Руматы сплюнули, трубка убралась. Все было ясно. Пауки договорились.
Румата встал и, наступая на чьи-то ноги, начал пробираться обратно к
выходу из лиловых покоев.
Король обедал в огромной двусветной зале. Тридцатиметровый стол
накрывался на сто персон: сам король, дон Рэба, особы королевской крови
(два десятка полнокровных личностей, обжор и выпивох), министры двора и
церемоний, группа родовитых аристократов, приглашаемых традиционно (в том
числе и Румата), дюжина заезжих баронов с дубоподобными баронетами и на
самом дальнем конце стола - всякая аристократическая мелочь, правдами и
неправдами добившаяся приглашения за королевский стол. Этих последних,
вручая им приглашение и номерок на кресло, предупреждали: "Сидите
неподвижно, король не любит, когда вертятся. Руки держите на столе, король
не любит, когда руки прячут под стол. Не оглядывайтесь, король не любит,
когда оглядываются". За каждым таким обедом пожиралось огромное количество
тонкой пищи, выпивались озера старинных вин, разбивалась и портилась масса
посуды знаменитого эсторского фарфора. Министр финансов в одном из своих
докладов королю похвастался, что один-единственный обед его величества
стоит столько же, сколько полугодовое содержание Соанской Академии наук.
В ожидании, когда министр церемоний под звуки труб трижды
провозгласил "к столу!", Румата стоял в группе придворных и в десятый раз
слушал рассказ дона Тамэо о королевском обеде, на котором он, дон Тамэо,
имел честь присутствовать полгода назад.
- ...Я нахожу свое кресло, мы стоим, входит король, садится, садимся
и мы. Обед идет своим чередом. И вдруг, представьте себе, дорогие доны, я
чувствую, что подо мной мокро... Мокро! Ни повернуться, ни поерзать, ни
пощупать рукой я не решаюсь. Однако, улучив момент, я запускаю руку под
себя - и что же? Действительно мокро! Нюхаю пальцы - нет, ничем особенным
не пахнет. Что за притча! Между тем обед кончается, все встают, а мне,
представьте себе, благородные доны, встать как-то страшно... Я вижу, что
ко мне идет король - король! - но продолжаю сидеть на месте, словно
барон-деревенщина, не знающий этикета. Его величество подходит ко мне,
милостиво улыбается и кладет руку мне на плечо. "Мой дорогой дон Тамэо, -
говорит он, - мы уже встали и идем смотреть балет, а вы все еще сидите.
Что с вами, уж не объелись ли вы?" - "Ваше величество, - говорю я, -
отрубите мне голову, но подо мной мокро". Его величество изволил
рассмеяться и приказал мне встать. Я встал - и что же? Кругом хохот!
Благородные доны, я весь обед просидел на ромовом торте! Его величество
изволил очень смеяться. "Рэба, Рэба, - сказал, наконец, он, - это все ваши
шутки! Извольте почистить благородного дона, вы испачкали ему седалище!"
Дон Рэба, заливаясь смехом, вынимает кинжал и принимается счищать торт с
моих штанов. Вы представляете мое состояние, благородные доны? Не скрою, я
трясся от страха при мысли о том, что дон Рэба, униженный при всех,
отомстит мне. К счастью, все обошлось. Уверяю вас, благородные доны, это
самое счастливое впечатление моей жизни! Как смеялся король! Как был
доволен его величество!
Придворные хохотали. Впрочем, такие шутки были в обычае за
королевским столом. Приглашенных сажали в паштеты, в кресла с подпиленными
ножками, на гусиные яйца. Саживали и на отравленные иглы. Король любил,
чтобы его забавляли. Румата вдруг подумал: любопытно, как бы я поступил на
месте этого идиота? Боюсь, что королю пришлось бы искать себе другого
министра охраны, а Институту пришлось бы прислать в Арканар другого
человека. В общем надо быть начеку. Как наш орел дон Рэба...
