кентоия Анненского. То же спокойное с виду, размеренное и академичное
внешнее существование. Тот же недооцененный современниками, но ясный по-
томкам значительный вклад в русскую поэзию. Тот же интерес к античности.
Та же, увы, болезнь сердца, приведшая обоих к преждевременному и скоро-
постижному концу в одинаковом возрасте - 54 года.
Проза Алексеева продолжает его стихи. Она так же лапидарна, ритмична,
лишена украшений, действенна. Весь пролог к роману - это, в сущности,
большое стихотворение в прозе. Дневник Алексеева, который он вел регу-
лярно и выдержки из которого мне часто зачитывал - это прекрасная проза
с чрезвычайно точными и тонкими суждениями о литературе и нравах, это
достоверный документ о покинувшей нас эпохе семидесятых-восьмидесятых
годов. Он ждет своего опубликования, как и многие стихи, оставшиеся в
столе, как и картины Алексеева, как его рисунки и книга о русском архи-
тектурном модерне.
Квартира, в которую он переехал с семьей незадолго до смерти, имела
несчастливый номер - 13. В ней он и умер в один миг, придя вечером с фи-
лармонического концерта и зайдя в кухню согреть чаю. Это случилось в
марте 1986 года. Похоронили Геннадия Ивановича на Охтенском, там же, где
похоронена героиня его поэмы "Жар-птица". На похоронах было множество
его студентов, коллег и читателей.
В один печальный туманный вечер
до меня дошло,
что я не бессмертен,
что я непременно умру
в одно прекрасное ясное утро.
От этой мысли
я не подскочил,
как ужаленный злющей осой,
не вскрикнул,
как укушенный бешеным псом,
не взвыл,
как ошпаренный крутым кипятком,
но, признаться,
я отчаянно загрустил
от этой
внезапно пронзившей меня мысли
в тот
невыносимо печальный
и на редкость туманный вечер.
Погрустив,
я лег спать
и проснулся прекрасным ясным утром.
Летали галки,
дымили трубы,
грохотали грузовики.
"Может быть, я все же бессмертен? -
подумал я.-
Всякое бывает".
