- Разумеется, напрасно! - говорю я. - Просто для перестраховки, на
всякий случай. Я только что беседовал с твоим врачом, и он сказал, что
тебя быстренько выпишут.
- Д-да? Он так с-сказал? - радуется Знобишин и вдруг начинает хихи-
кать так же страшно, как тогда в мастерской.
- А твоя Б-брянская д-действительно умопомраччительная баба!
Хи-хи-хи! Т-таких я н-никогда не ви-идел, д-даже, хи-хи, в кино!
Из больницы я ухожу в омерзительнейшем настроении. Мне чудится, что я
сам уже изрядно "того".
...Действительно! Около Ксении творится какая-то чертовщина! Ее оку-
тывает туман какой-то непрестанной нервозности. У ее ног бушуют волны
каких-то непереносимых страстей. Вокруг нее кружатся вихри какого-то не-
объяснимого безумия. И нет от них спасения и защиты. Сколько невинных
жертв! Мужчины стреляются и теряют рассудок. Женщины впадают в истерику
и уподобляются животным. За нею ходят толпы сумасшедших. Всех она пора-
бощает, лишает воли, ослепляет и увлекает в бездонные пропасти. Всем она
дарует великое наслаждение и каждому грозит погибелью. Откуда она, та-
кая, взялась? И что все это означает?
Шел мелкий, сухой, колючий снег. Он сыпался из плотного, туго натяну-
того, лишенного складок неба знакомо серого, тягостно серого, отврати-
тельно серого больничного цвета. Ветер, прятавшийся за углом, вдруг выс-
какивал оттуда с воем и свистом, совершенно непростительно, по-хулиганс-
ки задирал подол Ксюшиного пальто и пытался приподнять юбки, видимо же-
лая полюбоваться Ксюшиными ногами. Одновременно он пробовал сорвать с
головы Ксюши меховую шапочку и отнять у нее муфту. У меня же он вырывал
из рук портфель. Делал он это настойчиво и грубо, и я с трудом отбивал
его атаки.
Прячась от ветра и снега, мы ненадолго скрывались в маленьких кофей-
нях, пили горячий кофе или просто грелись, сидя за столиком и молча гля-
дя друг другу в глаза. Когда на Ксению начинали обращать внимание, мы
вставали и уходили, и снова шли по улицам неизвестно куда, и ветер опять
подкарауливал нас за каждым углом и нагло приставал к нам на глазах за-
несенных снегом неповоротливых городовых. Мимо нас проезжали трамваи,
автомобили, извозчичьи пролетки. Мимо нас тарахтели телеги и скользили
сани с дровами, с сеном, с досками, с кирпичами, с мясными тушами, с
мешками муки, с пивными бочками. Мимо нас пробегали гимназисты, подняв
воротники и засунув руки в карманы своих форменных пальтишек, семенили
горничные и кухарки, укутанные в большие шерстяные платки, проплывали
барыни в черно-бурых лисах и песцах, проходили офицеры в длинных шине-
лях, а также и штатские из состоятельных в енотах и бобрах. У ворот сто-
яли дворники в белых фартуках. Из дешевых трактиров выходили приказчики
и студенты. Из модных магазинов выпархивали разодетые красавицы и сади-
лись в поджидавшие их шикарные экипажи. Над дверями булочных висели ог-
ромные крендели. На вывесках обувных магазинов красовались гигантские
сапоги. На витринах парикмахерских торчали головы прекрасных мужчин с
лихо загнутыми, тонкими, тараканьими усами. Ветер стих, и стало теплее.
Я заметил, что мы идем по безлюдной улице, приближаясь к С...кому клад-
бищу. Когда мы миновали кладбищенские ворота, я остановился, изумленный:
на кладбище было поразительно много могил. Кресты стояли плотным строем,
растопырив руки своих перекладин. Там и сям виднелись свежевыкрашенные и
похожие на дачные веранды металлические навесы над склепами. На многих
крестах висели венки из искусственных цветов в жестяных, напоминающих
тазы футлярах.
Наступил ранний ноябрьский вечер. Вороны, хрипло каркая, кружились
над совсем уже голыми деревьями. Читая надписи на памятниках, мы подошли
к церкви. У паперти стояли нищие. Мы остановились. Ксюша вынула из муфты
обшитый бисером кошелек и стала раздавать милостыню. Нищие старательно и
витиевато благодарили.
