ву на грудь, они дремлют на дремлющей, неподвижной воде среди дремлющих
старых деревьев. Можно написать пейзаж в стиле Знобишина и назвать его
тоже по-знобишински - "Осенняя дрема", или "Осенняя тишь", или "Послед-
ние дни осени". Давно уж не писал я печальных осенних пейзажей. Один из
лебедей подымает шею, потом снова наклоняет ее и ворошит клювом перья у
себя на крыле. Маленькое перышко падает на воду и застывает на ней, бе-
лое, невесомое и пушистое. Лебедь величественно разворачивается и плывет
к берегу. Теперь у него типично лебединый облик, классически лебединый
облик: шея его изображает латинскую букву S, крылья плотно прижаты к бо-
кам, из-под них торчит кончик хвоста. Красив, подлец! Эталон земного со-
вершенства. Еще роза. Еще соловей. И еще Ксюша, когда она на сцене, ког-
да она поет. Тогда она одновременно и лебедь, и роза, и соловей.
Стою на набережной Мойки. Слева от меня мост, справа - тоже мост.
Предо мной Михайловский замок - последнее прибежище курносого императо-
ра. Откуда выносили его тело? Вероятно, из тех парадных, гранитных во-
рот. Мне жалко российского Гамлета. Он был упрям. Он лез на рожон. Ему
не хватало хитрости. Он всех подозревал, но был недальновиден. Он всех
опасался, но был беззащитен. Он был одинок и несчастен.
Замок нелеп, как сам Павел, как все его безумные затеи. Попытка сов-
местить приветливость классики с угрюмостью средневековья породила архи-
тектурный курьез, смешную театральную декорацию. Жаль, однако, что не
сохранились каналы, и подъемные мосты, и полосатые будки, и часовые в
киверах.
Широкая, чрезмерно широкая лестница со статуями по краям. Она никуда
не ведет. Она только для величия. Внизу у лестницы бегают чистокровные
собаки разных пород, собаки-аристократки, псы-аристократы. Их здесь вы-
гуливают, они здесь общаются. Здесь собачье место, собачий клуб, собачье
Благородное собрание. Тут и маленькие собачонки - болонки, шпицы,
скотч-терьеры, тут и собаки средней величины - пудели, эрдельтерьеры,
колли, доберман-пинчеры, тут и гиганты - английские доги, сенбернары,
ньюфаундленды, а также какие-то слоноподобные твари неведомой породы.
Все эти представители собачьего мира резвятся, прыгают, носятся друг за
другом, обнюхиваются, визжат, лают, - словом, чувствуют себя превосход-
но.
В окне второго этажа кто-то стоит. Стоит и смотрит на собак. Кажется,
он курнос. Но любил ли собак покойный император?
Раздается пушечный выстрел. Полдень. На верхней площадке лестницы по-
является маленькая фигурка в большой плоской шляпе с плюмажем, в ботфор-
тах и с тростью в руке. Она застывает в горделивой позе - одна нога отс-
тавлена, подбородок задран, рука за отворотом сюртука. Собаки, как по
команде, сбегаются к лестнице и садятся полукругом. Около меня собирает-
ся небольшая толпа зевак.
- Странно, - говорю я, ни к кому не обращаясь, - собак выгуливают ве-
чером или ранним утром, а сейчас полдень.
- Ничего странного, - отвечает мне кто-то, стоящий рядом, - в городе
полно пенсионеров, и они могут выгуливать собак, когда им заблагорассу-
дится.
Император быстро-быстро сбегает по лестнице, останавливается перед
собаками, запускает руку за широкий обшлаг, что-то вытаскивает оттуда,
наклоняется и сует это что-то каждой собаке под нос. Все собаки сидят
смирно, и только хвосты у них вертятся и бьют о песок от возбуждения.
- Очень странно, - продолжаю я. - Много лет живу в городе и не знаю,
что Павел Первый у Михайловского замка кормит собак.
- Это действительно очень странно, - удивляется стоящий рядом. - Всем
ведь известно, что каждую пятницу с двенадцати ноль-ноль до двенадцати
двадцати Павел собственноручно кормит собак. Он делает это много лет со
свойственной ему аккуратностью.
Самодержец между тем распрямляется, делает несколько шагов назад,
поправляет рукою шляпу и снова задирает подбородок. Растроганные собаки
бросаются его благодарить. Они прыгают коронованной особе на грудь, кла-
дут ей на плечи лапы, тянутся к лицу, дабы его лизнуть.
