не схватили.
- Стыдно! - говорит матушка. - В твои-то годы! Как мальчишка! Да ты и
мальчишкой-то был тихим. И вот теперь... Но отчего же так много было
встречаюших? Это все были родственники и знакомые?
- Это были поклонники и поклонницы. Ксения очень знаменита, и у нее
множество почитателей. Они пронюхали, что она возвращается с гастролей,
и собрались, будь они прокляты.
- Странно, - задумчиво произносит матушка.
- Чего же тут странного? - спрашиваю я.
- Странно, что раньше я никогда не слышала о ней. И по радио ее пение
не передают, и в телевизоре ее не показывают, и в газетах я про нее ни-
чего не читала.
- Погоди, увидишь ты ее в телевизоре, - успокаиваю я свою мать. -
Вспомнят о ней непременно. Погоди, уже скоро.
Весь вечер я не нахожу себе места. Весь вечер жду телефонного звонка.
Весь вечер слоняюсь по квартире с потерянным и жалким видом. Беру в руки
книгу и тут же кладу ее на полку. Пытаюсь что-то писать и сразу же отк-
ладываю авторучку в сторону. Включаю транзистор и через минуту его вык-
лючаю.
- А почему ты сам ей не позвонишь? - спрашивает мама.
- Ей... нельзя позвонить, - отвечаю уклончиво.
- Отчего же нельзя?
- У нее... дома нет телефона. Она звонит от соседей.
- Вот как? - удивляется мама. - Такая знаменитая, и не может поста-
вить в своей квартире телефон? Очень странно.
До двух часов я не ложусь спать, до четырех - не могу уснуть.
...Может быть, она задержалась в гостях, или у нее самой сидят гости
по случаю окончания блистательных гастролей? Неужели и впрямь катастро-
фа? Она убедилась, что я вполне здоров и никуда не уехал, и разобиделась
окончательно, и разозлилась всерьез, и решила отправить меня к чертовой
матери, к чертовой бабушке, ко всем чертовым родственникам. Я посмел не
встретить ее! Весь город ее встречал, все ее встречали! Все, кроме меня!
Утром просыпаюсь от голоса матушки.
- Да вставай же, наконец! Спишь, будто мертвый! Я даже испугалась.
Вставай, тебе звонят!
Вскакиваю, ничего не соображая, еще не проснувшись толком, еще оста-
ваясь наполовину во сне.
- Кто, кто звонит? Который теперь час?
- Она звонит! - шепчет мама. - Уже десять часов! Проспишь свое
счастье!
Как всегда, по телефону Ксюшин голос доносится откуда-то с другой
планеты.
- Так, так, сударь! Спите, стало быть! Бедная, забытая вами женщина
теряет рассудок от недоумения, тревоги, обиды, растерянности, негодова-
ния и прочих неприятнейших чувств, а вы упиваетесь сновидениями и ухом
не ведете? Вчера вечером вы, натурально, позабыв о моем приезде, решили
немножко кутнуть и веселились от души всю ночь напролет? Домой вороти-
лись под утро и до сих пор преспокойненько спите сладчайшим сном правед-
ника! А обманутая вами жертва всю ночь не спала, все думала, что ей по
этому поводу думать, все гадала, как понимать ей ваше удивительное пове-
дение, все размышляла, чем ей ответить на ваше коварство!
- Ну полно, полно, Ксюша! Я уже раздавлен! Пощади, не добивай меня,
дай молвить словечко!
- Молви, недостойный!
- Я встречал тебя! Доказательства? Изволь! Над тобою несли три зонти-
ка, сразу три зонтика.
- Ну, положим, про зонтики ты мог узнать из газет. А еще?
- Еще ты села не в автомобиль, куда тебя, видимо, хотели втолкнуть, а
в свою собственную коляску с Кавалером и Дмитрием. И еще в тот момент,
когда ты села, дождь уже начал стихать. Вскоре он и вовсе прекратился.
- Верно! Откуда ты все это знаешь? Кто-то из твоих друзей видел, как
меня встречали, и быстренько все тебе рассказал! Натурально, так оно и
было!