- Храни тебя Бог, милосердная барыня! Ниспошли Он здоровье и тебе, и
супругу твоему, и деткам твоим, и всем твоим сродникам!
- Счастья тебе, блаженства земного и богатства великого, голубица
светлая, добрая, праведная! Да минуют тебя все соблазны, недуги и горес-
ти! Да помолятся о тебе святые мученики у престола Господня! Да не оста-
вит тебя милостию своею непорочная дева Мария, заступница наша!
Среди нищих выделялся еще не старый, худой человек с довольно тонки-
ми, не лишенными благородства чертами лица и длинными космами темных,
уже седеющих волос, падавшими на плечи. Получив свой двугфивенный, он
поблагодарил кратко и с достоинством:
- Спасибо, царица!
Ксения удивилась.
- Отчего же "царица"? Уж не принимаете ли вы меня за государыню? Но
мы с нею непохожи. И разве станет она бродить по кладбищу, да еще в та-
кую погоду?
- Вы не государыня, но вы царица, властительница над сердцами! Я
знаю, кто вы. Я слушал вас на концертах, пока еще был... человеком. Ваш
двугривенный буду носить на груди, как амулет!
Мы вошли в церковь.
- Вот видишь, - сказал я, - даже нищие...
- О, да! - отозвалась Ксюша. - Известность у нищих - это, натурально,
не фунт изюму!
В церкви было сумеречно, тихо и пусто. Церковный служка с помощью
длинной палки зажигал свечи на люстрах. В правом приделе было светлее.
Мы прошли под аркой и заглянули туда.
Посреди небольшого зала со сводчатым потолком стояли два открытых
гроба. На лбах мертвецов белели бумажные венчики. В изголовьях горели
свечи.
Подошли поближе. В одном гробу лежала древняя старуха с провалившимся
ртом и множеством морщин на желтом пергаментном лице. В другом лежал
юноша, почти еще мальчик, с лицом нежным, румяным и совсем еще не трону-
тым смертью. "Жить бы ему да жить!" - подумал я и услышал, как Ксения
тихо вскрикнула.
- Что с тобой, Ксюша?
- Это он, тот гимназист из Астрахани! Это он, он! Я его никогда те-
перь не забуду!
- Да ты с ума сошла, Ксюша! Опомнись! Да успокойся же! Ну как он мог
здесь оказаться, ты только подумай? Ведь его давно похоронили! И, скорее
всего, именно в Астрахани!
- Нет, нет, милый! Это точно он! Мне страшно, милый! Мне страшно!
Мы вышли на свежий воздух и, обогнув церковь, очутились на той самой
дорожке. Кресты стояли здесь так же густо, как и везде. Между ними воз-
вышались монументальные надгробия из мрамора и гранита. Часовни не было
видно.
Мне стало жутковато, и я предложил Ксюше покинуть кладбище. Она не
согласилась, заявив, что ей непременно хочется дойти до конца этой до-
рожки, что там, как ей кажется, должна быть речка и, стало быть, там
красиво.
Дошли до того места, где еще не стояла часовня. Меня трясло.
- Ты озяб, милый? Экий ты у меня мерзляк! Погляди, место и вправду
чудесное! Хорошо здесь, наверное, лежать! Когда я умру, похорони меня на
этом самом месте. Слышишь? Я хочу лежать здесь и больше нигде! Как ви-
дишь, здесь еще не занято.
Меня всего колотило.
- Господи, да ты у меня вовсе окоченел! - вскричала Ксюша. - Пошли
обратно в церковь, погреемся!
В церкви уже собрался народ. Начиналась вечерня. У алтаря полыхали
костры свечей. Пахло горячим расплавленным воском. Ксения хотела опус-
титься на колени, но застыла в нерешительности, увидев на полу грязные
сырые пятна. Я поспешно стянул со своей шеи шарф и бросил его на пол.
Ксения улыбнулась благодарно.
Она молилась сначала сдержанно, строго, но постепенно разволновалась,
расчувствовалась. Часто и мелко крестясь, она сгибалась в низких покло-
нах, почти касаясь лбом затоптанного, нечистого пола. На бледных щеках
ее горели пунцовые пятна. Хор пел очень стройно и вдохновенно. Отражаясь
от стен и колонн, звуки взлетали вверх, к куполу, и сквозь окна рвались
наружу. Меня по-прежнему трясло. "Что же это делается? - думал я. - Что
же это происходит со мною?"