Загремели трубы, мелодично взревел министр церемоний, вошел,
прихрамывая, король, и все стали рассаживаться. По углам залы, опершись на
двуручные мечи, неподвижно стояли дежурные гвардейцы. Румате достались
молчаливые соседи. Справа заполняла кресло трясущаяся туша угрюмого обжоры
дона Пифы, супруга известной красавицы, слева бессмысленно смотрел в
пустую тарелку Гур Сочинитель. Гости замерли, глядя на короля. Король
затолкал за ворот сероватую салфетку, окинул взглядом блюда и схватил
куриную ножку. Едва он впился в нее зубами, как сотня ножей с лязгом
опустилась на тарелки и сотня рук протянулась над блюдами. Зал наполнился
чавканьем и сосущими звуками, забулькало вино. У неподвижных гвардейцев с
двуручными мечами алчно зашевелились усы. Когда-то Румату тошнило на этих
обедах. Сейчас он привык.
Разделывая кинжалом баранью лопатку, он покосился направо и сейчас же
отвернулся: дон Пифа висел над целиком зажаренным кабаном и работал, как
землеройный автомат. Костей после него не оставалось. Румата задержал
дыхание и залпом осушил стакан ируканского. Затем он покосился налево. Гур
Сочинитель вяло ковырял ложкой в блюдечке с салатом.
- Что нового пишете, отец Гур? - спросил Румата вполголоса.
Гур вздрогнул.
- Пишу?.. Я?.. Не знаю... Много.
- Стихи?
- Да... стихи...
- У вас отвратительные стихи, отец Гур. (Гур странно посмотрел на
него.) Да-да, вы не поэт.
- Не поэт... Иногда я думаю, кто же я? И чего я боюсь? Не знаю.
- Глядите в тарелку и продолжайте кушать. Я вам скажу, кто вы. Вы
гениальный сочинитель, открыватель новой и самой плодотворной дороги в
литературе. (На щеках Гура медленно выступил румянец.) Через сто лет, а
может быть и раньше, по вашим следам пойдут десятки сочинителей.
- Спаси их господь! - вырвалось у Гура.
- Теперь я скажу вам, чего вы боитесь.
- Я боюсь тьмы.
- Темноты?
- Темноты тоже. В темноте мы во власти призраков. Но больше всего я
боюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми.
- Отлично сказано, отец Гур. Между прочим, можно еще достать ваше
сочинение?
- Не знаю... И не хочу знать.
- На всякий случай знайте: один экземпляр находится в метрополии, в
библиотеке императора. Другой хранится в музее раритетов в Соане. Третий -
у меня.
Гур трясущейся рукой положил себе ложку желе.
- Я... не знаю... - он с тоской посмотрел на Румату огромными
запавшими глазами. - Я хотел бы почитать... перечитать...
- Я с удовольствием ссужу вам...
- И потом?..
- Потом вы вернете.
- И потом вам вернут! - резко сказал Гур.
Румата покачал головой.
- Дон Рэба очень напугал вас, отец Гур.
- Напугал... Вам приходилось когда-нибудь жечь собственных детей? Что
вы знаете о страхе, благородный дон!..
- Я склоняю голову перед тем, что вам пришлось пережить, отец Гур. Но
я от души осуждаю вас за то, что вы сдались.
Гур Сочинитель вдруг принялся шептать так тихо, что Румата едва
слышал его сквозь чавканье и гул голосов:
- А зачем все это?.. Что такое правда?.. Принц Хаар действительно
любил прекрасную меднокожую Яиневнивору... У них были дети... Я знаю их
внука... Ее действительно отравили... Но мне объяснили, что это ложь...
Мне объяснили, что правда - это то, что сейчас во благо королю... Все
остальное ложь и преступление. Всю жизнь я писал ложь... И только сейчас я
пишу правду...
Он вдруг встал и громко нараспев выкрикнул:
Велик и славен, словно вечность,
Король, чье имя - Благородство!
И отступила бесконечность,
И уступило первородство!
Король перестал жевать и тупо уставился на него. Гости втянули головы
в плечи. Только дон Рэба улыбнулся и несколько раз беззвучно хлопнул в
ладоши. Король выплюнул на скатерть кости и сказал:
- Бесконечность?.. Верно. Правильно, уступила... Хвалю. Можешь
кушать.
Чавканье и разговоры возобновились. Гур сел.
- Легко и сладостно говорить правду в лицо королю, - сипло проговорил
он.
Румата промолчал.
