увидел: один сидит отдельно. Ты. Я подумал и понял: ты ждешь меня. Я
подошел. Чеширский кот! Вот как было.
Он говорил резко и отрывисто, голосом Комова, и только внесмысловые
слова он произносил этим сочным незнакомым баритоном. Руки, пальцы его ни
на секунду не оставались в покое, и сам он все время двигался, и движения
его были стремительны и неуловимо-плавны, он словно переливался из одной
позы в другую. Фантастическое это было зрелище: привычные стены
кают-компании, ванильный запах от пирожных, все такое домашнее, обычное -
только странный лиловатый свет и в этом свете на полу гибкое, плавное и
стремительное маленькое чудовище. И тревожный рубиновый огонек на пульте.
- Откуда ты знал, что люди придут снова? - спросил Комов.
- Я размышлял и понял.
- А может быть, кто-нибудь рассказал тебе?
- Кто? Камни? Солнце? Кусты? Я один. Я и мои изображения. Но они
молчат. С ними можно только играть. Нет. Люди пришли и ушли. - Он быстрым
движением передвинул несколько листочков на полу. - Я подумал и понял: они
придут снова.
- А почему тебе было плохо?
- Потому что люди.
- Люди никогда никому не вредят. Люди хотят, чтобы всем вокруг было
хорошо.
- Я знаю, - сказал Малыш. - Я ведь уже говорил: люди уйдут, и будет
хорошо.
- От каких действий людей тебе плохо?
- От всех. Они есть, или они могут прийти - это плохо. Они уйдут
навсегда - это хорошо.
Красный огонек на пульте буравил мне душу. Я не удержался и тихонько
толкнул Комова ногой под столом.
- Откуда ты узнал, что если людям сказать, то они уйдут? - спросил
Комов, не обратив на меня внимания.
- Я знал: люди хотят, чтобы всем вокруг было хорошо.
- Но как ты это узнал? Ты же никогда не общался с людьми.
- Я много размышлял. Долго не понимал. Потом понял.
- Когда понял? Давно?
- Нет, недавно. Когда ты ушел от озера, я поймал рыбу. Я очень
удивился. Она почему-то умерла. Я стал размышлять и понял, что вы
обязательно уйдете, если вам сказать.
Комов покусал нижнюю губу.
- Я заснул на берегу океана, - сказал он вдруг. - Когда я проснулся,
то увидел: на мокром песке возле меня - следы человеческих ног. Я
поразмыслил и понял: пока я спал, мимо меня прошел человек. Откуда я это
узнал? Ведь я не видел человека, я увидел только следы. Я размышлял:
раньше следов не было; теперь следы есть; значит, они появились, пока я
спал. Это человеческие следы - не следы волн, не следы камня, который
скатился с горы. Значит, мимо меня прошел человек. Пока я спал, мимо меня
прошел человек. Так размышляем мы. А как размышляешь ты? Вот прилетели
люди. Ты ничего о них не знаешь. Но ты поразмыслил и узнал, что они
обязательно улетят навсегда, если ты поговоришь с ними. Как ты размышлял?
Малыш долго молчал - минуты три. На лице и на груди его вновь начался
танец мускулов. Проворные пальцы двигали и перемещали листья. Потом он
отпихнул листья ногой и сказал громко сочным баритоном:
- Это вопрос. По бим-бом-брамселям!
Вандерхузе затравлено кашлянул в своем углу, и Малыш сейчас же
поглядел на него.
- Феноменально! - воскликнул он все тем же баритоном. - Я всегда
хотел узнать: почему длинные волосы на щеках?
Воцарилось молчание. И вдруг я увидел, как рубиновый огонек погас и
разгорелся изумрудный.
- Ответьте ему, Яков, - спокойно попросил Комов.
- Гм... - сказал Вандерхузе, порозовев. - Как тебе сказать, мой
мальчик... - Он машинально взбил бакенбарды. - Это красиво, это мне
нравится... По-моему, это достаточное объяснение, как ты полагаешь?
- Красиво... Нравится... - повторил Малыш. - Колокольчик! - сказал он
вдруг нежно. - Нет, ты не объяснил. Но так бывает. Почему только на щеках?
Почему нет на носу?
- А на носу некрасиво, - наставительно сказал Вандерхузе. - И в рот
попадают, когда ешь...
