клапанами этими пяток минут - и опять наверх. Нужно мне было рассмотреть
эту Таню как следует. Гляжу. Сизый уже с ней сидит, травит ей потихонеч-
ку.
- Я, знаете, стремлюсь к повышению, - говорит Сизый. - Заочно учусь в
Ленинградском кораблестроительном. Конечно, трудно сочетать. А еще и
спорт. Я, Таня, борьбой занимаюсь.
Я присел рядом, позади них, и слушаю. Очень интересуют меня люди, ко-
торых, грубо говоря, хвастунами можно назвать. Все с них как с гуся во-
да.
Что такое хвастовство? Удовольствие оно доставляет человеку. Я вот не
умею хвастать и часто думаю, что зря. Хвастовство не влечет за собой ни-
каких неприятных последствий.
Помню, на эсминце, когда спартакиада флота началась, записывается к
нам на боксерское соревнование один старший матрос. Я его спрашиваю (при
ребятах, заметь): "Какой у тебя разряд, старший матрос?" А он отвечает
нехотя так: да так, мол, на первый работаю. Ну, думаю, дела! Стали мы с
ним работать, смотрю, прет старший матрос, как бык, и руками машет, не
тянут. Сильно ему тогда от меня досталось, и ребята смеялись, а все ни-
чего, не убавилось его, старшего матроса, от этих насмешек.
Так и Сизого не убавится, когда Таня узнает, какой он на самом деле
заочник и борец. Каким был местным неквалифицированным пижоном, таким он
и останется. "Чувак", "чувиха" - весь разговор.
Так, Таня встает и идет на нос, где Юра стоит. Юбка у нее полощется
на ветру, коленки светятся, прямо хоть зажмурься, и волосы разлетаются.
Улыбнулась мне. В общем-то она, должно быть, хорошая девчонка. Не просто
фифа из Москвы, а с характером и с печалью. Пошел я за ней, и стали мы
втроем стоять на носу. Стояли, помалкивали, а ветер по нас хлестал.
Дружно это как-то было, очень хорошо, будто мы старые друзья с Таней и
Юрой, будто детство вместе провели.
- Шли бы вниз, в каюту, - сказал я им потом. - Нам ходу пять часов.
Поспите.
- А вы местный, Сережа? - спросила Таня.
- Нет, я с Балтики, - говорю, - осенью только завербовался в Березань
на строительство.
- Что же вас сюда потянуло?
- Да так, - говорю, - надумали мы с одним дружком поехать, вот и пое-
хали.
- А кем вы на Балтике были?
"Может прихвастнуть? - подумал я. - Убавится, что ли, меня? А ей ин-
тереснее будет". Но не решился.
- Механиком работал по дизелям, - сказал я.
- А в каком вы городе жили? - спросила она.
- В Пярну жил последний год.
- А-а, - протянула она и внимательно посмотрела на меня искоса.
И тут меня словно ожгло. Поплыли, полетели на меня воспоминания прош-
лого года, потому что повернулась она ко мне тем же ракурсом, что и на
фотооткрытке. Я вспомнил, в каком виде ввалился тогда ко мне Валька Мар-
вич и как мы с ним ушли на море и там сидели под ветром, хлюпали папи-
росками, а он мне фотооткрытку эту показывал и что-то неясное толковал о
ней, об этой Тане, и о себе, и о какихто других людях, о людях вообще. А
потом ночью мы лежали с Тамаркой и слушали, как он ворочается на раскла-
душке, молчали, не мешали ему переживать. А также вспомнил наши реши-
тельные прогулки в толпе курортников по вечерам, сто грамм с прицепом;
хватит или добавим, давай добавим, давай куда- нибудь поедем, у меня
специальность хорошая, флоту спасибо, жена твоя будет грустить, ну, пог-
рустит и перестанет, я тебя что-то не пойму, тогда давай еще; а уже было
закрыто и не пускали никуда. Да это точно она, Татьяна!
- А вы кто будете? - спросил я для проверки.
- Я в кино снимаюсь. Актриса, - говорит она.
- Идите вниз, Таня, - сказал я. - Отдохните.
- Ага, - сказала она и дернула Юру за рукав. - Пойдем.
Я за Таней пошел, а Юра Горяев с другого борта. Смотрю, Мухин мне
подмигивает на Таню и большой палец показывает, а потом на Юру презри-
тельно машет - это, мол, ерунда, не соперник, мол, тебе, Югов, а так,
только место в пространстве занимает. Если бы знал Мухин, кого мы ве-
зем...
