- Вальку Марвича не видели?
- Нет, - говорили они. - Сегодня не встречали.
- Что же он от жены сбежал, что ли? - смеялся коекто.
Но никто его не видел и не знал, где он. Я выбежал из клуба и побежал
к Валькиному бригадиру. Случайно знал я бригадирову хату.
Бригадир сидел на солнышке во дворе и лодку свою конопатил.
- Нет, - сказал он. - Знать не знаю, где Марвич, но только с утра,
как шел я в магазин, встретился он мне по дороге и попросил отгул на три
дня. Полагался ему отгул. Я дал. Я к рабочему человеку справедливо отно-
шусь.
Обошел я все пивные, магазины, на пристань сбегал, в ресторан даже
пролез - нигде Вальки не было, а стало уже смеркаться.
В сумерках я снова подошел к клубу. Церковь белела на темном небе,
над входом надпись зажглась из электрических лампочек, а на ступеньках
чернела толпа ребят, только огоньки папирос мерцали. Я подошел к ребятам
и затесался в их толпу. Стрельнул у того кочегара, с которым утром бил-
ся, папироску.
- Слышал? - сказал кочегар. - На сто восьмом километре человека уби-
ли?
- Какого человека? - спрашиваю я, а сам что-то нервничаю.
- Никто не знает, что за человек, и кто убил - неизвестно.
- Что это вы мелете? - говорю я. - Что это за брехня? Как это можно
человека убить?
- Точно, - кивают другие ребята. - Убили на сто восьмом кого-то. Го-
ворят, монтировками по башке.
- Таких фашистов, - говорю, - стрелять надо.
- Правильно, - согласились ребята. - Не срок давать, а прямо к стен-
ке.
- Валька Марвич не заходил сюда, ребята? - спросил я.
- Нет, не видели его.
Что за пропасть! Может, он уже в вагончике давно со своей Татьяной, а
я тут бегаю, как коза? Решил я сходить в вагончик.
Таня сидела впотьмах на койке и курила. А на моей койке сидел Юра Го-
ряев. Они молчали и дымили оба. Я тоже сел на койку и сказал:
- Точно неизвестно, но вроде его бригадир в лес послал с другими ре-
бятами на заготовку теса. Крепления там надо ставить. Аврал у них на
участке какой-то.
И только сказал про лес, вдруг захлестнула меня какаято темная волна,
и я захлебнулся от страха. Вдруг это Вальку на сто восьмом километре
убили? И сразу я почувствовал такую злобу, такую ненависть, какой никог-
да у меня не было. Если это так, найду этих зверей в любом месте, сквозь
тюремные решетки пройду, а горло им перегрызу. Ишь, что выдумали, своло-
чи! Вальку моего монтировками по голове? Ну, гады, держитесь!
- Где же он, мой Валька? - тихо спросила Таня.
8. Сережа ушел продолжать поиски, а Таня и Горяев остались в темном
вагончике. Таня сидела, обхватив колени руками, смиряя дрожь. Ей хоте-
лось куда-то бежать, кричать, расспрашивать, но она сидела, боролась с
паникой - куда бежать, кого расспрашивать?
- Есть все-таки предел чудачествам, - сказал Горяев.
- Дай закурить. Спасибо. Ты о ком?
- О Марвиче. О ком же еще? Полезнее было бы ему быть сейчас в Москве.
- Он здесь работает по своей специальности, - сказала Таня.
Сейчас она была уверена в правильности Вальки, в мудрости и логичнос-
ти всех его поступков, вот только куда он девался?
- Его искали люди с киностудии, - раздраженно сказал Горяев, - хотели
заключить договор. Где он был в это время?
- Он, кажется, знает об этом, - тихо сказала Таня, у нее вдруг разбо-
лелась голова.
- Пора ему работать профессионально. Я говорил с ним, а он плетет ка-
кую-то ахинею, пижон!
- Тише, Юра, - Таня прилегла на подушку.
- Он что, собирает здесь материал для книги?
- Возможно. Почему ты так раздражен?
- Напрасно он темнит.
- Где он?
- Найдется.
- А вдруг нет?
- Он сейчас пишет что-нибудь?
Ее раздражал тон Горяева, но в то же время ее успокаивало, что он го-
ворит о Вальке, о каких-то конкретных, практических его делах, и ей ка-
залось, что сейчас откроется дверь и Валька войдет и ввяжется в спор с
Горяевым.
- Пишет, кажется. Рассказ. Вон на столе листы.
