и еще поплакала над его избитым телом. Только теперь он почувствовал, что
у него болят все кости, как после испытаний на перегрузку. Кира обтирала
его губкой, смоченной в уксусе, а он, не открывая глаз, шипел сквозь
стиснутые губы и бормотал: "А ведь мог его стукнуть... Рядом стоял...
Двумя пальцами придавить... Разве это жизнь, Кира? Уедем отсюда... Это
Эксперимент надо мной, а не над ними". Он даже не замечал, что говорит
по-русски. Кира испуганно взглядывала на него стеклянными от слез глазами
и только молча целовала его в щеки. Потом она накрыла его изношенными
простынями - Уно так и не собрался купить новые - и побежала вниз
приготовить ему горячего вина, а он сполз с постели и охая от ломающей
тело боли, пошлепал босыми ногами в кабинет, открыл в столе секретный
ящичек, покопался в аптечке и принял несколько таблеток спорамина. Когда
Кира вернулась с дымящимся котелком на тяжелом серебряном подносе, он
лежал на спине и слушал, как уходит боль, унимается шум в голове и тело
наливается новой силой и бодростью. Опростав котелок, он почувствовал себя
совсем хорошо, позвал Мугу и велел приготовить одеться.
- Не ходи, Румата, - сказала Кира. - Не ходи. Оставайся дома.
- Надо, маленькая.
- Я боюсь, остаться... Тебя убьют.
- Ну что ты? С какой стати меня убивать? Они меня все боятся.
Она снова заплакала. Она плакала тихо, робко, как будто боялась, что
он рассердится. Румата усадил ее к себе на колени и стал гладить ее
волосы.
- Самое страшное позади, - сказал он. - И потом ведь мы собирались
уехать отсюда...
Она затихла, прижавшись к нему. Муга, тряся головой, равнодушно стоял
рядом, держа наготове хозяйские штаны с золотыми бубенчиками.
- Но прежде нужно многое сделать здесь, - продолжал Румата. - Сегодня
ночью многих убили. Нужно узнать, кто цел и кто убит. И нужно помочь
спастись тем, кого собираются убить.
- А тебе кто поможет?
- Счастлив тот, кто думает о других... И потом нам с тобой помогают
могущественные люди.
- Я не могу думать о других, - сказала она. - Ты вернулся чуть живой.
Я же вижу: тебя били. Уно они убили совсем. Куда же смотрели твои
могущественные люди? Почему они не помешали убивать? Не верю... Не верю...
Она попыталась высвободиться, но он крепко держал ее.
- Что поделаешь, - сказал он. - На этот раз они немного запоздали. Но
теперь они снова следят за нами и берегут нас. Почему ты не веришь мне
сегодня? Ведь ты всегда верила. Ты сама видела: я вернулся чуть живой, а
взгляни на меня сейчас!..
- Не хочу смотреть, - сказала она, пряча лицо. - Не хочу опять
плакать.
- Ну вот! Несколько царапин! Пустяки... Самое страшное позади. По
крайней мере для нас с тобой. Но есть люди очень хорошие, замечательные,
для которых этот ужас еще не кончился. И я должен им помочь.
Она глубоко вздохнула, поцеловала его в шею и тихонько высвободилась.
- Приходи сегодня вечером, - попросила она. - Придешь?
- Обязательно! - горячо сказал он. - Я приду раньше и, наверное, не
один. Жди меня к обеду.
Она отошла в сторону, села в кресло и, положив руки на колени,
смотрела, как он одевается. Румата, бормоча русские слова, натянул штаны с
бубенчиками (Муга сейчас же опустился перед ним на корточки и принялся
застегивать многочисленные пряжки и пуговки), вновь надел поверх чистой
майки благословенную кольчугу и, наконец, сказал с отчаянием:
- Маленькая, ну пойми, ну, надо мне идти - что я могу поделать?! Не
могу я не идти!
Она вдруг сказала задумчиво:
- Иногда я не могу понять, почему ты не бьешь меня.
Румата, застегивавший рубашку с пышными брыжами, застыл.
- То есть как это, почему не бью? - растерянно спросил он. - Разве
тебя можно бить?
- Ты не просто добрый, хороший человек, - продолжала она, не слушая.
