клумб. Их вялые, длинные стебли, слегка изгибаясь, безвольно тянутся
вниз и опутывают оконные наличники. Над окнами виднеются головы красивых
печальных женщин с распущенными змеевидными волосами. Волосы тянутся к
цветам. Цветы вплетаются в волосы. Печальные красавицы выглядывают из
зарослей экзотических растений.
В вестибюле остатки мраморного камина. Он тоже украшен женской голо-
вой. Но эта женщина почему-то весела - она улыбается. Потолок вестибюля
сплошь покрыт гипсовыми листьями. Вероятно, это листья тех цветов, кото-
рые на фасаде.
Настя живет на третьем этаже. Между вторым и третьим этажами на лест-
нице сохранился витраж: красная лодка под белым парусом несется по сине-
му морю, разрезая носом кудрявые волны. Над морем повисли сдобные, румя-
ные облака.
Дверь Настиной квартиры. Старинная бронзовая ручка, до блеска вытер-
тая руками жильцов. Над кнопной звонка - табличка:
Алтуфьевы - 1 зв. Панкратова - 2 зв. Коган - 3 зв. Рюхины - 4 зв.
Курнаков - 5 зв.
Нажимаю на кнопку два раза. За дверью торопливые шаги, лязг отпирае-
мых запоров. Дверь распахивается. Меня накрывает облако дивного аромата
("Шанель" 1 5). На пороге Настасья. Пушистый серый свитер, желтые
вельветовые брючки, домашние тапочки восточного фасона с загнутыми нос-
ками и ярким шитьем. Прическа безукоризненна. Подрисованные глаза - то-
же. Накрашенные губы - тоже. В глазах синее сияние. Пушистый свитер при-
дает Насте сходство с каким-то симпатичным зверем, которого хочется тут
же погладить и потискать.
Настя широко улыбается, предоставляя мне возможность еще раз убе-
диться в том, что и зубы у нее, слава богу, удались. Она прижимается ще-
кой к моей бороде. Ее ресницы щекочут мне нос.
- Вытирай как следует ноги! - говорит Настя. - Пол только что вымыт.
Тщательно и с удовольствием вытираю ноги о резиновый половичок. Идем
по длинному, полутемному коммунальному коридору. Слева и справа - двери.
У каждой еще один половичок. Вот и Настина дверь с половичком. Он ка-
кой-то особенный, по-женски кокетливый. Опять вытираю ноги. Стараюсь.
- Ну хватит, хватит! - говорит Настя, и мы входим в комнату.
Мне полезно бывать у Насти. Я чувствую себя здесь умиротворенно. Нас-
тино жилище - маленький женский рай. Все здесь женственно, женоподобно -
и мебель каких-то особенно мягких очертаний, и шторы какого-то лукавого,
соблазнительного рисунка, и ковер с каким-то волнующе-длинным и нежным
ворсом, и фарфоровые статуэтки на серванте, изображающие игривых краса-
виц восемнадцатого века в черных полумасках и с раскрытыми веерами, под-
несенными к алым губкам. Даже развешанные по стенам репродукции с из-
вестных пейзажей Куинджи выглядят почему-то женственно.
Настина комната заменяет ей целую квартиру. Здесь и гостиная, и
спальня, и столовая, и частично кухня (Настя держит холодильник в комна-
те). Вокруг полнейшая чистота и полнейший порядок. Пыли нигде не видно.
Все вещи стоят и лежат на своих местах. Настя аккуратистка, чистюля,
чистоплюйка, и это мне ужасно нравится - я и сам чистоплюй. Рядом еще
одна комната, поменьше. В ней ютится Женька. Ему восемь лет. Он белобрыс
и веснушчат. Он голубоглаз, как Настя. Но сейчас его нет, он у бабушки.
На столе приготовлено угощенье - бутылка марочного портвейна, сыр,
яблоки, пастила.
- Ну, что с книжкой? - спрашивает Настасья, наливая в рюмки портвейн.
- Неважно, - отвечаю я. - Придется выбросить десяток стихотворений.
Они экономят бумагу.
- Свинство! - возмущается Настя. Она вскакивает со стула и шагает по
комнате, на мужской манер засунув руки в карманы своих штанов.
- Нет, какое скотство! - не унимается Настя. - На твои стихи не хва-
тает бумаги!
- Ладно, не расстраивайся, - говорю я, - мне не привыкать.
- Бедный ты мой! - шумно вздыхает Настя и, подойдя сзади, обвивает
мою шею пушистой рукой. - Страдалец ты мой! Хорошие всегда страдают, а
плохие веселятся!
