остановить. Презирая и боясь знания, они все-таки неизбежно приходят к
поощрению его для того, чтобы удержаться. Рано или поздно им приходится
разрешать университеты, научные общества, создавать исследовательские
центры, обсерватории, лаборатории, создавать кадры людей мысли и знания,
людей, им уже неподконтрольных, людей с совершенно иной психологией, с
совершенно иными потребностями, а эти люди не могут существовать и тем
более функционировать в прежней атмосфере низкого корыстолюбия, кухонных
интересов, тупого самодовольства и сугубо плотских потребностей. Им нужна
новая атмосфера - атмосфера всеобщего и всеобъемлющего познания,
пронизанная творческим напряжением, им нужны писатели, художники,
композиторы, и серые люди, стоящие у власти, вынуждены идти и на эту
уступку. Тот, кто упрямится, будет сметен более хитрыми соперниками в
борьбе за власть, но тот, кто делает эту уступку, неизбежно и
парадоксально, против своей воли роет тем самым себе могилу. Ибо смертелен
для невежественных эгоистов и фанатиков рост культуры народа во всем
диапазоне - от естественнонаучных исследований до способности восхищаться
большой музыкой... А затем приходит эпоха гигантских социальных
потрясений, сопровождающихся невиданным ранее развитием науки и связанным
с этим широчайшим процессом интеллектуализации общества, эпоха, когда
серость дает последние бои, по жестокости возвращающие человечество к
средневековью, в этих боях терпит поражение и уже в обществе, свободном от
классового угнетения, исчезает как реальная сила навсегда.
Румата все смотрел на замерзший во мраке город. Где-то там, в вонючей
каморке, скорчившись на жалком ложе, горел в лихорадке изувеченный отец
Тарра, а брат Нанин сидел возле него за колченогим столиком, пьяный,
веселый и злой, и заканчивал свой "Трактат о слухах", с наслаждением
маскируя казенными периодами яростную насмешку над серой жизнью. Где-то
там слепо бродил в пустых роскошных апартаментах Гур Сочинитель, с ужасом
ощущая, как, несмотря ни на что, из глубин его растерзанной, растоптанной
души возникают под напором чего-то неведомого и прорываются в сознание
яркие миры, полные замечательных людей и потрясающих чувств. И где-то там
неведомо как коротал ночь надломленный, поставленный на колени доктор
Будах, затравленный, но живой... Братья мои, подумал Румата. Я ваш, мы
плоть от плоти вашей! С огромной силой он вдруг почувствовал, что никакой
он не бог, ограждающий в ладонях светлячков разума, а брат, помогающий
брату, сын, спасающий отца. "Я убью дона Рэбу". - "За что?" - "Он убивает
моих братьев". - "Он не ведает, что творит". - "Он убивает будущее". - "Он
не виноват, он сын своего века". - "То есть, он не знает, что он виноват?
Но мало ли чего он не знает? Я, я знаю, что он виноват". - "А что ты
сделаешь с отцом Цупиком? Отец Цупик многое бы дал, чтобы кто-нибудь убил
дона Рэбу. Молчишь? Многих придется убивать, не так ли?" - "Не знаю, может
быть и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимет руку на будущее". -
"Это уже было. Травили ядом, бросали самодельные бомбы. И ничего не
менялось". - "Нет, менялось. Так создавалась стратегия революции". - "Тебе
не нужно создавать стратегию революции. Тебе ведь хочется просто убить". -
"Да, хочется". - "А ты умеешь?" - "Вчера я убил дону Окану. Я знал, что
убиваю, еще когда шел к ней с пером за ухом. И я жалею только, что убил
без пользы. Так что меня уже почти научили". - "А ведь это плохо. Это
опасно. Помнишь Сергея Кожина? А Джорджа Лэнни? А Сабину Крюгер?" Румата
провел ладонью по влажному лбу. Вот так думаешь, думаешь, думаешь - и в
конце концов выдумываешь порох...