Ты еще и очень странный человек. Ты словно архангел... Когда ты со мной, я
делаюсь смелой. Сейчас вот я смелая... Когда-нибудь я тебя обязательно
спрошу об одной вещи. Ты - не сейчас, а потом, когда все пройдет, -
расскажешь мне о себе?
Румата долго молчал. Муга подал ему оранжевый камзол с краснополосыми
бантиками. Румата с отвращением натянул его и туго подпоясался.
- Да, - сказал он наконец. - Когда-нибудь я расскажу тебе все,
маленькая.
- Я буду ждать, - сказала она серьезно. - А сейчас иди и не обращай
на меня внимания.
Румата подошел к ней, крепко поцеловал в губы разбитыми губами, затем
снял с руки железный браслет и протянул ей.
- Надень на левую руку, - сказал он. - Сегодня к нам в дом больше не
должны приходить, но если придут - покажи это.
Она смотрела ему вслед, и он точно знал, что она думает. Она думает:
"Я не знаю, может быть, ты дьявол, или сын бога, или человек из сказочных
заморских стран, но если ты не вернешься, я умру". И оттого, что она
молчала, он был ей бесконечно благодарен, так как уходить ему было
необычайно трудно - словно с изумрудного солнечного берега он бросался
вниз головой в зловонную лужу.
8
До канцелярии епископа Арканарского Румата добирался задами. Он
крадучись проходил тесные дворики горожан, путаясь в развешенном для
просушки тряпье, пролезал через дыры в заборах, оставляя на ржавых гвоздях
роскошные банты и клочья драгоценных соанских кружев, на четвереньках
пробегал между картофельными грядками. Все же ему не удалось ускользнуть
от бдительного ока черного воинства. Выбравшись в узкий переулок, ведущий
к свалке, он столкнулся с двумя мрачными подвыпившими монахами.
Румата попытался обойти их - монахи вытащили мечи и заступили дорогу.
Румата взялся за рукоятки мечей - монахи засвистели в три пальца, созывая
подмогу. Румата стал отступать к лазу, из которого только что выбрался, но
навстречу ему в переулок вдруг выскочил маленький юркий человечек с
неприметным лицом. Задев Румату плечом, он подбежал к монахам и что-то
сказал им, после чего монахи, подобрав рясы над голенастыми, обтянутыми
сиреневым ногами, пустились рысью прочь и скрылись за домами. Маленький
человечек, не обернувшись, засеменил за ними.
Понятно, подумал Румата. Шпион-телохранитель. И даже не очень
скрывается. Предусмотрителен епископ Арканарский. Интересно, чего он
больше боится - меня или за меня? Проводив глазами шпиона, он повернул к
свалке. Свалка выходила на зады канцелярии бывшего министерства охраны
короны и, надо было надеяться, не патрулировалась.
Переулок был пуст. Но уже тихо поскрипывали ставни, хлопали двери,
плакал младенец, слышалось опасливое перешептывание. Из-за полусгнившей
изгороди осторожно высунулось изможденное, худое лицо, темное от въевшейся
сажи. На Румату уставились испуганные, ввалившиеся глаза.
- Прощения прошу, благородный дон, и еще прошу прощения. Не скажет ли
благородный дон, что в городе? Я кузнец Кикус, по прозвищу Хромач, мне в
кузню идти, а я боюсь...
- Не ходи, - посоветовал Румата. - Монахи не шутят. Короля больше
нет. Правит дон Рэба, епископ Святого Ордена. Так что сиди тихо.
После каждого слова кузнец торопливо кивал, глаза его наливались
тоской и отчаянием.
- Орден, значит... - пробормотал он. - Ах, холера... Прошу прощения,
благородный дон. Орден, стало быть... Это что же, серые или как?
- Да нет, - сказал Румата, с любопытством его разглядывая. - Серых,
пожалуй, перебили. Это монахи.
- Ух ты! - сказал кузнец. - И серых, значит, тоже... Ну и Орден!
Серых перебили - это, само собой, хорошо. Но вот насчет нас, благородный
дон, как вы полагаете? Приспособимся, а? Под Орденом-то, а?
- Отчего же? - сказал Румата. - Ордену тоже пить-есть надо.
Приспособитесь.
Кузнец оживился.
- И я так полагаю, что приспособимся. Я полагаю, главное - никого не
трогай, и тебя не тронут, а?
