И все же в ночном дежурстве есть некие преимущества. Ночью в учрежде-
нии безлюдно и тихо. Делать дежурному решительно нечего. Разве что прой-
тись по лестницам и этажам, погасить две-три напрасно горящие лампочки и
убедиться в том, что вахтер у главного входа пребывает на своем посту и
не подвластен коварному Морфею. В течение восьми часов можно спокойно
читать, писать, размышлять и даже рисовать. Ты предоставлен самому себе,
никто тебя не беспокоит, никто не нарушает твоего уединения, никто не
помешает твоим вдохновенным занятиям или твоему постыдному безделью.
Во время этих вынужденных ночных бдений я пишу стихи или письма зна-
комым, предаюсъ воспоминаниям о минувшем и мечтам о несбыточном. Меня
забавляет причудливость ситуации: все спят, а я - нет. Меня волнует ро-
мантика ночи.
Передо мною на столе три телефона - белый, черный и красный. В любой
момент мне могут откуда-то позвонить, что-то спросить или приказать. Но
телефоны молчат. Никто, разумеется, не звонит, не спрашивает, не прика-
зывает. Я и сам, между прочим, могу кому-нибудь позвонить, кого-нибудь
потревожить, разбудить, напугать ночным звонком, поднять с постели и
спросить, как спится и хороши ли сны. Но я, конечно, никому не звоню и
не задаю издевательских вопросов в столь поздний час. Я сижу перед тремя
телефонами, подперев ладонью лоб, и размышляю.
...Со мною случилось нечто непоправимое. Много лет моя лодка дремала
в тихой заводи у прибрежных кустов. И вот меня подхватило течением и по-
несло, и завертело, и закружило, и закачало. И вот меня несет черт знает
куда. Удастся ли мне спастись? Лодчонка у меня утлая, а весла на берегу
остались. Да и зачем оно мне - спасение? Пусть уносит меня в океан, в
безбрежность, в простор бесконечный! Пусть утону я в этом океане!
Встаю из-за стола, подхожу к окну. Белая ночь беззвучна и неподвижна.
Похожа на привидение. Как все привидения, она светла, холодна и прозрач-
на. Давно когда-то была она, вероятно, живой, теплой, темной, звездной
ночью. И вот теперь бесплотным светящимся фантомом появляется каждый год
на севере, тревожа всех робких, изумляя всех впечатлительных и восхищая
всех восторженных.
Пишу заявление о предоставлении мне очередного отпуска на неделю
раньше запланированного срока. Указываю причину: имею путевку в Дом от-
дыха литераторов. Лгу, потому что путевки у меня еще нет. Но желанный
отпуск мне дают. Мне верят.
Добываю путевку. Добываю с великим трудом. Все сроки уже давно прош-
ли, все путевки уже давно разобраны. Прошу, умоляю, выдумываю какую-то
чепуху, доказываю, что мне смертельно необходимо в Ялту на конец июня и
весь июль, что от этого зависит мое здоровье, которое вдруг странно по-
шатнулось, моя творческая судьба, которая меня тревожит, моя личная
жизнь, которая у меня не устроена, - словом, все у меня повисло на во-
лоске: или путевка, или я погиб. Сначала мне говорят, что на путевку нет
никакой надежды, что раньше надо было пошевелиться и похлопотать, что
лучше мне не терзать себя понапрасну, а успокоиться и позабыть о Ялте.
После признаются, что одна свободная путевка все же есть, но на нее пре-
тендует ветеран и инвалид и у меня нет ни малейших шансов. Но тут обна-
руживается, что ветеран серьезно заболел и ехать на юг не в состоянии,
что мне здорово повезла и я завтра же могу приходить с деньгами. Назавт-
ра я прибегаю с деньгами, и мне объявляют, что произошла ошибка, что,
хотя ветеран и захворал, путевки все же нет, потому что кто-то уже пе-
рехватил ее, кто-то раньше пронюхал о болезни инвалида, кто-то оказался
проворнее меня. Тут я впадаю в отчаянье, пытаюсь рвать на себе волосы,
но вовремя спохватываюсь - мало того, что я не обладаю шашкой и шпорами,
у меня и волос не будет! Ксения скажет: "Как быстро ты, милый, облысел!"
И бросит меня к лешему. Но приходит чудесное спасение - совершенно нео-
жиданно отыскивается вторая свободная путевка, и мне ее торжественно
вручают.
Звонит Настя.
- Ну как, ты решил что-нибудь с отпуском?
