Тут же и соболья шапочка с цветком!
В прихожую выходит мама. У нее озадаченный вид. Приблизившись ко мне,
она шепчет мне в ухо:
- У тебя гости! То есть гостья. Это та, которая называет тебя госпо-
дином. Она звонила час тому назад. Я сказала, что ты, наверное, скоро
будешь. А через полчаса она явилась. Я даже испугалась. Говорю: "Вы по-
дождите! Он сию минуту придет!" И вот она сидит уже полчаса в твоей ком-
нате, тихо сидит, ее совсем не слышно. Я зашла и говорю: "Вам, наверное,
скучно? Давайте я включу проигрыватель? Давайте поставлю голоса птиц?
Будете сидеть как в лесу". А она: "Благодарствуйте! Не беспокойтесь, ра-
ди бога! Я так посижу". Такая вежливая, деликатная. И слово такое ста-
ринное произнесла - "благодарствуйте". Ты знаешь, она похожа на твою
бабку, на мою мать в молодости. Такого же фасона платье, такая же при-
ческа. Только бабка твоя не была такой красивой. Я правильно сделала,
что пригласила ее остаться? Может быть, я что-нибудь не то...
- То, то! Милая мамуля! - говорю я тоже шепотом. - Ты сделала как раз
то, что требовалось, как раз то самое! Ты у меня ужас как сообрази-
тельна!
Поглядев на себя в зеркале и ощутив томление под ложечкой, вхожу в
комнату.
Она сидела под торшером в моем кресле с раскрытым журналом на коле-
нях. На ней было строгое, плотно обтягивающее фигуру темно-серое платье
с буфами на рукавах, с неизменным узким, стоячим воротничком, из-за края
которого выступала белая полоска кружев. Никаких украшений, никаких дра-
гоценностей. Только в волосах на самом затылке, где был плотно завязан-
ный большой узел, поблескивал, лучился, брызгался искрами какой-то не-
большой, прозрачный камушек.
Она смотрела на меня и улыбалась. Тень от волос падала ей на лоб.
Ровные зубы сияли знакомой фарфоровой белизной. Я подошел к ней и поце-
ловал протянутую мне руку.
- Добрый вечер! - сказала она, не переставая улыбаться. - Где это вы
гуляете так долго? И с кем? Небось с одной из своих бесчисленных поклон-
ниц? Она, натурально, молода, наивна, восторженна и прелестна? Не так
ли?
- Ну что вы! - ответил я, садясь в другое кресло напротив гостьи. -
Мне пришлось провести вечер в обществе довольно нудных мужчин, предава-
ясь довольно унылым разговорам о литературе. Как выясняется, у меня пол-
ностью отсутствует интуиция. Я томился от скуки, но меня не тянуло до-
мой, и никакие предчувствия меня не волновали. Безмерно благодарен за
сюрприз. Ковыряхин сказал, что вы пробудете в Москве неделю или больше.
- О да, мои дела могли задержать меня в первопрестольной на неделю.
Но, к счастью, они как-то быстренько устроились, и вот я здесь. Временем
я не располагала, но съездила все же на Трубную и выпустила птичку.
- Какую птичку?
- Вы что, не знаете? У москвичей есть такой милый обычай - двадцать
пятого марта выпускают на волю комнатных птиц. Если у вас нет своей, вы
можете отправиться на Трубную площадь, купить там птаху по своему вкусу
и выпустить ее. Не правда ли, это очень трогательно? Я купила щегла. Он,
дурачок, испугался и не желал выбираться из клетки. Я его вытащила, по-
садила на ладонь. Так он, представьте себе, и не думал
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
4 мая (17 по старому стилю). Шесть часов вечера. Витебский вокзал.
Автомат похож на циклопа. У него один-единственный зеленый глаз
(правда, не уверен, что у циклопов были зеленые глаза). Автомат глядит
на меня многозначительно, будто намекая на что-то такое, что известно
только ему и мне. Кормлю его монетами. Проглотив пятак и два гривенника,
он выплевывает мне в руку розовенький билетик до Павловска. Подхожу к
большому табло с расписанием пригородных поездов, нахожу нужный мне по-
езд. "Как раз успею, - думаю, - как раз успею к началу!" Тут же замечаю
висящую под табло небольшую бумажку. Читаю:
"Поезда до Павловска на 18.20, 18.48, 19.10 и 19.25 отменяются по
техническим причинам"
О проклятье! Я обречен на опозданье! Приеду лишь ко второму отделе-
нию! Да и ко второму-то, наверное, не поспеть!