Румата покачал головой.
- Ну нет, - сказал он. - Кто не трогает, тех больше всего и режут.
- И то верно, - вздохнул кузнец. - Да только куда денешься... Один
ведь, как перст, да восемь сопляков за штаны держатся. Эх, мать честная,
хоть бы моего мастера прирезали! Он у серых в офицерах был. Как вы
полагаете, благородный дон, могли его прирезать? Я ему пять золотых
задолжал.
- Не знаю, - сказал Румата. - Возможно, и прирезали. Ты лучше вот о
чем подумай, кузнец. Ты один, как перст, да таких перстов вас в городе
тысяч десять.
- Ну? - сказал кузнец.
- Вот и думай, - сердито сказал Румата и пошел дальше.
Черта с два он чего-нибудь надумает. Рано ему еще думать. А казалось
бы, чего проще: десять тысяч таких молотобойцев, да в ярости, кого хочешь
раздавят в лепешку. Но ярости-то у них как раз еще нет. Один страх. Каждый
за себя, один бог за всех.
Кусты бузины на окраине квартала вдруг зашевелились, и в переулок
вполз дон Тамэо. Увидев Румату, он вскрикнул от радости, вскочил и, сильно
пошатнувшись, двинулся навстречу, простирая к нему измазанные в земле
руки.
- Мой благородный дон! - вскричал он. - Как я рад! Я вижу, вы тоже в
канцелярию?
- Разумеется, мой благородный дон, - ответил Румата, ловко уклоняясь
от объятий.
- Разрешите присоединиться к вам, благородный дон?
- Сочту за честь, благородный дон.
Они раскланялись. Очевидно было, что дон Тамэо как начал со
вчерашнего дня, так по сю пору остановиться не может. Он извлек из
широчайших желтых штанов стеклянную флягу тонкой работы.
- Не желаете ли, благородный дон? - учтиво предложил он.
- Благодарствуйте, - сказал Румата.
- Ром! - заявил дон Тамэо. - Настоящий ром из метрополии. Я заплатил
за него золотой.
Они спустились к свалке и, зажимая носы, пошли шагать через кучи
отбросов, трупы собак и зловонные лужи, кишащие белыми червями. В утреннем
воздухе стоял непрерывный гул мириад изумрудных мух.
- Вот странно, - сказал дон Тамэо, закрывая флягу, - я здесь никогда
раньше не был.
Румата промолчал.
- Дон Рэба всегда восхищал меня, - сказал дон Тамэо. - Я был убежден,
что он в конце концов свергнет ничтожного монарха, проложит нам новые пути
и откроет сверкающие перспективы. - С этими словами он, сильно
забрызгавшись, въехал ногой в желто-зеленую лужу и, чтобы не свалиться,
ухватился за Румату. - Да! - продолжал он, когда они выбрались на твердую
почву. - Мы, молодая аристократия, всегда будем с доном Рэбой! Наступило,
наконец, желанное послабление. Посудите сами, дон Румата, я уже час хожу
по переулкам и огородам, но не встретил ни одного серого. Мы смели серую
нечисть с лица земли, и так сладко и вольно дышится теперь в возрожденном
Арканаре! Вместо грубых лавочников, этих наглых хамов и мужиков, улицы
полны слугами господними. Я видел: некоторые дворяне уже открыто
прогуливаются перед своими домами. Теперь им нечего опасаться, что
какой-нибудь невежа в навозном фартуке забрызгает их своей нечистой
телегой. И уже не приходится прокладывать себе дорогу среди вчерашних
мясников и галантерейщиков. Осененные благословением великого Святого
Ордена, к которому я всегда питал величайшее уважение и, не буду скрывать,
сердечную нежность, мы придем к неслыханному процветанию, когда ни один
мужик не осмелится поднять глаза на дворянина без разрешения, подписанного
окружным инспектором Ордена. Я несу сейчас докладную записку по этому
поводу.
- Отвратительная вонь, - с чувством сказал Румата.
- Да, ужасная, - согласился дон Тамэо, закрывая флягу. - Но зато как
вольно дышится в возрожденном Арканаре! И цены на вино упали вдвое...
К концу пути дон Тамэо осушил флягу до дна, швырнул ее в пространство