Она наклоняется и, запрокинув мою голову, целует меня в губы. Поцелуй
сильный, долгий и жадный.
На раздвинутом диване появляются простыня и подушки. Свет гаснет. В
окне фиолетовые сумерки. Они снова затопляют неспособный постоять за се-
бя слабохарактерный город. Они заглядывают в комнату. Они подсматривают,
как раздевается Настя.
А Настя умеет раздеваться. А Настя раздевается талантливо. А Настя
раздевается вдохновенно. О, как это все!.. Трудно подыскать подходящий
эпитет. Так, наверное, раздевались наложницы фараонов, с детства научен-
ные тонкому искусству раздевания. Так, вероятно, раздевались молодые,
еще любимые королями королевы, когда им приходилось обходиться без помо-
щи прислуги. Так Диана обнажалась на берегу ручья, когда ее увидел нес-
частный Актеон.
Расстегиваются пуговицы, крючки и молнии. Развязываются узелки, осво-
бождаются петли. Что-то перелетает через голову. Что-то сползает вниз,
на бедра, и далее к лодыжкам. Что-то чуть задерживается на локтях и ко-
ленях. Что-то скользит безо всякой задержки. Что-то уже валяется на по-
лу, уже топчется голыми ступнями.
Я целую мягкий, теплый Настин живот.
- Не горюй, мой дорогой! - шепчет Настя и умолкает.
Раздается громкий и мелодичный бой часов (недавно Насте подарили
электрические часы с боем).
- Ой! - вздрагивает Настасья. - Уже семь часов! Если мы не придем,
Знобишин смертельно обидится, смертельно! Я тебя умоляю!
Не проходит и пяти минут, как то, что валялось на полу и было разбро-
сано по всей комнате (только в этом единственном случае Настя позволяет
себе что-то разбрасывать), снова обретает свои места на бесподобном Нас-
тином теле. Зажигается свет. Настя прихорашивается у зеркала. Я подхожу
к ней и беру ее за плечи. Я вижу в зеркале голубоглазую, светловолосую,
совсем еще молодую и очень привлекательную женщину, которую бесцеремонно
обнимает какой-то бородатый и уже немолодой субъект. Настя смеется.
- А мы с тобой неплохая парочка! - говорит она.
Обсуждение выставки закончилось. На него мы опоздали. Знобишин издали
машет нам рукой. Он улыбается. У него счастливое лицо. Его, конечно,
хвалили. Его всегда хвалят.
Знобишин подходит и церемонно целует Настину руку.
- Вы, Анастасия Дементьевна, просто ослепительны! Вами можно любо-
ваться только сквозь дымчатые очки!
Знобишин называет Настю по имени и отчеству. Так ему нравится. Он
давно уже влюблен в Настю, и об этом знают все. Насте приятно, что Зно-
бишин влюблен. И даже мне это приятно.
Настя берет Знобишина под руку. Мы идем по залу. Все смотрят на Настю
и Знобишина. Я тоже смотрю на них. "Красотка! " - говорит кто-то за моей
спиной. "Да, хороша! - соглашается второй голос. - Везет Знобишину!"
На стенах знобишинские шедевры: "Натюрморт с нарциссами", "Лодки у
берега", "Портрет Афанасия Петровича", "Ледоход", "Натюрморт с матреш-
кой", "Зима пришла".
- Приятный колорит! - произносит Настя, останавливаясь у "Натюрморта
с матрешкой".
- А теперь ко мне в мастерскую! - провозглашает Знобишин.
- Чудесно, чудесно! Отпразднуем ваш успех! - радуется Настя.
Едем в такси. Останавливаемся у магазина. Знобишин нас покидает, но
вскоре возвращается, прижимая к груди бутылки шампанского.
- Сегодня будем пить одно шампанское! - кричит он.
"Его не узнать, - думаю я, - успех преображает человека".
Едем дальше. Держим на коленях бутылки.
- Смотри-ка, - шепчу я Настасье, - у Знобишина за плечами что-то вид-
неется. Не крылья ли это?
- Ау, Знобишин! - говорит она. - У вас на спине что-то торчит!
- Где? - пугается Знобишин и поспешно засовывает руку за спину.
- Ха-ха-ха! - смеется Настя. - Это же крылья, Знобишин! Это ваши
собственные крылья! Вы окрылены! Вы крылаты! Ха-ха-ха! - смеется Настя,
тычась лицом в плечо смущенного и совершенно раздавленного счастьем Зно-
бишина.