- Да, решил. Поеду в Ялту, в Дом отдыха литераторов.
- А я?
- А тебе советую отдохнуть на Рижском взморье. Для твоего организма
это полезнее.
- Благодарю за дружеский совет! - говорит Настасья и вешает трубку.
Звонит А. Спрашивает, как дела, какие новости. Давно не встречались
мы с А. Нехорошо. А. я люблю. Он не дурак. Он все понимает. У него нет
предрассудков. И душа у него всегда чистая, без паутины по углам. Дого-
вариваемся с А. о встрече.
Еще один звонок. К телефону подходит матушка и говорит мне:
- Она!
- Кто - она?
- Твоя артистка!
Голос Ксении доносится издалека-издалека, с другого конца земли, от-
куда-то из Австралии, из Аргентины, с островов Туамоту.
- Здравствуй, миленький мой!
- Здравствуй, радость моя!
- Как поживаешь, миленький мой? Думаешь ли обо мне?
- Хорошо поживаю, радость моя. Только и думаю, что о тебе.
- Напрасно, напрасно, миленький мой, думаешь ты только обо мне!
- Отчего же напрасно, радость моя, объясни толком!
- Оттого напрасно, миленький мой, что устанешь ты скоро думать обо
мне.
- О нет, никогда, радость моя, не устану я о тебе думать! Вот уви-
дишь!
- Ну, коли так, то я разрешаю - думай, пожалуйста, только обо мне,
обо мне, обо мне! А цветы еще не завяли?
- Нет, цветы еще совсем свежие. Благоухают. Матушка не может на них
наглядеться. А я видел твоего Одинцова. Изумительный мужчина. Одна шашка
чего стоит!
- Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! - хохотала Ксения где-то на Мадагаскаре.
- Ой, со мной от смеха грех может случиться! Не смеши меня больше! Ты
знаешь, что я хочу тебе сказать...
- Знаю. Хочешь сказать, что ты от меня без ума, и...
- Ну надо же! Как ты догадался? Какой умница! И еще я хочу назначить
тебе свидание в Крыму, в Ялте, у отеля Левандовского 14 июня в 11 часов
утра. Запиши, а то забудешь!
Я взял записную книжку и записал.
- А теперь ступай к своему письменному столу и сочиняй обо мне стихи.
Ты должен воспеть меня наилучшим образом. Привет твоей матушке. Я до сих
пор не могу опомниться от ее варенья. Поцелуй меня на прощанье! Целуешь?
- Целую!
- А как целуешь?
- Нежно, страстно и продолжительно.
- Вот, правильно! Так и всегда меня целуй. Ну, до свиданья, милый! По
утрам, как проснешься, сразу вспоминай меня! Слышишь?
- Слышу.
- И весь день на хорошеньких женщин смотреть не смей! Слышишь?
- Слышу.
- Жди моего письма из Москвы!
- Жду.
Вешаю трубку. Продолжаю сидеть на стуле у телефона. Мама выходит из
своей комнаты.
- А как же Настя?
- Не знаю, мамочка, не знаю...
Продолжаю сидеть у телефона. В моей руке раскрытая записная книжка. В
ней запись: "14 июня 11 ч. гост. Левандовского". Господи! У меня же пу-
тевка только с 25-го! Но тут же вспоминаю: это по старому стилю! Зачер-
киваю написанное и пишу заново, крупно и аккуратно:
"ЯЛТА. ГОСТИНИЦА ЛЕВАНДОВСКОГО. 27 ИЮНЯ. 11 ЧАСОВ УТРА".
Встретившись с А. у входа в зоопарк, мы идем с ним по аллее.
- Куда ты пропал? - говорит А. - Месяца три тебя не видел. Звонил
несколько раз, и все матушкин голос, и все "его нет", "не знаю", "позво-
ните завтра". Дела? Или очередная стрела этого кудрявого мальчугана,
этого стервеца, этого малолетнего преступника засела в твоем покрытом
шрамами сердце? Зря ты Настю мучаешь. Женился бы, угомонился бы, устро-
ился бы поудобнее и посвятил остаток жизни святому искусству. Настя -
баба хоть куда и души в тебе не чает. Немножко взбалмошная, но это пи-
кантно. Тихие, кроткие женщины скучноваты.
Мимо нас, как бы иллюстрируя слова А., громко цокая каблуками, прохо-
дит миловидная блондинка, немножко похожая на Настасью. Я провожаю ее
взглядом. И А. провожает ее взглядом. Он тоже неравнодушен к голубогла-
зым блондинкам.