Служба подошла к концу. Ксюша поднялась с колен, еще раз с чувством
перекрестилась, и мы направились к выходу. Тут я увидел человека, стояв-
шего за колонной. Человек нас не замечал. Человек этот, размашисто,
по-мужски, крестясь, смотрел на закрытые царские врата и на священника в
золотой парчовой ризе, повернувшегося спиной к молящимся. Светлые, пря-
мые, длинные волосы его ложились на воротник пальто. Человек этот несом-
ненно был трактирщиком, а фамилия его была Ковыряхин.
"Удивительная встреча! - подумалось мне. - Удивительно, что он ока-
зался в этой довольно невзрачной кладбищенской церкви и именно в этот
обычный, непраздничный вечер. Удивительно, что он нас с Ксенией не при-
метил. Все как-то удивительно".
- А ты, милый, атеист? - спросила Ксюша просто, спускаясь со мною с
паперти.
- Получается, что так, - ответил я.
- И тебе не страшно умереть?
- Страшно, радость моя. Всем страшно умирать и даже думать о смерти.
- Но тем, кто без Бога, вдвойне страшно! Жаль мне тебя, милый.
Я смолчал.
Мы не стали искать извозчика и сели в подошедший трамвай. Судя по ос-
тановкам, которые объявлял кондуктор, нас везли к центру города. Ксюша
прижималась ко мне плечом. Я держал ее руки в своих и потихоньку переби-
рал обтянутые замшей пальцы. Склонившись к ее уху, я прошептал:
- А что, если мы проведем этот вечер в какой-нибудь скромненькой чис-
тенькой гостинице, где тебя не знают? Снимем номер на двое суток и сбе-
жим часа через три.
- Я согласна, - ответила Ксюша.
Вышли на Садовой и направились к ближайшей гостинице. Над входом было
написано:
ОТЕЛЬ ДАГМАРЪ
В вестибюле за стойкой дремал администратор с зачесанными на лысину
остатками волос. Рядом стоял на задних лапах огромный бурый медведь. Его
шкура была попорчена молью. Его стеклянные маленькие глазки глядели на
нас неприветливо. В передних лапах он держал медный поднос. На подносе
стоял горшок со столетником.
Отвернувшись от администратора, Ксения принялась с большим вниманием
разглядывать чучело. Я подошел к стойке. Администратор открыл глаза. Они
были похожи на глаза медведя.
- Мне нужен номер на двоих, на двое суток. Я с женой. Наши вещи при-
везут завтра утром. Плачу вперед.
С небрежным видом я бросил на стойку двадцатипятирублевую бумажку с
портретом все того же Александра Третьего. Администратор позвал горнич-
ную. Она провела нас на второй этаж и открыла дверь нашего номера.
Я запомнил последнее наше пристанище до мельчайших деталей. Я запом-
нил эти две небольшие комнаты с окнами, выходившими на Садовую, из-за
которых доносились дребезжанье и звонки трамваев, цокот копыт, окрики
извозчиков и редкие автомобильные гудки. Я запомнил дешевые серовато-зе-
леные обои и безликую мебель, обитую потертым розовым шелком. Я запомнил
синие бархатные портьеры на окнах и бронзовый светильник в виде стройной
обнаженной негритянки, державшей в поднятых руках некий экзотический
цветок, напоминавший лотос. Я запомнил висевшую в спальне картину в ши-
рокой позолоченной раме. Это был пейзаж в духе Айвазовского, изображав-
ший утро на берегу моря не то поблизости от Сорренто, не то в окрестнос-
тях Алупки, с рыбаками и рыбацкими лодками на переднем плане, с неверо-
ятно зеленым морем - на втором и с цепью фиолетовых гор - на третьем. Я
запомнил умывальник в уголке за ширмой. Он был с пожелтевшим от старости
зеркалом. Тут же на табурете располагался белый фаянсовый кувшин с во-
дой, а внизу, на полу, стоял такой же белый ночной горшок с крышкой. Я
запомнил некое сооружение из тюля над широкой кроватью, похожее одновре-
менно на полог и на балдахин. Я запомнил неизвестный мне до той поры за-
пах, который, наверное, был обычным для гостиничных номеров начала века.
- Прикажете подать ужин? - спросила горничная.
Я вопросительно взглянул на Ксюшу.
- Принесите горячего крепкого чаю и печенья, - молвила она.
В молчании мы сидели за столом, покрытым простенькой клетчатой ска-