- Нет, радость моя. Просто меня к тебе не подпустили твои вконец сбе-
сившиеся обожатели. С самого начала мне не везло. Я не предполагал, что
тебя будет встречать весь Петербург, и потому не пришел загодя. Когда же
твой вагон проехал мимо меня, это решило все дело. К вагону я уже не
прорвался. Толпа была так густа и так воодушевлена, что мои усилия ни к
чему не привели. О, если бы я был Иваном Поддубным! Увы, я типичный хи-
лый интеллигент - из тех, что склонны презирать грубую мускульную силу и
вульгарную напористость. Вчера в шесть пятнадцать вечера я глубоко сожа-
лел об этом. Ты принадлежишь к тем женщинам, которых принято называть
первоклассными. Такой женщины достоин только первоклассный мужчина -
сильный, решительный, настойчивый, удачливый и, разумеется, знаменитый.
- А что делать, если первоклассная женщина влюбится в непервоклассно-
го мужчину?
- Этого не может быть. Это противоречит законам природы.
- Ну, стало быть, милый, ты и есть у меня первоклассный мужчина! И
напрасно ты мучишься. Я уже не злюсь, я уже простила, я счастлива, что с
тобой ничего не стряслось, я рада слышать твой голос. Как ты жил без ме-
ня? И увижу ли я, наконец, твою книжку? Умираю от нетерпения.
- Без тебя жилось мне скверно, радость моя. Как-то все грустилось,
как-то не писалось, не сочинялось, не творилось. О тебе только думалось,
о тебе только мечталось. А книжку ты можешь получить хоть сегодня, сей-
час же. Приеду к твоему дому. Ты выйдешь на крыльцо, и я, упав пред то-
бою на колени, положу к стопам твоим свою маленькую, тощенькую, невзрач-
ненькую, жалконькую книжицу. Ты подзовешь швейцара, он подымет ее и по-
ложит тебе на ладонь. Публика, конечно, соберется. Там, где ты, всегда
собирается толпа. Меня оттолкнут в сторону, и я издалека буду с восхище-
нием глядеть, как, стоя на крыльце, ты станешь листать мою книжонку в
окружении своей восторженной, преданной публики.
- Не иронизируй, милый. Тебе же известно, что восторги публики - это
мой хлеб, мой воздух, моя жизнь. И если бы не они, ты, быть может, и не
влюбился бы в меня. Все мужчины тщеславны, а стихотворцы в особенности.
Но я уже решила - бросаю эстраду. Ты меня убедил, ты меня допек. Ближе к
Рождеству дам два-три последних концерта и удалюсь в оперу. В Нижнем на-
чала разучивать "Кармен". Завтра же еду к профессору Бюркингу договари-
ваться об уроках вокала. После пасхи на месяц-другой махну в Италию. По-
нюхаю, чему там учат, и послушаю, как там нынче поют. Твои наставления,
милый, звучат в моих ушах. Я верю в твою мудрость. Ты мой спаситель. Ты
вытащил меня из трясины легкомысленного полуискусства. "Мой костер в ту-
ма-ане све-етит, искры га-аснут на-а лету..." А законный супруг мой уже
здесь. Он вполне поправился здоровьем и едва лишь прихрамывает. Дуэль
его не облагоразумила, он все так же неукротим. Как ты помнишь, он гро-
зился убить нас с тобою, а после застрелиться. Теперь он обещает застре-
лить только меня, как главную виновницу происходящего безобразия и жен-
щину вполне и окончательно безнравственную. Так что, милый, жизнь моя в
опасности. Надо мною повис громадный и острющий дамоклов меч. Вся надеж-
да на тебя - авось защитишь. Сегодня я занята и все ближайшие дни - то-
же. Надо нанести необходимые визиты. Еще - граммофонная запись. Еще -
магазины. Еще - фотоателье. Я давно не фотографировалась, к тому же и
тебе надобно карточку подарить. Еще - финансовые дела. Они у меня запу-
щены. Еще - благотворительность. Я член сразу трех комитетов. Еще... уже
и забыла. Что-то есть еще. Но завтра днем у меня будет часа полтора сво-
бодного времени. Назначаю тебе свидание ровно в полдень на Троицкой пло-
щади у начала Троицкого моста со стороны Петропавловки. Я люблю это мес-
то. Итак, до завтра, мой бесценный! Ух, как я по тебе соскучилась!
Весь день я корплю над стихами. К обеду кое-что начинает вытанцовы-
ваться. После обеда дело и вовсе идет на лад. Приходит то долгожданное
состояние души, которое несколько высокопарно называют вдохновением.
Столь яростно сопротивлявшиеся слова вдруг сдаются, подымают белый флаг
и делаются на редкость покорными. Они с готовностью выскакивают из глу-
бин сознания и становятся точнехонько на то самое место, которое им при-
готовлено. При этом как бы сам собою появляется некий внутренний ритм,
все приводящий в порядок. К ужину заканчиваю третье стихотворение. Так
же, как и первые два, оно вполне приемлемо.
