на три. Еще
никогда он не стоял так близко к королю. Он видел шрам на королевской
щеке, должно быть, след ножа, тонкий и почти невидимый, скрывавшийся в
густой бороде, заплетенной в косичку. Лицо короля было почти лишено
морщин. Гладкая кожа обтягивала высокие скулы. Скулы Мирейна.
Но глаза принадлежали не Мирейну. Они тоже были глубоко посажены, но в их
непроницаемости не было бездонности. Они изучали Вадина, а Вадин изучал
короля. Во взгляде монарха не было ничего божественного или безумного.
Лишь тень волшебства, крошечная неугасимая искорка, достаточно яркая,
чтобы проникнуть в душу человека, но слишком слабая, чтобы погрузиться в
глубины его разума.
- Садись, - произнес король.
Вадин, не раздумывая, повиновался. Кресло, на которое он сел, оказалось
королевским, высоким и богато украшенным. Король не дал ему возможности
найти другое. Вадин как можно удобнее расположил свое измученное тело на
подушках; он ждал, когда наконец можно будет улизнуть.
Король, присев на корточки, старался вдохнуть жизнь в угасающий очаг, с
великой осторожностью поддерживая новые язычки пламени. Вадин засмотрелся
на шрамы на его обнаженной спине. У любого мужчины есть шрамы, это предмет
его гордости, символ мужественности. Количество шрамов у короля было
достойно его титула.
Вадину казалось, что королевский голос рождается прямо из пламени или из
его собственных мыслей.
- Я дрался во множестве битв. Чтобы король, мой отец, взглянул на меня.
Чтобы быть достойным титула принца. Чтобы стать настоящим
принцем-наследником, а потом королем и управлять королевством.
Благодарение господу, мне не пришлось отнимать его у моего отца. Боевой
жеребец убил его вместо меня. Жеребец, чья надменность не позволяла ему
терпеть существо, более великое, чем он сам. Бешеный - его потомок. Он -
своего рода отмщение. Сыновья убийцы короля будут служить сыновьям короля.
А того жеребца я взял себе и укротил; он был со мной в каждой битве, пока
не погиб подо мной. По-моему, в него попала стрела. Я уже не помню точно.
У меня было так много сенелей. И это было так давно...
Он казался невыразимо старым, невыразимо уставшим. Вадин промолчал. Ему
было непонятно, почему король столь доверительно беседует с оруженосцем.
Разве что он не собирается долго задерживаться на этой земле и все это
скоро не будет иметь никакого значения.
Король поднялся и вновь опустился на корточки с легкостью, которая
противоречила его голосу и словам.
- Это приводит тебя в смятение, не так ли? - спросил он. - Оказывается,
когда-то я тоже был молод. Я родился, а не появился из-под земли
вооруженным и коронованным. Я был ребенком, юношей, молодым человеком. У
меня даже была мать. Она умерла, а меня заперли с няньками. У нее были
враги; они говорили, что она имеет любовников. "А почему бы и нет? -
вскричала она, когда к ней явились убийцы. - Единожды в год мой господин и
властелин удостаивает меня своей милостью. Все остальное время он проводит
среди своих жен и наложниц. Он проливает свое семя там, где ему только
вздумается. А разве я не королева? Разве я не могу делать то же самое?"
Она заплатила за свои признания. Отец заставил меня смотреть, как с нее
живьем сдирали кожу, окунали в соль и вешали на зубчатой стене. Как
королевский сын, я обязан был узнать, что делает король с теми, кто
предает его. А мне еще не исполнилось и семи лет.
Я усвоил урок отца. Король должен следить, чтобы ничто не угрожало его
правлению. Даже любовь, если эта любовь оборачивается против него. Трон -
смертельная штука, но важнее всего его неотразимая сила. Ей нет дела до
человеческих слабостей. Она не знает сострадания.