- Правильно, - согласился Малыш. - Но если на щеках, и если идешь
через кусты, то должен цепляться. Я всегда цепляюсь волосами, хотя они у
меня наверху.
- Гм, - сказал Вандерхузе. - Видишь ли, я редко хожу через кусты.
- Не ходи через кусты, - сказал Малыш. - Будет больно. Сверчок на
печи!
Вандерхузе не нашелся, что ответить, но по всему видно было, что он
доволен. На индикаторе горел изумрудный огонек, Малыш явно забыл о своих
заботах, и наш бравый капитан, очень любивший детей, несомненно испытывал
определенное умиление. К тому же ему, кажется, льстило, что его
бакенбарды, служившие до сих пор только объектом более или менее плоских
острот, сыграли такую заметную роль в ходе контакта. Но тут наступила моя
очередь. Малыш неожиданно глянул мне в глаза и выпалил:
- А ты?
- Что - я? - спросил я, растерявшись, а потому
Комов немедленно и с явным удовольствием пнул меня в лодыжку.
- У меня вопрос к тебе, - объявил Малыш. - Тоже всегда. Но ты боялся.
Один раз чуть меня не погубил - зашипел, заревел, ударил меня воздухом. Я
бежал до самых сопок. То большое, теплое, с огоньками, делает ровную землю
- что это?
- Машины, - сказал я и откашлялся. - Киберы.
- Киберы, - повторил Малыш. - Живые?
- Нет, - сказал я. - Это машины. Мы их сделали.
- Сделали? Такое большое? И двигается? Феноменально. Но ведь они
большие!
- Бывают и больше, - сказал я.
- Еще больше?
- Гораздо больше, - сказал Комов. - Больше, чем айсберг.
- И они тоже двигаются?
- Нет, - сказал Комов. - Но они размышляют.
И Комов принялся рассказывать, что такое кибернетические машины. Мне
было очень трудно судить о душевных движениях Малыша. Если исходить из
предположения, что душевные движения его так или иначе выражались
движениями телесными, можно было считать, что Малыш сражен наповал. Он
метался по кают-компании, словно кот Тома Сойера, хлебнувший
болеутолителя. Когда Комов объяснил ему, почему моих киберов нельзя
считать ни живыми, ни мертвыми, он вскарабкался на потолок и бессильно
повис там, прилипнув к пластику ладонями и ступнями. Сообщение о машинах,
гигантских машинах, которые размышляют быстрее, чем люди, считают быстрее,
чем люди, отвечают на вопросы в миллион раз быстрее, чем люди, скрутило
Малыша в колобок, развернуло, выбросило в коридор и через секунду снова
швырнуло к нашим ногам, шумно дышащего, с огромными потемневшими глазами,
отчаянно гримасничающего. Никогда раньше и никогда после не приходилось
мне встречать такого благодарного слушателя. Изумрудная лампа на пульте
индикатора сияла, как кошачий глаз, а Комов говорил и говорил, точными,
ясными, предельно простыми фразами, ровным размеренным голосом и время от
времени вставлял интригующие: "подробнее об этом мы поговорим позже" или:
"это на самом деле гораздо сложнее и интереснее, но ведь ты пока еще не
знаешь, что такое гемостатика".
Едва Комов закончил, Малыш вскочил на кресло, обхватил себя своими
длинными жилистыми руками и спросил:
- А можно сделать так, чтобы я говорил, а киберы слушали?
- Ты это уже сделал, - сказал я.
Он бесшумно, как тень, упал на руки на стол передо мной.
- Когда?
- Ты прыгал перед ними, и самый большой - его зовут Том -
останавливался и спрашивал тебя, какие будут приказания.
- Почему я не слышал вопроса?
- Ты видел вопрос. Помнишь, там мигал красный огонек? Это был вопрос.
Том задавал его по-своему.
Малыш перелился на пол.
- Феноменально! - тихо-тихо сказал он моим голосом. - Это игра.
Феноменальная игра. Щелкунчик!
- Что значит "Щелкунчик"? - спросил вдруг Комов.
- Не знаю, - сказал Малыш нетерпеливо. - Просто слово. Приятно
выговаривать. Ч-чеширский кот. Щ-щелкунчик.
- А откуда ты знаешь эти слова?