- Трогательное зрелище! - произносит стоящий рядом. - Как они его лю-
бят!
- Да, весьма трогательное, - соглашаюсь я.
Павел поворачивается к собакам спиной. Павел покидает собак. Павел
взбегает по лестнице и исчезает. Толпа начинает расходиться. Я гляжу на
свои часы - сейчас двенадцать часов двадцать одна минута.
Двигаюсь по Мойке вдоль Михайловского сада. Из-за деревьев торчат
главы той самой, причудливой, церкви. На этом месте убили еще одного им-
ператора. Он тоже был недальновидным. Частенько, однако, царствовавшие
особы лишались жизни насильственным путем! Опасное это дело - быть влас-
тителем: повелевать, издавать законы, затевать войны, казнить и мило-
вать, кого-то притеснять, к кому-то благоволить, заботиться о народе и
улыбаться ликующей толпе. Мудреное это дело, хотя и заманчивое. Тут надо
быть начеку, надо держать ухо востро, тут нельзя считать ворон и распус-
кать слюни. Чуть зазевался - и пиши пропало. Хорошо, если воздвигнут
церковь на месте убиения. Хорошо, если потом эту церковь не снесут, а
превратят в склад для театральных декораций.
Иду дальше. По обыкновению своему, разглядываю попадающиеся на пути
дома. Они мне рассказывают о своей судьбе, они со мною откровенны.
Вот этот, розовый, четырехэтажный, построили в конце восемнадцатого
века - тогда он был трехэтажный. В начале девятнадцатого его надстроили
и частично изменили фасад - окна сделали побольше. А в конце девятнадца-
того к фасаду пристроили крыльцо в ренессансном духе. В начале же двад-
цатого был переделан весь карниз в соответствии с увлечениями тех лет. В
сороковых годах дом сгорел и его восстановили, но, как водится, не пол-
ностью - кое-что исчезло безвозвратно. И уже совсем недавно на фасаде
отвалился большой кусок штукатурки. Штукатурка, быть может, на кого-то
упала, кого-то, быть может, увезли в больницу или в крематорий. Так и
стоит этот дом обезображенным, поджидая ремонта.
А этот был сооружен лет восемьдесят тому назад, когда Ксюша была еще
жива. И она, возможно, видела, как его строили, а после, проезжая мимо в
своей коляске, разглядывала его и думала: "Какой чудесный дом! И как
скоро он построен! Совсем недавно его еще не было!" И с тех самых Ксюши-
ных времен ни разу его не перестраивали, не надстраивали, не расширяли.
Война его не тронула. Никогда он не горел, и нет в нем трещин от нерав-
номерной осадки. Фасад выглядит почти безукоризненно: все лепные украше-
ния целы, все балконные решетки сохранились, все кронштейны под карнизом
тоже в сохранности, а зеленый майоликовый фриз кажется совсем новеньким.
Этому дому можно позавидовать. Он устоял, выжил и ухитрился за восемьде-
сят лет почти не измениться. Время было к нему благосклонно? Или оно
прозевало его? Или некая таинственная сила защищает его от времени? Уз-
нать бы, какая? Нет, нет, никакая сила не защитит от времени! Просто дом
счастливчик и все.
По другому берегу Мойки чуть впереди меня идет женщина. Стройна и,
видимо, молода. Длинное черное пальто в талию. Маленький стоячий ворот-
ник из коричневого меха - вроде бы из соболя. Из такого же меха манжеты,
таким же мехом оторочен подол, из него же и маленькая шапочка на пышных
темно-русых волосах... Сердце мое [cedilla]кает. Да полно! Сколько таких
стройных с темно-русыми волосами в гигантском городе! Скольно таких чер-
ных пальто с соболиным мехом! Сколько таких собольих "таблеток"! Шкурки
соболя продаются в меховом отделе любого универмага. Они, конечно, неде-
шевы, но не так уж и дороги - вполне доступны для средней покупательни-
цы, которая замужем, у которой муж прилично зарабатывает и умеренно
пьет. А если к тому же она и сама имеет денежную профессию, а если к то-
му же она бережлива и знает счет деньгам, не швыряет их на ветер... Но
почему же я прибавляю шаг? Глупость! Ребячество! Сумасбродство! Отныне в
каждой привлекательной женщине я буду видеть ее! Она будет мерещиться
мне на каждом шагу! Не будет мне от нее покоя!