Горяев взял со стола листы и прочел:
"Валентин Марвич. Полдома в Коломне (рассказ).
Когда из-за потемневшего от времени забора сквозь пышные акации я ви-
жу маленький мещанский дворик с чисто выметенной дорожкой, с поникшим
кустом настурции, с кучей желтых листьев, со скамейкой и столиком на
подгнившей ноге, и окна в резных наличниках, не деревенские, а именно
мещанские, пригородные, мне хочется остановиться и посмотреть на все это
подольше, задержать все это в глазах, чтобы вспомнить о той тихой русс-
кой жизни, какой ни я, ни брат мой, ни даже отец никогда не жили. Может
быть, только дед.
Константин нетерпеливо отстранил меня, оттолкнул калитку и побежал по
дорожке. Черный сюртук его с золотыми погонами замелькал среди ветвей,
что еще усилило литературное воспоминание о старине, о тихом, установив-
шемся культурном быте с внезапными возгласами радости, с неожиданным шу-
мом, с шумными короткими визитами флотских сыновей.
Не знаю, было ли это только литературным воспоминанием или здесь
участвовала наследственная память, странная и неведомая до поры работа
мозга, но я вошел в палисадник, словно под музыку, словно под вальс
"Амурские волны", словно из японского плена; горло мое перехватило вол-
нение.
Отец уже спускался нам навстречу, крича, трубя, сморкаясь и откашли-
ваясь.
- Опять без телеграммы?! Мерзавцы! Стервецы! Мало вас пороли!
Никогда он нас не порол и никогда не называл такими ласковыми слова-
ми, вообще совсем не так себя держал, но сейчас почему-то он точно по-
дыгрывал моему настроению.
Дорожка к крыльцу была выложена по обе стороны кирпичами, поставлен-
ными косо один к одному, так, что получался зубчатый барьер. На столике
в саду лежали отцовы очки и развернутый номер "Недели". Отец был в ките-
ле, наброшенном на плечи, и в начищенных до блеска сапогах. Я стоял, об-
ремененный чемоданами и смотрел, как жадно отец обнимается с Константи-
ном.
- А теперь очередь рядового состава, - хохотнул Константин, отстраня-
ясь.
И отец насел на меня. Грубая мясистая его щека прижалась к моей,
гладкой и тугой, руки его легли мне на шею, захватив ленты, бескозырка
съехала мне на затылок.
- Демобилизовался? - почему-то смущенно спросил отец.
- Так точно, - лихо ответил я.
Я вспомнил на мгновение наш тральщик, и ребят, оставшихся на нем, и
длинный ряд однотипных тральщиков у стенки, вспомнил, как беззаботно и
весело прощался со всем личным составом, и сердце на мгновение сжалось
от тоски. Со стыдом я почувствовал, что тральщик ближе мне сейчас и род-
ней, чем отец.
- Водку привезли? - бодро спросил отец.
- Нет, - ответили мы.
- Ослы! - удивительно нежно пожурил он нас, и на голове у него появи-
лась шляпа, нелепая соломенная шляпа тонкой выделки с ажурными разводами
мелких дырочек для дыхания головы, услада периферийного домовладельца,
очень нелепая на голове нашего отца, которого в детстве мы привыкли ви-
деть в суконной фуражке а-ля Киров.
- В магазин! - скомандовал он.
Чемоданы были занесены на террасу, отец закрыл дверь, навесил замок,
и мы пошли по дорожке. Оглянувшись, я посмотрел на дом. Дом, как и учас-
ток, был разделен на две половины, и другая половина, не принадлежавшая
отцу, была свежепокрашенной, новенькой на вид, голубой, и там, на той
территории, в зеленых грядках краснели помидоры, бегала собака, перева-
ливались утки, маленькая девочка развлекалась на качелях - вообще кишела
какая-то жизнь.
Отец остановился возле большого куста ярчайших цветов, кажется, астр,
крякнув, поправил подпорки и пошел дальше.
- Давно ли ты стал увлекаться цветами, батя? - спросил Константин.
- В цветах моя философия, - не оборачиваясь, буркнул отец. Затылок
его покраснел.
Над низким заборчиком приподнялась шляпа, такая же, как у нашего от-
ца, только сильно поношенная, и мы увидели человечка с крепенькими крас-
ными щечками, с шелушащимся носом, на носу очки.
- Приветствую! - сказал человек.