И вообще он это зря, Мухин. Я не из таких. Есть жена - и ладно, а
крановщица Маша - это так, с кем не бывает.
Бывает со всяким. С Мухиным такое бывает чаще, чем со всяким. Мухин
баб не жалеет, потому что от него в свое время невеста отказалась.
Он очень правильный мужик, Мухин, скажу я тебе! Он мне раз такое из
своей жизни рассказывал, что не во всякой книжке прочтешь.
Служил наш Мухин во время войны на подводной лодке, и накрыл их "юн-
керс" своими бомбами. Лодка лежит на грунте с распоротым пузом, всем в
общем пришла хана, только Мухин и раненый торпедист в одном отсеке жить
остались. Это где-то возле Клайпеды было в сорок первом. В общем предс-
тавь себе, в кромешной темноте с раненым торпедистом. Дышать почти не-
чем, спички еле горят из-за недостатка кислорода. Часов через несколько
Мухин взял буек, вылез через торпедный аппарат и выплыл на поверхность.
А ночь уже была. Поставил Мухин буек над этим местом и поплыл куда-то
вольным стилем, может, в Швецию, может, в Финляндию, а может, к своим. К
своим попал. В пяти километрах на песчаной банке рота наша стояла из
последних сил. Думаешь, товарища бросил Мухин? Ну, нет! Взяли они шлюпку
и пошли в темном море буек искать. Еле нашли. Мухин стал нырять - не пе-
хотинцам же нырять? А буек-то, оказывается, отнесло, раз пять Мухин ны-
рял, пока лодку нашел. Влез туда, на старое место; в гроб, можно ска-
зать, снова влез и вытащил торпе
Все же торпедист умер, а Мухин в плен попал на той банке. Потом в
концлагере сидел в Норвегии. Убежал оттуда, с партизанами гулял. А после
войны в нашем проверочном лагере сидел. Культ личности был, понял? Вы-
пустить-то выпустили Мухина из лагеря, но только определили в спецкон-
тингент.
Когда Сталин помер, проверять стали, что к чему, почему столько наро-
ду в лагеря запихали бериевские элементы. Реабилитировали Мухина и даже
орден ему дали, в газетах о нем стали писать. Сам вырезки видел. Мухин
тебе не Сизый, трепать не будет. Спокойный он мужик и деловой, только
вот бабам простить не может. А зря, женщина женщине рознь.
Итак, пришли мы к Березани спокойно и вовремя, ошвартовались. Спус-
тился я в каюту и разбудил наших пассажиров. Проводил их до Дома приез-
жих. Поднес Тане чемодан.
- До завтра, - сказал я им. - Завтра загляну к вам с утра.
После этого отправился домой. Иду по шоссе, от "МАЗов", как заяц,
отпрыгиваю. Купил в автолавке булку черного хлеба, консервы "Бобы со
свининой" и мармелад к чаю. На двоих будет в самый раз поужинать. Иду и
все думаю о Вальке и о Тане. Нехорошо у них получается, непорядок.
Вижу, догоняет меня он сам, Валька Марвич, на своем колесном тракто-
ре. Восседает на нем, как падишах. Сел я с ним рядом. Поехали. Все быст-
рее, чем пешком. Позади у Вальки ковш болтается полукубовый, а впереди
бульдозерная лопата на весу. Знаешь эти хитрые тракторы "Беларусь"? Тут
тебе и экскаватор, тут тебе и бульдозер, и тяговая сила опять же.
- Устал, - говорит Марвич. - А ты?
- А мне-то что? - ответил я. - Прогулку совершил по реке на легком
катере, вот и все. Пассажиров привезли.
- А я устал, - говорит Марвич. - Устал, как лошадь. Как скот послед-
ний.
- Слушай, Валя, - сказал я ему, - ты не особенно переживай, но похоже
на то, что жена твоя сюда прибыла с нашим катером.
Он только кашлянул и поехал дальше молча. Я смотрю: он потом весь
покрылся, мелкими каплями.
- Шуточки такого рода, - говорит он через минуту, - раньше не свойс-
твенны были тебе, Сергей.
И газу, газу дает, балда.
- Я не шучу, - сказал я. - Таня, киноартистка, и на карточку похожа.
С парнем одним она сюда приехала, с Юрой Горяевым. Только не жена она
ему, это видно, и даже не крутят они любовь - это факт. Это твоя жена,
друг.
4. - Что же, ты думаешь, ради меня она сюда приехала? - спрашивает
Марвич.
