тах звенели цикады. Над дорогой с тревожным криком пролетела какая-то
ночная птица. Шум моря стихал. Ветер угомонился. Вскоре показались огни
Ялты. Они были непривычно тусклыми и редкими. Через полчаса Ксения отк-
рыла железную калитку в каменной невысокой ограде, и мы пошли по усыпан-
ной гравием дорожке к освещенному неярким фонарем крыльцу ее дачи. Под-
нявшись по изогнувшейся дугой деревянной лестнице и миновав недлинный
коридор с обшитыми деревом стенами, мы оказались в небольшой комнате с
мягкой мебелью в стиле модерн и со множеством цветов в разнообразных ва-
зах. Цветы старательно благоухали, и было душно, несмотря на открытую
стеклянную дверь, которая вела, по-видимому, на балкон.
- Это мой будуар, - сказала Ксения, - а рядом моя спальня. А вот
здесь нам приготовлен скромный холодный ужин. Ты, натурально, уже успел
проголодаться? Да и я не прочь чуточку перекусить.
Проснулся я от щекотки. Ксения щекотала мне ухо прядью своих волос.
- Наконец-то ты открыл глаза! - сказала она. - Тебя не добудиться. Я
уже решила потихоньку встать, одеться и отправиться гулять. А ты бы так
и проспал здесь весь день, соня! Быстренько одевайся! Уже десять часов!
На курорте преступно так долго спать!
Я послушно встал, быстро умылся, оделся, причесался, подошел к посте-
ли, сказал: "Я готов!" - и поцеловал Ксению в голое плечо.
- Молодец, - сказала она. - Давно бы так! А теперь буду одеваться я.
Ступай в соседнюю комнату и не подсматривай. Я не люблю, когда кто-то
наблюдает за мной исподтишка.
Я вышел в будуар, не закрыв за собой дверь, и сел в кресло у ма-
ленького, инкрустированного яшмой столика, на котором в беспорядке лежа-
ли иллюстрированные столичные журналы. Рядом была дверь на балкон, отк-
рытая настежь и занавешенная тюлем.
Легкий утренний ветерок осторожно шевелил занавеску, приподымал и
морщинил ее, надувал ее парусом, потом вдруг резко подбрасывал ее вверх,
а после затихал и вроде бы оставлял занавеску в покое, но вскоре, как бы
спохватившись, снова надувал тюль и снова его морщинил. Видимо, он любил
это развлечение, и оно ему не надоедало.
Я увидел Ксению в дверном проеме. Она подошла к туалету. На ней был
полупрозрачный голубой пеньюар с глубокими прорезями на рукавах и на по-
доле. Солнечный зайчик, пробравшийся в спальню откуда-то из сада, дрожал
на ее спине.
Ксения уселась на обитый синим шелком маленький пуф, закинула руки за
голову, сгребла волосы с плеч, высоко подняла их над головой, подержала
их так, глядя на себя в зеркале, потам бросила волосы, и они снова рас-
сыпались по плечам. Посидев с минуту неподвижно, она начала причесы-
ваться. Мне стало неловко, что я все же подглядываю, и я погрузился в
журналы.
Почему-то я читал одни рекламы. Они казались мне забавными и по-детс-
ки наивными. И, как во всем детском - в детских рисунках, в детском ле-
пете, в детских ужимках, в детском озорстве, в детских капризах, - в них
было что-то приятное.
КРАСИВЫЕ УСЫ мечта всякого юноши с пробивающимся пушком над верхней
губой Но при употреблении ПЕРУИНА-ПЕТО через удивительно короткое время
вырастают длинные, пышные, роскошные усы Успех поразительный!
Ксения колдовала над своими волосами. Она разделяла их на пряди, тща-
тельно расчесывала их гребнем, закручивала их, сплетала, укладывала, за-
вязывала узлом, закалывала шпильками. Руки ее танцевали какой-то замыс-
ловатый, ритмически сложный танец. Здесь были прыжки, пробежки, эффект-
ные наклоны и повороты, подрагивания, покачивания и мастерски выполнен-
ные вращения на одном месте. "Какой балет!" - думал я, поглядывая все же
в соседнюю комнату.
КАЖДАЯ ЖЕНЩИНА МОЖЕТ СТАТЬ КРАСИВОЙ! К Р Е М Р Е Н Е С С А Н С созда-
ет, поддерживает и возвращает красоту б е р е г и т е с е б я о т о б м
а н а появились подделки
- Радость моя, тебе ведь еще придется надевать платье! - сказал я. -
Ты испортишь это величественное сооружение из волос и шпилек!