Мы с Константином замедлили было шаги, но отец, даже не взглянув на
человека, прошел мимо.
- Сынки пожаловали? - пискнул позади человечек.
Отец распахнул калитку, и мы пошли вдоль внешнего забора.
- Отчего вы так нелюбезны с соседом, сэр? - весело спросил Констан-
тин.
- Жук, - сказал отец, - куркуль. Сосны рубит, корчует, под грядки ему
земля нужна. Агротехник.
Человек опять выглянул. Оказывается, он все время бежал за нами вдоль
забора, подслушивал.
- Вам хорошо говорить про сосны, Иван Емельянович, с вашей-то пенси-
ей, - на бегу запищал он. - А у меня какая пенсия, вы же знаете, хоть и
полагается персональная... Заслужил, да, да, - кивнул он мне, видя, что
смотрю на него с вниманием. - Вы же знаете, Иван Емельянович, что я зас-
лужил...
- Да ну вас совсем! - буркнул отец, смущенно оглядываясь на нас.
- Хорош коммунист! - воскликнул сосед. - К нему обращаются, а он "да
ну вас совсем"!
Отец замедлил шаги.
- Оставьте, - сказал он. - Ну чего это вы? Чего вы продираетесь
сквозь ваши заросли? Одежду порвете.
- Обидно, - хлюпнул носом сосед, - сынки ваши приехали, а вы даже не
знакомите. Когда касается игры...
- Знакомьтесь, - сказал отец.
- Силантьев Юрий Михайлович, - солидно сказал сосед.
Он сразу преобразился и смотрел теперь на нас несколько сверху, лю-
бовно, отечески строго.
- Ишь, какие орлы у тебя вымахали, Иван Емельянович. Орлы, орлы! Оба
с Северного флота? Ну как, граница на замке?
- Мы с ним в шахматы иной раз играем, - смущенно пояснил отец. - Чум-
ной старик. Мемуары пишет о своем участии в революции, примерно так:
"Помню, как сейчас, в 19-м году 14 империалистических государств ледяным
кольцом блокады сжали молодую Советскую республику". И излагает учебник
истории для средней школы. Но в шахматах имеет какой-то странный талант.
Играет, как Таль: запутает, запутает, подставляет фигуры. Кажется, побе-
да в руках, вдруг - бац - мат тебе!
Куда же ты теперь? - спросил меня отец за столом. - Может быть, про-
должишь образование?
- Видишь ли, папа... - промямлил я, и вдруг меня осенило: - Понима-
ешь, есть у меня дружок, он служит на научной шхуне. Возможно, я пойду к
нему на корабль матросом или аквалангистом.
- Матросом? Что ж... - отец посмотрел себе в тарелку и замолчал,
словно там, в тарелке, среди огурчиков и помидорчиков, угадывались очер-
тания моей судьбы. Может быть, он просто боролся с легкими толчками опь-
янения.
- И аквалангистом, - подсказал я.
Константин расхохотался и подмигнул мне. Отец взбодрился и поднял
вилку с огурцом.
- Пошел бы в свое время в училище, был бы уже... - он посмотрел на
Константиновы погоны. - Был бы уже старшим лейтенантом.
- Это штатский тип, батя, - сказал Константин, - законченный штатский
тип. Шляпа.
- Я тоже штатский тип, - возразил отец, - но я...
- Нет, ты военный, - сказал Константин.
- В армии я был только год, юнцом - на гражданской, а потом партийная
работа, строительство - ну, вы знаете... Так что я гражданский.
- Нет, ты военный, - серьезно сказал Константин, - такой же военный,
как я. А Петька гражданский. Шляпа.
Он ласково улыбнулся мне.
- Ну, ладно, - сказал отец. - Итак, дальше. Понимаешь, пришлось сос-
редоточить на перемычке всю технику, до сорока бульдозеров...
Он рассказывал о последней своей крупной стройке. Ужин наш проходил
дружно, весело, уютно, вкусно, хмельно, свободно на террасе, в темные
стекла которой бились мотыльки, на скрипучих полах, под голой лампочкой,
с импровизированными пепельницами и клочками газеты для селедочных кос-
тей, по-мужски, по- солдатски, по-офицерски.
Когда я ушел спать, отец с Константином еще оставались на террасе.
Лежа в темной комнате, я слушал их громкие голоса и думал.
Папа, думал я об отце. Брат, думал я о Константине. Шляпа, думал я о
себе. Мама, думал я о далекой матери. Девушка, думал я о несуществующей