- Зачем ради тебя? - успокоил я его. - Приехала она сюда ради меня
или, может, ради нашего матроса Сизого, но уж не ради тебя, конечно.
- Боже мой, сколько иронии! - засмеялся Валька.
Мы лежали на койках в нашем вагончике и ждали, когда нагреются бобы.
Керосинка стояла на полу возле двери, светились желтым огнем ее щелки и
слюдяное окошечко. В вагончике было темно, только керосинка светилась,
да в углу мокрый мой тельник висел на веревке, подвешенный за рукава.
Как будто матрос высокого роста стоял в углу с поднятыми руками. Лампоч-
ку мы не зажигали, почему-то не хотелось. Лежали себе на койках, тихо
разговаривали. Валька курил, а я мармелад убирал одну штучку за другой.
Вагончик этот мы захватили еще осенью, как говорил Марвич, "явочным
порядком". Поселились в нем - и все. Сами утеплили его и перезимовали за
милую душу. Тамарка, жена моя, прислала нам занавесочки вышитые, скатер-
ку, клеенку, прочие там фигли-мигли, а Валька к Новому году купил здоро-
вый приемник "Рига". В общем комфортабельная получилась халупа. Ребята
из общежития нам завидовали. Экспресс "Ни с места" - так мы свою хату
называли. Обещают нам к лету койки в каменном доме выделить, так просто
жалко будет уходить, хоть там и гальюн будет теплый, и душевая, и сушил-
ка.
Валька включил приемник, нашел Москву.
- Передаем концерт легкой инструментальной музыки, - сказала диктор-
ша.
Музыка действительно была легкая, ничего себе музычка. Индикатор гла-
зел на нас с Валькой, будто удивлялся: то расширялся, то суживался. Бобы
начали бурлить.
- А не веришь, сходи к Дому приезжих, - сказал я.
Валька встал и надел свою кожаную куртку, кепку нахлобучил и в зерка-
ло посмотрелся.
- Поешь сперва, - сказал я. - Готово уже.
Но он молча выскочил из вагончика. Я посмотрел в окошко. Он прыгнул
через кювет и запрыгал по шоссе через лужи, потом опять через кювет и
побежал, замелькала его черная тень, скрылась за ближним бараком.
Мы с Валькой случайно подружились еще в Эстонии, в каком-то буфете
скинулись на "маленькую". Бывает же так, а! Скоро год уже, как мы с ним
вовсе не расстаемся: он мне стал как самый лучший кореш, как будто мы с
ним съели пуд соли вместе, как будто плавали на одном суденышке и на дне
вместе отсиживались в темном отсеке под глубинными бомбами; стали мы с
ним как братья, хоть у нас и разница в образовании.
Валя такой человек - скажешь ему: "Давай сходим туда-то", а он гово-
рит: "Давай сходим". Скажешь ему: "Давай выпьем, а?", а он: "А почему же
нет? Конечно, выпьем". - "А может, не стоит?" - "Да, пожалуй, не стоит",
- говорит он. Вот какой человек.
Но, конечно, и он не без заскоков: пишет рассказы. Надо сказать,
рассказы его мне сильно нравятся. Там такие у него люди, будто очень
знакомые.
Вот такое ощущение, знаешь: скажем, в поезде ты или в самолете побол-
тал с каким-нибудь мужиком, а потом судьба развела вас на разные мериди-
аны; тебе, конечно, досадно - где теперь этот мужик, может, его и не бы-
ло совсем; и вдруг в Валькином рассказе встречаешь его снова; вот так
встреча!
- Ой, не идет! Не умею! Муть! - вопит иногда Валька и сует бумагу в
печку.
- Балда, - говорю ему я. - Психованный тип. Лев Толстой, знаешь, как
мучился? А бумагу не жег.
- А Гоголь жег, - говорит он.
- Ну и зря, - говорю я.
Очень Тамаре моей Валька понравился и дочке тоже. А у самого у него
семейная жизнь не ладится, по швам расползлась. Не знаю уж, кто из них
прав, кто виноват. Таня ли, он ли, а только понял я из Валькиных расска-
зов, что мучают они друг друга без веских причин.
Я снял кастрюлю, керосинку задул, навалил себе полную тарелку бобов и
стал ужинать под легкую инструментальную музыку.
Не знаю, что мне делать с крановщицей Машей? Как получилось у нас с
ней это самое, неделю мучился потом и бегал от нее, все Тамару вспоми-
нал. Не хватает моей души на двух баб. А Валька говорит, что он в этих
делах не советчик. А ведь мог бы подбросить какие- нибудь цэ у. Писатель