Поужинав, выхожу из дому и около часу гуляю по вечерним улицам. Возв-
ращаюсь. Перечитываю новорожденные стихи. Очень прилично! Даже превос-
ходно!
Тут же возникает набросок четвертого стихотворения. Через час оно уже
готово. Оно рождается почти без моей помощи, почти самостоятельно. И я
изумляюсь, глядя, как оно рождается.
Недаром я терзался столько времени. Недаром так долго ничего у меня
не получалось! Скопившаяся во мне энергия вырывается наружу. Я взрыва-
юсь. Ура, я взрываюсь! Дым, треск, грохот! Все взлетает к небесам!
Когда дым рассеется, я спушусь в свежую воронку и извлеку с ее дна
листки с машинописным текстом. Они будут еще теплые. Они будут пахнуть
дымом. Завтра я преподнесу их Ксюше. Прочитав, она подымет глаза, влаж-
ные от восторженных слез. И так же, как Настя, она скажет мне: "Ты ге-
ний!" И так же, как Насте, я поверю ей. Мне ужасно захочется ей пове-
рить.
Спать я ложусь в праздничном настроении, с чувством исполненного ве-
ликого долга.
На условленное место являюсь в без пяти минут двенадцать. День отмен-
ный. Один из тех слегка застенчивых, женственных дней ранней осени, ко-
торые городу очень приятны.
Предо мною пейзаж, написанный неплохим акварелистом. Чистые, прозрач-
ные, чуть блеклые тона мягко соприкасаются друг с другом. В колорите
господствуют согласие и взаимопонимание. Однако есть и контрасты: на фо-
не ультрамарина тронутой легким ветром Невы горят оранжевые и багряные
мазки уже подцвеченных осенью деревьев, а на бледной лазури неба ярко
желтеет золото тонкого шпиля, который держит композицию акварели. Прав-
да, на переднем плане чего-то не хватает - какого-то живописного пятна.
Ангел на шпиле, слегка повернутый ветром, вдруг вспыхнул ослепляюще.
В моих глазах поплыли розовые круги. Опустив глаза, я заметил рядом с
собою на поручне чугунной ограды женскую руку в синей перчатке. Повернув
голову, я увидел профиль Ксении под синей огромной шляпой с отброшенной
за плечи голубой вуалью.
- Простите меня, сударыня, - сказал я, немножко помолчав, - но ваша
фигура весьма удачно дополнила этот акварельный пейзаж. Именно вас и не
хватало на переднем плане. Теперь композиция полностью уравновесилась.
Кстати, могу поклясться, что где-то мы с вами уже встречались.
- Простите меня, сударь, - сказала Ксюша, не глядя на меня, - но мне
тоже кажется, что я вас уже видела, только не могу припомнить, где и
когда.
- Позвольте же мне, сударыня, - продолжил я, - рассмотреть вас внима-
тельно. Тогда я, быть может, вспомню, где мы с вами встречались.
- Позволяю! - произнесла Ксюша царственно и, знакомо приподняв подбо-
родок, поглядела на меня сквозь прищуренные ресницы.
- А не разрешите ли вы, сударыня, поцеловать вас? - спросил я. - Тог-
да уж я наверняка все припомню.
- Разрешаю! - прошептала Ксюша и, положив руки мне на плечи, закрыла
глаза...
- Мы совсем рассудка лишились! - сказала Ксения, внезапно опомнившись
и отстраняясь от меня. - Обнимаемся на глазах у всего Петербурга!
Она опустила вуаль, взяла меня под руку, и мы двинулись по дорожке
Александровского сада. Справа, за деревьями, по Каменноостровскому мед-
ленно ехала Ксюшина коляска. Дмитрий не упускал нас из виду. Кавалер
выступал гордо и, как всегда, был изящен до невозможности.
- Ну, рассказывай, рассказывай, как ты скучал без меня, как ты рвался
ко мне душою и телом, как ты тут, бедный, бесился!
- Да ведь я тебе по телефону почти все рассказал, моя радость! Могу,
если желаешь, повторить. Это доставит мне удовольствие.
- Нет, повторять не надо. А пишут ли в газетах о твоей книге?
- Сейчас еще рано. Надеюсь, что позже будут писать.
- Натурально, будут! Верю в твой успех, в твою победу. А я все мучаю