- Помню. Два больших ласковых человека. Гораздо больше, чем вы... По
бим-бом-брамселям! Щелкунчик... С-сверчок на печи. Мар-ри, Мар-ри! Сверчок
кушать хоч-чет!
Честно говоря, у меня мороз пошел по коже, а Вандерхузе побледнел, и
бакенбарды его обвисли. Малыш выкрикивал слова сочным баритоном: закрыть
глаза - так и видишь перед собой огромного, полного крови и радости жизни
человека, бесстрашного, сильного, доброго... Потом в интонации его что-то
изменилось, и он тихонько пророкотал с неизъяснимой нежностью:
- Кошенька моя, ласонька... - И вдруг ласковым женским голосом: -
Колокольчик!.. Опять мокренький...
Он замолчал, постукивая себя пальцем по носу.
- И ты все это помнишь? - слегка изменившимся голосом произнес Комов.
- Конечно, - сказал Малыш голосом Комова, - а ты разве не помнишь
все?
- Нет, - сказал Комов.
- Это потому, что ты размышляешь не так, как я, - уверенно сказал
Малыш. - Я помню все. Все, что было вокруг меня когда-нибудь, я уже не
забуду. А когда забываю, надо только поразмыслить хорошенько, и все
вспоминается. Если тебе интересно обо мне, я потом расскажу. А сейчас
ответь мне: что вверху? Ты вчера сказал: звезды. Что такое звезды? Сверху
падает вода. Иногда я не хочу, а она падает. Откуда она? И откуда корабли?
Очень много вопросов, я очень много размышлял. Так много ответов, что
ничего не понимаю. Нет, не так. Много разных ответов, и все они спутаны
друг с другом, как листья... - Он сбил листья на полу в беспорядочную
кучку. - Закрывают друг друга, мешают друг другу. Ты ответишь?
Комов принялся рассказывать, и Малыш опять заметался, трепеща от
возбуждения. У меня зарябило в глазах, я зажмурился и стал думать, как же
это аборигены не объяснили Малышу таких простых вещей; и как это они
исхитрились так его одурачить, что он даже не подозревал об их
существовании; и как это Малыш умудряется помнить так точно все, что
слышал во младенчестве; и как это, в сущности, страшно - особенно то, что
он ничего не понимает из запомненного.
Тут Комов вдруг замолчал, в нос мне ударил резкий запах нашатырного
спирта, и я открыл глаза. Малыша в кают-компании не было, только слабый,
совсем прозрачный фантом быстро таял над горстью рассыпанных листьев. В
отдалении слабо чмокнула перепонка люка. Голос Майки обеспокоенно
осведомился по интеркому:
- Куда это он так почесал? Что-нибудь случилось?
Я взглянул на Комова. Комов с шелестом потирал руки, задумчиво
улыбаясь.
- Да, - проговорил он. - Любопытная картина получается... Майя! -
позвал он. - Усы эти появлялись?
- Восемь штук, - сказала Майка. - Только сейчас пропали, а то торчали
вдоль всего хребта... причем, цветные - желтые, зеленые... Я сделала
несколько снимков.
- Молодец, - похвалил Комов. - Теперь имейте в виду, Майя, при
следующей встрече обязательно будете присутствовать вы... Яков, забирайте
регистрограммы, пойдемте ко мне. А вы, Стась... - Он встал и направился в
угол, где был установлен блок видеофонографов. - Вот вам кассета, Стась,
передайте все в экстренных импульсах прямо в Центр. Дубль я возьму себе,
надо проанализировать... Где я тут видел проектор? А, вот он. Я думаю, в
нашем распоряжении еще часа три-четыре, потом он снова придет... Да,
Стась! Поглядите заодно радиограммы. Если есть что-нибудь стоящее...
Только из Центра, с базы или лично от Горбовского или от Мбога.
- Вы меня просили, - сказал я, поднимаясь. - Вам еще надо поговорить
с Михаилом Альбертовичем.
- Ах, да! - Лицо Комова стало виноватым. - Знаете, Стась, это не
совсем законно... Окажите любезность, выдайте запись сразу по двум
каналам: не только в Центр, но и на базу, лично и конфиденциально
Сидорову. Под мою ответственность.
- Я и под свою могу, - проворчал я уже за дверью.
Придя в рубку, я вставил кассету в автомат, включил передачу и