И в день смерти моей матери, когда раздавались в моих ушах ее
пронзительные вопли, я поклялся, что стану королем; потому что я должен
занять трон, а мой отец должен умереть. Я знаю теперь, что это был тяжелый
человек, холодный и даже жестокий, но отнюдь не воплощение зла. Просто он
был королем. А тогда и еще очень долго потом я считал, что он убил мою
мать.
Вадин подавил зевок. Он продолжал ждать какого-нибудь подвоха. То, что он
услышал, оказалось очень печальным и частично объясняло причины безумия
короля, но Вадин не понимал, какое отношение все это имеет к Мирейну и
зачем потребовалось вытаскивать оруженосца принца из-под теплых одеял во
мглу ночи.
- Увы мне, увы, - вздохнул король, - я научился ненависти к моему отцу, я
научился отбрасывать прочь милосердие, я научился быть по-королевски
неумолимым. Но я так и не научился не любить. Ради благополучия моего
королевства я взял в жены королеву Асаниана. Она должна была. удержать
Золотую Империю, она должна была обогатить нас значительным приданым. Ее
саму я в расчет не брал, считая ее той ценой, которую необходимо уплатить;
я думал, что она окажется бледным низкорослым созданием, похожим на
животных, которых приводят в восточные дворцы для украшения. Когда она
появилась, то я действительно увидел маленькую, словно десятилетняя
девочка, женщину, но сердце ее было великим, а в альковном искусстве ей не
было равных.
Говорили, что наш край слишком груб для нее. И тем не менее она научилась
мириться с ним и даже, быть может, любить его. Она окрепла, она уже начала
принимать наш образ жизни. Но я убил ее. Я зачал с ней ребенка, отлично
зная, что я сделал и что буду делать, хотя она была слишком хрупкой для
того, чтобы родить наследника королей Янона. Она сияла от счастья, и
некоторое время я осмеливался питать надежды. Ребенок не был крупным; она
чувствовала себя хорошо, не испытывала боли. И тем не менее, когда пришло
ее время, все пошло наперекосяк. Ребенок перевернулся в утробе и не желал
появляться на свет. Он сопротивлялся со всей силой прирожденного мага,
которая поглощала все старания жрецов и акушерок и, к моему отчаянию, даже
шаманов, которых я как раз тогда намеревался изгнать из королевства.
Они-то остались, а вот моя королева - нет. Она слегка помедлила. Увидела
дочь. Услышала, как я называю малышку наследницей. А потом, счастливая,
умерла.
Я оплакивал ее и оплакиваю до сих пор. Но она оставила мне Санелин,
которая обладала всеми достоинствами своей матери и ее нежностью, а кроме
того, унаследовала мощь и силу нашего народа.
- Да, - сказал король, и его глаза встретились с глазами Вадина, будто два
стальных меча. - Я слишком любил свою дочь. Я любил ее ради нее самой и
ради ее матери, на которую она была так похожа и которую я потерял. Но
любовь моя не была слепа и не была чувством горюющего влюбленного, который
сделал наследницей дочь своей госпожи. Я понимал, что мы сотворили - моя
королева и я. В теле девочки-подростка, гибком и по-асаниански хрупком,
жила душа императора.
- Но к несчастью, - перебил его Вадин,- она была женщиной.
Король встал. Несмотря на преклонный возраст, высокий рост и тяжелые
кости, он, как и Мирейн, двигался с грацией пантеры. Вадин так и замер в
ожидании смертельного удара. Но этого не произошло.
- Да-да, - протянул король. - Да. Это действительно было несчастьем. И еще
большим несчастьем было то, что судьба не дала мне сыновей. Санелин, мой
единственный ребенок, была из чистого золота; и Солнце забрало се. Не я
тут выбирал. С самого раннего детства ей было известно, кто станет ее
господином и возлюбленным. Он создал ее для себя и в конце концов отнял ее
у меня. Наверное, это правильно: дочь всегда переходит из рук своего
господина-отца в руки господина-мужа, а она была невестой Аварьяна. Но
ведь она была и наследницей Янона.