Скрипя зубами от злости, хожу взад и вперед по перрону. Неподалеку
кто-то кричит: "Жареные пирожки с капустой! Горячие жареные пирожки с
капустой!" Вспоминаю, что с утра ничего не ел, покупаю пару пирожков и с
каким-то остервенением их жую. Теперь мне хочется пить. Покидаю вокзал и
забираюсь в маленькое привокзальное кафе, битком набитое нетрезвыми муж-
чинами. Беру бутылку "адмиралтейского" пива и устраиваюсь на уголке вы-
сокого, предназначенного для стояния стола. Надо мною на стене висит
табличка с тривиальным текстом:
"Приносить с собой и распивать спиртные напитки КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕ-
ЩАЕТСЯ"
Рядом со мною расположились два приятеля. У одного лицо длинное, но-
сатое, бледное, но уши, как ни странно, ярко-розовые, довольно красивого
оттенка. У другого лицо круглое, курносое, кирпично-красное, уши же, как
ни поразительно, совершенно белые, какие-то гипсовые, ненастоящие. У
длиннолицего голос низкий, хриплый, прокуренный, испитой. У круглолицего
же голос высокий и на удивленье чистый. Водка находится в кармане у
длиннолицего. Не вынимая бутылку из кармана и прикрываясь пиджачной по-
лой, он ловко разливает водку в стаканы. Приятели чокаются, пьют, кряка-
ют, проводят рукавами по губам и закусывают размазанной по тарелкам ка-
бачковой икрой совершенно непристойного цвета. Я гляжу то на них, то на
пивную пену в своем стакане. Злость моя проходит.
Длиннолицый подмигивает мне дружественно и, распахнув пиджак, тычет
пальцем в бутылку.
- Спасибо, - говорю я, - нет настроения.
- Хлопнешь полстакана - и настроение прибежит! - настаивает длинноли-
цый.
- В другой раз! - говорю и, поглядев на часы, снова отправляюсь на
перрон.
Электричка как электричка. Вагоны как вагоны. Пассажиры как пассажи-
ры. Еду. За окнами обычный современный пейзаж. "Напрасно поехал, - ду-
маю, - приеду к шапочному разбору. А после концерта к Ксении будет не
пробиться".
Выхожу. Хорошо знакомый вокзал, давно уж не новый, но притом и не
старый. Где же здесь поют? Где здесь зрительный зал? Непонятно.
Обхожу вокзал кругом. Захожу внутрь. Вестибюль, залы ожидания, буфет,
кассы. Все, как положено. Все, как на обычном вокзале. В недоумении са-
жусь на скамейку. Ксения, конечно, хороша! Ничего не объяснила! Павловс-
кий вокзал, и все! И вдруг меня осеняет: ведь старый вокзал стоял на
другом месте, в парке, напротив дворца!
Срываюсь со скамейки, бегом пересекаю вокзальную плошадь, торопясь,
то и дело переходя на бег, топаю по аллее.
Впереди меня шли двое. На ней было платье знакомого покроя - длинное,
узкое в талии, с буфами на плечах. На нем - узкие коротковатые брючки,
узкий пиджачок и котелок.
Ага! Вот то, что мне надо!
Обогнал парочку, поспешил дальше. Предо мною уже двигался господин в
зеленом чиновничьем мундире и в фуражке, с тростью в руке. Чудесно! Я не
ошибся!
Из-за деревьев показался старый вокзал. Я узнал его, я видел его на
фотографиях. Он был весь прозрачный, ажурный, почти сплошь стеклянный. У
перрона стоял поезд с маленькими смешными вагончиками и с маленьким па-
ровозиком, у которого была, однако, большая толстая труба конусом. Паро-
возик сердито пыхтел. Белый пар клубился у его колес.
У входа теснилась толпа. Протискался вперед. На крыльце стояли поли-
цейские. Человек шесть или семь... Спросил стоявшую рядом девицу, нача-
лось ли уже второе отделение.
- Полчаса как началось, скоро уж кончится, - ответила она.
Из зрительного зала доносился искаженный преградами, еле слышный го-
лос Ксении. Пение прерывалось шумом аплодисментов. Вот аплодисменты ста-
ли громче. Они длились долго-долго. Слышались какие-то крики.
- Второе отделение кончилось, сейчас начнется третье, - сказала деви-
ца.
- Разве в концерте три отделениями - удивился я.
- Нет, просто Брянская сейчас станет петь на "бис", - пояснила всез-
нающая девица.