Он вскочил и распахнул окно. Кучки огней в темном городе пришли в
движение, распались и потянулись цепочками, появляясь и исчезая между
невидимыми домами. Какой-то звук возник над городом - отдаленный
многоголосый вой. Вспыхнули два пожара и озарили соседние крыши. Что-то
заполыхало в порту. События начались. Через несколько часов станет
понятно, что означает союз серых и ночных армий, противоестественный союз
лавочников и грабителей с большой дороги, станет ясно, чего добивается дон
Рэба и какую новую провокацию он задумал. Говоря проще: кого сегодня
режут. Скорее всего началась ночь длинных ножей, уничтожение зарвавшегося
серого руководства, попутное истребление находящихся в городе баронов и
наиболее неудобных аристократов. Как там Пампа, подумал он. Только бы не
спал - отобьется...
Додумать ему не удалось. В дверь с истошным криком: "Отворите!
Дежурный, отворите!" - забарабанили кулаками. Румата откинул засов.
Ворвался полуодетый, сизый от ужаса человек, схватил Румату за отвороты
камзола и закричал трясясь:
- Где принц? Будах отравил короля! Ируканские шпионы подняли бунт в
городе! Спасайте принца!
Это был министр двора, человек глупый и крайне преданный. Оттолкнув
Румату, он кинулся в спальню принца. Завизжали женщины. А в двери уже
лезли, выставив ржавые топоры, потные мордастые штурмовики в серых
рубахах. Румата обнажил мечи.
- Назад! - холодно сказал он.
За спиной из спальни донесся короткий задавленный вопль. Плохо дело,
подумал Румата. Ничего не понимаю. Он отскочил в угол и загородился
столом. Штурмовики, тяжело дыша, заполняли комнату. Их набралось человек
пятнадцать. Вперед протолкался лейтенант в серой тесной форме, клинок
наголо.
- Дон Румата? - сказал он, задыхаясь. - Вы арестованы. Отдайте мечи.
Румата оскорбительно засмеялся.
- Возьмите, - сказал он, косясь на окно.
- Взять его! - рявкнул офицер.
Пятнадцать упитанных увальней с топорами не слишком много для
человека, владеющего приемами боя, которые станут известны здесь лишь три
столетия спустя. Толпа накатилась и откатилась. На полу осталось несколько
топоров, двое штурмовиков скрючились и, бережно прижимая к животам
вывихнутые руки, пролезли в задние ряды. Румата в совершенстве владел
веерной защитой, когда перед нападающим сплошным сверкающим занавесом
крутится сталь и кажется невозможным прорваться через этот занавес.
Штурмовики, отдуваясь, нерешительно переглядывались. От них остро тянуло
пивом и луком.
Румата отодвинул стол и осторожно пошел к окну вдоль стены. Кто-то из
задних рядов метнул нож, но промахнулся. Румата опять засмеялся, поставил
ногу на подоконник и сказал:
- Сунетесь еще раз - буду отрубать руки. Вы меня знаете...
Они его знали. Они его очень хорошо знали, и ни один из них не
двинулся с места, несмотря на ругань и понукания офицера, державшегося,
впрочем, тоже очень осторожно. Румата встал на подоконник, продолжая
угрожать мечами, и в ту же минуту из темноты, со двора, в спину ему
ударило тяжелое копье. Удар был страшен. Он не пробил металлопластовую
рубашку, но сшиб Румату с подоконника и бросил на пол. Мечей Румата не
выпустил, но толку от них уже не было никакого. Вся свора разом насела на
него. Вместе они весили, наверное, больше тонны, но мешали друг другу, и
ему удалось подняться на ноги. Он ударил кулаком в чьи-то мокрые губы,
кто-то по-заячьи заверещал у него под мышкой, он бил и бил локтями,
кулаками, плечами (давно он не чувствовал себя так свободно), но он не мог
стряхнуть их с себя. С огромным трудом, волоча за собой кучу тел, он пошел
к двери, по дороге наклоняясь и отдирая вцепившихся в ноги штурмовиков.
Потом он ощутил болезненный удар в плечо и повалился на спину, под ним
бились задавленные, но снова встал, нанося короткие, в полную силу удары,
от которых штурмовики, размахивая руками и ногами, тяжело шлепались в
стены; уже мелькало перед ним перекошенное лицо лейтенанта, выставившего
перед собой разряженный арбалет, но тут дверь распахнулась, и навстречу
ему полезли новые потные морды. На него накинули сеть, затянули на ногах
веревки и повалили.