Вадин решился рискнуть и совершил дерзкую попытку.
- Принц Моранден...
Пантера вскинулась и зарычала. Это был смех, хриплый и сдавленный,
пронизанный болью.
- Ты любишь его, ведь так? Его многие любят. Он настоящий лорд, он гордый,
он наделен красотой своей матери. Но она обладает божественной мудростью,
а его даже умным назвать нельзя.
- Почему вы ненавидите его? - спросил Вадин. - Что он вам сделал?
- Он родился. - Король сказал это спокойно, без тени упрека. - Из всех
ошибок, сделанных в моей жизни, величайшая заключалась в том, что я
покорился дочери Умиджана. С молоком матери она впитала ненависть. Но ее
красота поразила меня в самое сердце. Я думал, что смогу приручить ее, я
мечтал если не о ее любви, то хотя бы об уважении ко мне как к своему
супругу. Я был дураком. Рысь не покоряется сердцу охотника.
- Вам следовало убить ее прежде, чем сын попадет в ее когти.
- Он начал принадлежать ей с того времени, как стал воспринимать
окружающее.
- И вы не пытались изменить ситуацию? Вы никогда не позволяли ему забыть о
том, кто был вашей истинной любовью. Вы сами дали ему понять, кому
достанется трон. Санелин или никому. Это еще чудо, что он не перерезал вам
горло в первый же момент, когда узнал, как это делается.
- Он пытался. Несколько раз. А я прощал его. Я люблю его, но не отдам ему
трон.
- А что было бы, если бы Мирейн не пришел?
- Я знал, что он придет. Это не только было предсказано. В моих снах бог
обещал мне, что великий появится здесь. Еще я знал, что моя дочь даже
меньше меня хотела бы, чтобы ее наследство попало в руки Одии из Умиджана.
Вадин изумился тому, что сидит здесь перед стоящим королем и разговаривает
с ним, словно он... ну да, словно он - это Мирейн.
- Я не понимаю. Я видел мужчин, которых не вскармливали как следует. Но
принц Моранден не имеет с ними ничего общего. Он сильный. Он сильнее всех
в Яноне. Ему нет равных ни на поле брани, ни где бы то ни было..
- В мире есть кое-что поважнее, нежели искусство владения мечом. - Король
показал Вадину ладони, покрытые мозолями от рукояти боевого оружия, и
слегка улыбнулся. - Моранден - порождение своей матери. Когда она
повелевает, он повинуется. Когда она ненавидит, он тоже ненавидит. Она -
форма, а он - отливка. Если он взойдет на трон Янона, править будет она.
Она уже правит там, где он считается лордом.
- Однако... - начал Вадин и замолчал. Зачем говорить? Король знает то, что
знает. И не мужлану из Имехена убеждать его в обратном.
Но, может быть, это все же нужно сделать. Вадин беспомощно заерзал на
стуле. Моранден не монстр. С парнем из чужой страны, который не
представлял угрозы его власти, он был весьма любезен. Когда его слушались,
он мог быть просто очарователен. Но даже когда ему не служили, он
оставался честным. Он был смертным человеком и, конечно, не без
недостатков. Ну и что? Мирейн тоже далек от совершенства.
Слуги стремились прислуживать Мирейну. А имя Морандена встречали пожатием
плеч, вздохом, словно смиряясь с неизбежностью долга. Иногда, признавали
они, служить ему приятно, иногда - рискованно. Ведь он лорд. Чего от него
можно ожидать?
Но он не был жестоким. Он был капризным не больше, чем любой другой принц.
Мирейн был куда более непредсказуем.
Мирейн есть Мирейн. Даже Вадин не мог представить его другим; и уж
конечно, невозможно было вообразить, чтобы кто-то командовал им, а тем
более управлял за него. Моранден - другое дело, Морапден был чем-то похож