- Увы, дорогой мой, мне действительно придется надеть платье, и мысль
об этом меня угнетает, потому что на дворе невыносимая жара. А что, если
я выйду в пеньюаре? Он широкий, свободный. В нем прохладно. Клянусь,
многие не поймут, в чем дело. Решат, что это новейшая мода - прогули-
ваться на курорте в пеньюаре.
- Нет, Ксения, не согласен, - ответил я. - Ты надеваешь платье, -
кстати, интересно будет поглядеть, как у тебя это получится при такой-то
прическе, - и отправляешься со мною гулять в приличном виде. А стихи я
все равно тебе напишу, так и быть.
- О! - воскликнула она и, повернув голову, взглянула на меня. - Ты не
лишен благородной способности к самопожертвованию! Но, знаешь, мне не
нравится, что ты зовешь меня "Ксения". Слишком сухо. Как в паспорте.
Придумай, пожалуйста, что-либо интересное, какое-нибудь милое прозвище.
Или хотя бы называй меня чуть поласковей. Поклонники, из тех, которым
особенно повезло, которым не возбранялось целоватъ носки моих туфель и
край моего платья, называли меня Ксаной или Ксюшей. Первое по-дворянски
слащаво. Второе по-крестьянски простовато. И все же второе, кажется,
приемлемо. Матушка зовет меня Ксенюшей. Этот вариант тоже неплох, хотя в
нем есть нечто чрезмерно родственное.
- Хорошо, - заключил я, - остановимся на "Ксюше". Меня это устраива-
ет.
В РАССРОЧКУ без поручителей по всей Российской империи ЛУЧШИЕ ГРАММО-
ФОНЫ в 10 р. 20 р. 35 р. 65 р. 85 р. 125 р. и дороже предлагает торго-
во-промышленное товарищество ВИНОКУРОВ ЗЮЗИН и СИНИЦКИЙ
- Что ты там затих? - спросила Ксюша сквозь зубы - в зубах была зажа-
та шпилька. - Ты отыскал в этих старых журналах нечто любопытное?
- Тут написано, - отозвался я, - что можно в рассрочку и, представь
себе, даже без поручителей приобрести лучший в мире граммофон ценою от
десяти до ста двадцати пяти рублей и дороже.
- Это хорошо, что без поручителей, - процедила Ксюша, - но, к сожале-
нию, у меня уже есть граммофон, даже два граммофона, и тоже лучших в ми-
ре. Правда, один из них, кажется, уже неисправен.
- Еще сообщают, что чашка какао Ван-Гутена безусловно наилучший удо-
боваримый завтрак и что из одного фунта получается сто чашек.
- Пила я это какао. Оно действительно ничего себе, но не такое уж де-
шевое. А из одного фунта никак не получается сто чашек. Вранье.
- Еще предлагают хороший побочный заработок, который можно иметь пос-
редством вязания на новой автоматической вязальной машине фирмы Томас
Виттик и Кdeg.. Сбыт продукции гарантируется.
- Вот это для меня! Скоро публике надоест крушить стулья на моих кон-
цертах, и тогда мне, бедняжке, придется прибегнуть к скромному побочному
заработку. Не так уж плохо вязать носки и варежки. А если научиться вя-
зать шерстяные модные жакеты, то это вполне заменит профессию певицы. К
старости все женщины начинают вязать. Хочешь, милый, я свяжу для тебя
шикарные полосатые носки из оренбургской шерсти? Тебе будет в них тепло
и удобно. Надевая и снимая их ежеутренне и ежевечерне, ты с благодар-
ностью, а может быть, и с нежностью, а быть может, даже с любовью будешь
вспоминать обо мне. Хочешь? Сами носки будут белые, а полосы - синие.
Или носки будут серые, а полосы я сделаю коричневые. Что тебе больше по
душе? Или ты мечтаешь о желтых носках с красными полосами? А?
- Да бог с тобою, Ксюша! - простонал я. - Такое пекло, а ты о шерстя-
ных носках!
Отбросив тюлевую занавеску, я вышел на балкон. Совсем рядом, на уров-
не моей груди, торчали верхушки двух пальм. За ними зеленели кроны ка-
ких-то густых деревьев. Далее возвышался мавританский купол соседней
виллы, а за ним распахивалась панорама Ялты: черные пики кипарисов, се-
рые каменные стены, красные черепичные крыши, башни и башенки, шатры и
купола, балконы и веранды, разноцветные маркизы. Далее простиралось мо-
ре. Оно было таким, каким и положено ему быть, - ярко-синим, густо-си-
ним, безнадежно-синим, ошеломляюще-синим, одуряюще-синим. По синему морю
плыл знакомый белый пароход с двумя высокими наклонными трубами. Из труб
клубами валил черный дым. А еще дальше стояло небо. Его было очень мно-
го. Его цвет был непонятен: то ли тускло-голубой, то ли бледно-серый.