Женщина тоже идет быстрее. Что это она вдруг заторопилась? Идет, нак-
лонив голову и будто бы отвернув от меня лицо. Вот мост. Перехожу на
другой берег, теряю на этом время и отстаю. Незнакомка в соболях уже да-
леко впереди. Еще прибавляю шаг, почти бегу. Догоняю. Запыхавшись, иду
за ней на расстоянии нескольких метров. Предо мною любимый Ксюшин заты-
лок, любимые Ксюшины волосы. Из-под волос выглядывают мучительно знако-
мые, множество раз целованные, нежные мочки ушей. Сережек, правда, нет.
Не надела почему-то сережки. И плечи покатые - Ксюшины, и локти острые -
Ксюшины, и бедра неширокие, девичьи - тоже Ксюшины! Остается подбежать,
взять за локоть... Нет, лучше подождать, пусть лучше так, пока только
так. Вдруг все же ошибка? Конечно, конечно, ошибка, совпадение, недора-
зумение! Не может этого быть, не может! Нет, лучше идти сзади и вообра-
жать, что это и впрямь она, и любоваться ее затылком, и замирать от
изумления, и быть счастливым хотя бы в эти минуты, эти короткие минуты
здесь, на набережной Мойки в этот серый, безветренный, теплый, притихший
ноябрьский день! Нет, лучше так!
Женщина идет не оглядываясь, не поворачивая головы. Руки спрятаны в
муфту. Локти прижаты к бокам. Из-под края пальто по очереди показываются
каблучки ее черных туфель: левый, правый, левый, снова правый. Каблучки
стучат по граниту тротуара. Вот она слегка замедляет шаг и обходит ос-
тавленную собакой коричневую кучку. Вот снова идет быстрее. Она, несом-
ненно, заметила меня. Она, разумеется, чувствует меня у себя за спиной.
Но идет спокойно и упорно не оборачивается. Видимо, ее не тревожит, что
я ее преследую, видимо, ей это даже нравится, видимо, она не намерена
прерывать нашу совместную прогулку по набережной. Но сколько же может
длиться эта сладкая мука? Сию минуту догоню, дотронусь до нее, и тогда
она оглянется!
Женщина сворачивает в переулок и скрывается за углом. Поспешно пово-
рачиваю следом за ней. Ищу ее глазами, но ее нет.
Где же она? Куда она делась?
Замечаю крошечный бакалейный магазинчик в подвальном этаже - его вы-
веска у самого асфальта. Подбегаю. Подошвы мои шлепают по ступеням.
Дверь на тугой пружине с грохотом захлопывается за мною. Магазин почти
пуст. В его глубине спиною ко мне стоит моя незнакомка и разглядывает
какие-то пакеты на полке. Тихонько проскальзываю мимо кассирши (магазин
самообслуживания). Не торопясь, делая заинтересованный вид и исподтишка
поглядывая на свою жертву, иду вдоль полок и стоящих на полу пластмассо-
вых ящиков с не слишком разнообразной бакалеей.
Незнакомка подходит к кассирше, показывает ей какой-то небольшой па-
кетик, вынимает из муфты деньги, расплачивается. И опять лица ее не вид-
но, черт побери! И опять она исчезает!
Хватаю с полки плитку шоколада, пробегаю мимо кассирши, на ходу швы-
ряю ей трешку, выскакиваю на улицу. У ближайшей подворотни мелькнуло
что-то черное с коричневым. Кидаюсь туда. Оказываюсь в длинном, совер-
шенно пустом, очень чистом и каком-то совсем нежилом дворе. В дальнем
его углу виднеется арка проезда. В ней - силуэт тонкой женской фигуры.
Бегу к арке, но фигуры уже нет. Выбегаю из-под арки. Предо мною второй
двор. Он грязен. Он завален старыми почерневшими досками, заставлен ржа-
выми железными бочками, засыпан мусором, который вывалился из опрокину-
того мусорного бака.
Пробираясь между бочками, моя беглянка торопится к следующему проезду
и пропадает в нем. Взмокший от быстрой ходьбы, недоумения, надежды и не-
терпения, врываюсь в следующий двор. Он широкий, светлый. Посередине его
- скверик. Кустики. Тонкие, недавно посаженные деревца. Голубые (голу-
бые!) недавно покрашенные скамейки. Дети, похожие на гномов, возятся в
песке. Но где же она? Где?