Я все стоял в толпе перед вокзалом, а Ксения все пела и пела. И апло-
дисментам не было конца.
А паровозик, слышно было, все пыхтел. Он тоже ждал окончания концер-
та, чтобы отвезти публику в Питер. Но вот он дал гудок, ему надоело
ждать. Поезд отправился, а концерт все продолжался. "Сколько же можно
петь? - думал я. - Зачем так баловать публику? Зачем ей так потакать?
Сама же говорила, что публика ее истязает!"
Наконец аплодисменты стихли. Двери отворились. Люди стали выходить. У
всех были возбужденные лица, все что-то говорили и усиленно жестикулиро-
вали. "Чего же я здесь стою! - спохватился я. - Надо караулить Ксению у
артистического подъезда!" Растолкал толпу, выбрался на волю, обежал зда-
ние вокзала и увидел другую толпу у других дверей. Уже выходили музыкан-
ты - сегодня Брянская пела в сопровождении оркестра. Вот музыканты выш-
ли. Толпа притихла.
Почему-то я приготовился увидеть Ксению в чем-то сверкающем. Поче-
му-то мне казалось, что она выйдет на крыльцо, как на сцену. Не удивился
бы, наверное, если бы при этом она еще и запела, хотя сегодня она спела
уже достаточно. Но Ксения была одета скромно: после концерта она, ес-
тественно, переоделась. На ней была коричневая, плотно обтягивающая бед-
ра юбка, коричневая, недлинная, но широкая пелерина с высоким, упирав-
шимся в подбородок воротничком и коричневая небольшая шляпка с черными
матерчатыми цветами. Остановившись на крыльце, она принимала восторги
самых страстных, самых фанатичных своих обожателей. Она махала им рукой
и посылала воздушные поцелуи. Полицейские, образовав цепь, с трудом
сдерживали натиск неистовых поклонников и поклонниц.
Собравшись с силами, энергично работая плечами и локтями, я протис-
нулся вперед. Ксения заметила меня, заулыбалась мне радостно. Сделав
последнее отчаянное усилие, я прорвался к полицейским. Они меня пропус-
тили. Ксения бросилась ко мне.
- Где вы? Что с вами? Что случилось? Я ждала вас в антракте и даже с
опозданием начала второе отделение!
- Простите, ради бога! Вины моей нет! Глупая случайность! Отменили
сразу четыре поезда! Я слушал вас на улице, кое-что было слышно.
- Жаль, что так вышло. Для вас я бы постаралась. Для вас я бы спела
как следует. Давайте убежим в парк!
Взяв меня под руку, Ксения храбро двинулась на толпу. Полицейские
расчищали нам проход. Вокруг были лица, множество человеческих лиц -
мужских и женских, молодых и старых. Лица были выразительны. Они выража-
ли возбуждение, любопытство, изумление, воодушевление, восхищение, уми-
ление. Лица двигалисъ, колебались, раскачивались, закрывали друг друга.
Лица сливались в одно огромное, лишенное конкретных черт, расплывчатое
лицо взбудораженной толпы.
Разрезав толпу надвое, мы заторопились. Полицейские нас прикрывали.
Ксения подхватила юбку, и мы пустились бежать со всех ног. Ксения хохо-
тала:
- Ой, сейчас я упаду! Сейчас умру! Сердце зашлось! Сто лет так не бе-
гала! Ха-ха-ха! Никогда в жизни так не бегала! Ха-ха-ха-ха-ха!
Толпа скрылась за деревьями. Мы перешли на шаг. Наконец, останови-
лись.
- Жарко! - сказала Ксения и сняла шляпку. Расстегнув воротник, она
повернулась ко мне спиной и сбросила пелерину мне на руки, оставшись в
совсем простой белой кофточке с широкими рукавами.
Медленно шли по безлюдной аллее. Вечер был теплый, светлый, совсем
летний. Листва на деревьях была еще негустая, светло-зеленая, прозрач-
ная, а трава была еще невысокой. В траве желтели одуванчики. Несмотря на
поздний час, летали бабочки и стрекозы. В кустах свистели и щелкали пти-
цы. В неподвижной, еще не покрывавшейся ряской воде Славянки отражался
дворец.
- Господи, благодать-то какая! - прошептала Ксения, глубоко вздохнув.
- Я все пою и пою, и ничего не замечаю. А на земле весна. Одуванчики
цветут, пташки щебечут.
- Вы и впрямь распустили свою публику, - сказал я. - Сколько романсов