Он сразу перестал отбиваться, экономя силы. Некоторое время его
топтали сапогами - сосредоточенно, молча, сладострастно хакая. Затем
схватили за ноги и поволокли. Когда его тащили мимо раскрытой двери
спальни, он успел увидеть министра двора, приколотого к стене копьем, и
ворох окровавленных простынь на кровати. "Так это переворот! - подумал он.
- Бедный мальчик..." Его поволокли по ступенькам, и тут он потерял
сознание.
7
Он лежал на травянистом пригорке и смотрел на облака, плывущие в
глубоком синем небе. Ему было хорошо и покойно, но на соседнем пригорке
сидела колючая костлявая боль. Она была вне его и в то же время внутри,
особенно в правом боку и в затылке. Кто-то рявкнул: "Сдох он, что ли?
Головы оторву!" И тогда с неба обрушилась масса ледяной воды. Он
действительно лежал на спине и смотрел в небо, только не на пригорке, а в
луже, и небо было не синее, а черно-свинцовое, подсвеченное красным.
"Ничего, - сказал другой голос. - Они живые, глазами лупают". Это я живой,
подумал он. Это обо мне. Это я лупаю глазами. Но зачем они кривляются?
Говорить разучились по-человечески?
Рядом кто-то зашевелился и грузно зашлепал по воде. На небе появился
черный силуэт головы в остроконечной шапке.
- Ну как, благородный дон, сами пойдете или волочь вас?
- Развяжите ноги, - сердито сказал Румата, ощущая острую боль в
разбитых губах. Он попробовал их языком. Ну и губы, подумал он. Оладьи, а
не губы.
Кто-то завозился над его ногами, бесцеремонно дергая и ворочая их.
Вокруг переговаривались негромкими голосами:
- Здорово вы его отделали...
- Так как же, он чуть не ушел... Заговоренный, стрелы отскакивают...
- Я одного знал такого, хоть топором бей, все нипочем.
- Так то небось мужик был...
- Ну, мужик...
- То-то и оно. А это благородных кровей.
- А, хвостом тя по голове... Узлов навязали, не разберешься... Огня
дайте сюда!
- Да ты ножом.
- Ай, братья, ай, не развязывайте. Как он опять пойдет нас махать...
Мне мало что голову не раздавил.
- Ладно, небось не начнет...
- Вы, братья, как хотите, а копьем я его бил по-настоящему. Я же так
кольчуги пробивал.
Властный голос из темноты крикнул:
- Эй, скоро вы там?
Румата почувствовал, что ноги его свободны, напрягся и сел. Несколько
приземистых штурмовиков молча смотрели, как он ворочается в луже. Румата
стиснул челюсти от стыда и унижения. Он подергал лопатками: руки были
скручены за спиной, да так, что он даже не понимал, где у него локти, а
где кисти. Он собрал все силы, рывком поднялся на ноги, и его сейчас же
перекосило от страшной боли в боку. Штурмовики засмеялись.
- Небось не убежит, - сказал один.
- Да, притомились, хвостом тя по голове...
- Что, дон, не сладко?
- Хватит болтать, - сказал из темноты властный голос. - Идите сюда,
дон Румата.
Румата пошел на голос, чувствуя, как его мотает из стороны в сторону.
Откуда-то вынырнул человечек с факелом, пошел впереди. Румата узнал это
место: один из бесчисленных внутренних двориков министерства охраны
короны, где-то возле королевских конюшен. Он быстро сообразил - если
поведут направо, значит в Башню, в застенок. Если налево - в канцелярию.
Он потряс головой. Ничего, подумал он. Раз жив, еще поборемся. Они
свернули налево. Не сразу, подумал Румата. Будет предварительное
следствие. Странно. Если дело дошло до следствия, в чем меня могут
обвинять? Пожалуй, ясно. Приглашение отравителя Будаха, отравление короля,
заговор против короны... Возможно, убийство принца. И, разумеется, шпионаж
в пользу Ирукана, Соана, варваров, баронов, святого ордена и прочее, и