Словом, он был какой-то перламутровый.
- Это пароход "Таврия", - услышал я голос Ксении за своей спиной -
она тихонько вслед за мною вышла на балкон, - хороший, комфортабельный и
еще совсем новый пароход. На нем почти не качает. Только машины очень
гудят. Я на нем плыла однажды из Севастополя в Одессу. Всю дорогу нас
сопровождали дельфины. Всю дорогу они плыли рядом с нами, то и дело вып-
рыгивая из воды. Всю дорогу я ими любовалась.
Тут я оглянулся и поглядел на Ксюшу. Она была в полном порядке. При-
ческа выглядела блестяще - каждая прядь лежала на своем месте и изгиба-
лась, как ей было положено, ни один волосок не торчал, уши были прикрыты
ровно на столько, на сколько требовалось, лоб был весь открыт и удивлял
своей белизной. Одета она была не так, как вчера. Белое холстинковое
платье плотно облегало стан и бедра, а ниже колен внезапно расширялось,
покрываясь многочисленными оборками. Руки почти до локтей были закрыты
тонкими нитиными перчатками. В одной руке был пока еще сложенный, белый,
тоже не вчерашний зонтик. К запястью другой на тонкой серебряной цепочке
был подвешен шелковый белый веер. Волосы слегка прикрывала плоская соло-
менная шляпа, украшенная букетом нежноголубых искусственных фиалок.
- О-о-о! - сказал я.
- Что, недурненькая девчушка? - спросила Ксюша, величаво приподняв
подбородок и отставив в сторону руку с зонтиком.
- Так себе, - ответил я, - разве что не замухрышка.
- Ах вот ты как! - возмутилась Ксюша и ударила меня зонтиком по пле-
чу. И опять, не удержавшись, я обнял ее за талию, а она сопротивлялась,
а она кричала: "Преступник! Ты снова изуродуешь мою прическу!" А после,
не бросая зонтика, она закинула руки мне за спину и нежно, спокойно по-
целовала в губы. И я представил вдруг на секунду, как смешно мы сейчас
выглядим - у меня на спине болтаются зонтик и веер.
Потом мы долго спускались по длинной, длинной, длинной лестнице. По
бокам стояли кипарисы. Они источали изумительный, ни с чем не сравнимый
запах Крыма. Я держал уже раскрытый зонтик. На сгибе моей руки лежала
Ксюшина рука в нитяной перчатке. На ней висел, плавно покачиваясь, веер.
Другой рукой Ксюша поддерживала подол платья. "Вот так бы и идти по этой
бесконечной лестнице между этих кипарисов под этим кружевным зонтиком с
этой женщиной! - думал я умиленно. - Вот так бы всю жизнь и спускаться с
нею к морю, которое синеет там, внизу! Вот так бы целую вечность!"
- О чем ты думаешь? - спросила Ксения, заглянув мне в лицо.
- Я думаю о том, что мне не будет обидно, если эта лестница окажется
бесконечной, - ответил я.
- Пожалуй, я тоже не стала бы обижаться, сказала Ксения.
Мы шли по живописной узкой улочке, которая, извиваясь, тянулась вдоль
берега в сторону Массандры. Встречавшиеся пешеходы пропускали нас, при-
жимаясь к стене. Или мы прижимались к стене, пропуская встречных пешехо-
дов. Над нами нависали деревянные резные балконы и полотняные тенты. Из
открытых дверей татарских лавчонок тянуло запахом копченой рыбы. Крутые,
совсем узенькие лестницы сбегали вниз, в уютные маленькие дворики с ве-
рандами, оплетенными виноградом, с непременным бельем на веревках. Крас-
ные черепичные крыши уплывали в бесконечную синеву моря. В тени акации у
серой каменной стены, поджав под себя ноги, сидел старик-татарин с жид-
кой седой бороденкой. Он торговал раковинами. На каждой была латунная
пластинка с выгравированной надписью: "Привет из Ялты!". "И сейчас ведь
торгуют раковинами, - подумал я. - Только они стали помельче".
Из обогнавшего нас автомобиля кто-то крикнул: "Ксения Владимировна!"