- Я передам вам экземпляр вашей книги, отец Гур, - сказал он. - Но с
одним условием. Вы немедленно начнете писать следующую книгу.
- Нет, - сказал Гур. - Поздно. Пусть Киун пишет. Я отравлен. И вообще
все это меня больше не интересует. Сейчас я хочу только одного научиться
пить. И не могу... Болит желудок...
Еще одно поражение, подумал Румата. Опоздал.
- Послушайте, Рэба, - сказал вдруг король. - А где же лекарь? Вы
обещали мне лекаря после обеда.
- Он здесь, ваше величество, - сказал дон Рэба. - Велите позвать?
- Велю? Еще бы! Если бы у вас так болело колено, вы бы визжали, как
свинья!.. Давайте его сюда немедленно!
Румата откинулся на спинку кресла и приготовился смотреть. Дон Рэба
поднял над головой и щелкнул пальцами. Дверь отворилась, и в залу,
непрерывно кланяясь, вошел сгорбленный пожилой человек в долгополой
мантии, украшенной изображениями серебряных пауков, звезд и змей. Под
мышкой он держал плоскую продолговатую сумку. Румата был озадачен: он
представлял себе Будаха совсем не таким. Не могло быть у мудреца и
гуманиста, автора всеобъемлющего "Трактата о ядах" таких бегающих
выцветших глазок, трясущихся от страха губ, жалкой, заискивающей улыбки.
Но он вспомнил Гура Сочинителя. Вероятно, следствие над подозреваемым
ируканским шпионом стоило литературной беседы в кабинете дона Рэбы. Взять
Рэбу за ухо, подумал он сладостно. Притащить его в застенок. Сказать
палачам: "Вот ируканский шпион, переодевшийся нашим славным министром,
король велел выпытать у него, где настоящий министр, делайте свое дело, и
горе вам, если он умрет раньше, чем через неделю..." Он даже прикрылся
рукой, чтобы никто не видел его лица. Что за страшная штука ненависть...
- Ну-ка, ну-ка, пойди сюда, лекарь, - сказал король. - Экий ты,
братец, мозгляк. А ну-ка приседай, приседай, говорят тебе!
Несчастный Будах начал приседать. Лицо его исказилось от ужаса.
- Еще, еще, - гнусавил король. - Еще разок! Еще! Коленки не болят,
вылечил-таки свои коленки. А покажи зубы! Та-ак, ничего зубы. Мне бы
такие... И руки ничего, крепкие. Здоровый, здоровый, хотя и мозгляк... Ну
давай, голубчик, лечи, чего стоишь...
- Ва-аше величество... со-соизволит показать ножку... Ножку... -
услыхал Румата. Он поднял глаза.
Лекарь стоял на коленях перед королем и осторожно мял его ногу.
- Э... Э! - сказал король. - Ты что это? Ты не хватай! Взялся лечить,
так лечи!
- Мне все по-понятно, ваше величество, - пробормотал лекарь и
принялся торопливо копаться в своей сумке.
Гости перестали жевать. Аристократики на дальнем конце стола даже
привстали и вытянули шеи, сгорая от любопытства.
Будах достал из сумки несколько каменных флаконов, откупорил их и,
поочередно нюхая, расставил в ряд на столе. Затем он взял кубок короля и
налил до половины вином. Произведя над кубком пассы обеими руками и
прошептав заклинания, он быстро опорожнил в вино все флаконы. По залу
распространился явственный запах нашатырного спирта. Король поджал губы,
заглянул в кубок и, скривив нос, посмотрел на дона Рэбу. Министр
сочувственно улыбнулся. Придворные затаили дыхание.
Что он делает, удивленно подумал Румата, ведь у старика подагра! Что
он там намешал? В трактате ясно сказано: растирать опухшие сочленения
настоем на трехдневном яде белой змеи Ку. Может быть, это для растирания?
- Это что, растирать? - спросил король, опасливо кивая на кубок.
- Отнюдь нет, ваше величество, - сказал Будах. Он уже немного
оправился. - Это внутрь.
- Вну-утрь? - король надулся и откинулся в кресле. - Я не желаю
внутрь. Растирай.
- Как угодно, ваше величество, - покорно сказал Будах. - Но осмелюсь
предупредить, что от растирания пользы не будет никакой.