Подворотня. Первый двор, довольно широкий. Туннель проезда. Второй
двор, чуть поуже. Еще туннель. Третий двор, узкий, как щель. Обшарпанная
дверь. Узкая черная лестница с железными перилами. Ведра у дверей квар-
тир. Запах кошек, щей с говядиной, котлет с луком, маринованной селедки,
копченой трески, заплесневелого хлеба, несвежих яиц, окурков, апельсин-
ных корок, подгоревшего подсолнечного масла, гнилой картошки, тухлой ка-
пусты.
Поднимаемся. Миновали четвертый этаж, пятый, шестой.
- Я вас умоляю, Знобишин! Скажите честно, сколько мы еще будем та-
щиться по этой вонючей лестнице? - стонет запыхавшаяся Настя.
- Уже пришли! - объявляет Знобишин.
Перед нами небольшая дверь с толстым железным засовом и висячим зам-
ком внушительных размеров. Знобишин долго возится с ключами. Наконец
дверь распахивается с жалобным писком. За нею виднеются прутья железной
решетки. Снова бренчание ключей. Но вот и решетка уже открыта. Щелкает
выключатель. Входим.
У Знобишина, оказывается, великолепная мастерская. В мансарде. Прос-
торная, удобная, обжитая. В прихожей висят неизвестные мне знобишинские
творения. В рабочей комнате - мольберт с незаконченным городским пейза-
жем, палитра, тюбики, бутылки, кисти, мастихины, подрамники, пустые ра-
мы, мраморная голова Лаокоона, запах льняного масла и скипидара. В ком-
нате для приема гостей - тахта, накрытая лохматыми собачьими шкурами,
плохо сохранившееся кресло павловских времен, значительно лучше сохра-
нившийся низкий столик неизвестного времени и небольшой книжный шкаф на-
чала нашего века в полной сохранности. В шкафу книги по искусству и нес-
колько фотографий, прижатых к стеклу.
Бодрый, приплясывающий, подпрыгивающий, неузнаваемый Знобишин то и
дело убегает на кухню и притаскивает оттуда тарелки, вилки, стаканы и
какую-то закуску. После он приносит старинный хрустальный бокал с замыс-
ловатым вензелем на боку.
- Внимание! Восемьсот девятнадцатый год! - торжественно изрекает хо-
зяин. Бокал идет по рукам. И верно: под вензелем цифра - 1819. - Поклон-
ники! - продолжает Знобишин. - Поклонники моего скромного таланта под-
несли презент. Из него будет пить божественная Анастасия Дементьевна!
Кто желает помыть руки - извольте. По коридору налево.
Настя уходит. Подхожу к шкафу. Разглядываю выставленные за стеклом
фотографии. На одной из них - старой, коричневого оттенка, наклеенной на
толстое картонное паспарту с золотым тиснением, с гербом и фамилией вла-
дельца фотоателье, - молодая женщина. Она сидит на стуле с высокой спин-
кой, украшенной почти такими же цветами, как и на фасаде Настиного дома.
Она сидит, положив ногу на ногу и сложив руки на колене. Одета по моде
девятисотых годов: белая блузка с длинными рукавами, с высоким, закрыва-
ющим шею воротничком, и темная, строгая, видимо шерстяная, юбка. На гру-
ди жемчужное ожерелье. На воротничке жемчужная брошь. В ушах серьги с
крупными камнями. Лицо красиво и благородно: высокий чистый лоб, брови,
крутыми дугами взлетающие к вискам, светлые, широко расставленные глаза,
тонкие ноздри, изящного рисунка рот с чуть припухшей нижней губой, неж-
ный овальный подбородок. Лицо спокойно и задумчиво. В глубине счастливых
глаз и в уголках счастливого рта затаилось некое подобие грусти, некая
усталость и как бы предчувствие несчастья. Волосы пышные... подвитые...
собраны на затылке в узел...
Насвистывая что-то бравурное, Знобишин хлопочет у столика.
- Кто это? - спрашиваю я, кивая на фотографию.
- Это Брянская, - отвечает Знобишин, продолжая беззаботно насвисты-
вать бодрый мотивчик. - Певица. Была стра-а-ашно знаменита, феноменально
знаменита. Теперь ее и не помнит никто. Сик транзит гл[cedilla]риа мун-
ди! А что, понравилась? Она и мне нравится. Красивая баба.
Настя возвращается. Мы усаживаемся за столик. Хлопает пробка. "Ай!" -
взвизгивает Настя - шампанское льется ей на колени.
Знобишин бежит на кухню за полотенцем, тут же прибегает обратно и
долго хлопочет вокруг Насти.