- В лице твоем появилось нечто новое, - продолжает А., - что именно,
пока не понимаю. Ты несомненно чем-то обеспокоен, озабочен, озадачен, а
может быть, даже потрясен, так сильно потрясен, что никак не можешь
прийти в себя. В общем, если я не ошибаюсь, ты здорово сбит с панталыку.
Но чем? Или кем? Это тайна?
Садимся на скамейку, закуриваем, и я, опуская подробности, рассказы-
ваю свою историю.
Сначала А. поглядывает на меня иронически, со скрытой улыбкой. Она
прячется в его глазах, в его губах и даже в подбородке - он недоверчиво
подрагивает. Потом ирония исчезает. В лице появляется какая-то странная
неподвижность, мертвенность, окаменелость. Таким лицо А. я, пожалуй, еще
никогда не видел. В конце же моего рассказа лицо А. наполняют всевозмож-
ные чувства, которые он не в состоянии скрыть: изумление, растерянность,
страх, восхищение и еще что-то, и еще...
- Ну вот, - говорю я. - Теперь и ты обеспокоен, озабочен, озадачен.
Теперь и ты потрясен, так сильно потрясен, что никак не можешь прийти в
себя. Словом, совершенно очевидно, что теперь и ты полностью сбит с пан-
талыку. Проглоти-ка парочку пилюль валерьянки. Тебе вредно так волно-
ваться.
С остановившимися глазами, бледный и весь какой-то взъерошенный, А.
машинально глотает пилюли, машинально раздавливает в пальцах окурок, ма-
шинально закуривает новую сигарету.
- Вот тебе моя тайна, - говорю я. - О ней знаем только мы с тобой. И
немножко Знобишин. Но он не верит, конечно, не верит. И не мудрено. В
такое трудновато поверить. У матери моей тоже появились, наверное, неко-
торые подозрения. Небось еще тогда, когда она в первый раз услышала го-
лос Ксении по телефону.
- По телефону? - вскрикивает совсем одуревший А. - Она звонит но те-
лефону из тысяча девятьсот восьмого года? Невероятно!
- Разумеется, невероятно, - соглашаюсь я, стараясь вконец не разнерв-
ничаться вместе с ним. - История, брат, неслыханная. Представляешь, ка-
ково мне? Тут еше Настя психует, устраивает истерики.
- Но послушай, - продолжает А., - но послушай, разве она не замеча-
ет... некоторых странностей? Разве ее не удивляет современный вид горо-
да, современные автомобили, метро наконец? Ты же видел ее в метро!
- Это для меня непостижимо. Перемещение во времени, как известно, те-
оретически возможно. Фантасты давно уже успели побывать и в отдаленном
прошлом, и в неведомом будущем. Но там все ясно - прошлое так прошлое,
будущее так будущее. А здесь прошлое как бы слегка наползает на настоя-
щее. Не полностью, заметь, а только одним краешком, одним уголком. И
настоящее в этом уголке ненадолго, обрати внимание, проваливается в
прошлое. И есть в этом некая односторонность. Я-то понимаю, что болтаюсь
между прошлым и настоящим, я-то сознаю, что творятся вопиющие чудеса, а
она остается там, в тысяча девятьсот восьмом году, хотя и ездит в метро.
Кстати, непонятно, зачем ей метро, если у нее несколько отличных экипа-
жей. Да и на такси денежек ей хватило бы. Видимо, ее привлекает передви-
жение под землей. Но, признаюсь, я не могу поклясться, что видел в метро
именно ее. Она была от меня далеко, да и толпа была плотная...
Мы оставляем скамейку и движемся к Петропавловке. А. все не может ус-
покоиться. Он размахивает руками, сдвигает шляпу на затылок, нахлобучи-
вает ее на лоб, снимает ее, снова надевает.
Проходим по деревянному мосту, идем вдоль кирпичной крепостной стены,
входим в крепостные ворота. На площади перед собором несколько кучек ту-
ристов. В центре каждой кучки - экскурсовод. Его не видно, только иногда
над головами показывается рука, делающая красивый указующий жест. А.
идет задумавшись, глядя на булыжник, которым замощена площадь, и держа
шляпу за спиной. Из ближайшей кучки выбирается тоненькая девушка с ко-
ротко подстриженными соломенными прямыми волосами.
- Сейчас мы с вами осмотрим пушку, которая стреляет в полдень, - про-
износит девушка. - На этом наша экскурсия окончится.
- Ниночка! - кричит А. и бросается к светловолосой девушке. Через ми-
