навести Малыша на идею аборигенов. И предписал, надо сказать, правильно.
Совсем избежать таких разговоров не удается, и в последнее время я
заметил, что Малыш как-то очень болезненно переживает даже собственные
ссылки на свой образ жизни. Может быть, начинает догадываться? Кто его
знает... Я уже несколько дней жду его прямого вопроса. Хочу этого вопроса
и боюсь его...
- Почему вы можете, а я не могу?
- Этого мы еще толком не знаем, - признаюсь я и осторожно добавляю: -
Есть предположение, что ты все-таки не совсем человек...
- Тогда что же такое человек? - немедленно осведомляется он. - Что
такое человек совсем?
Я очень неважно представляю себе, как можно ответить на такой вопрос,
и обещаю рассказать ему об этом в следующую встречу. Он сделал из меня
настоящего энциклопедиста. Иногда я круглые сутки глотаю и перевариваю
информацию. Главный Информаторий работает на меня, крупнейшие специалисты
по самым различным отраслям знания работают на меня, я обладаю правом в
любую минуту связаться с любым из них и просить разъяснений - относительно
моделирования П-абстракций, обмена веществ у абиссальных форм жизни,
методики построения шахматных этюдов...
- У тебя усталый вид, - сочувственно замечает Малыш. - Ты устал?
- Ничего, - говорю я. - Терпеть можно.
- Странно, что ты устаешь, - сообщает он задумчиво. - Я почему-то
никогда не устаю. А что такое, собственно, усталость?
Я набираю в грудь побольше воздуху и принимаюсь объяснять ему, что
такое усталость. Не переставая слушать, он раскладывает перед собою
камешки, которые обработал для него старый добрый Том, придав им форму
кубиков, шаров, параллелепипедов, конусов и более сложных фигур. К
моменту, когда я заканчиваю, перед Малышом вырастает сложнейшее
сооружение, решительно ни на что не похожее, но тем не менее в своем роде
гармоническое и странно осмысленное.
- Ты рассказал хорошо, - говорит Малыш. - Скажи мне, наша беседа
записывается?
- Да, конечно.
- Изображение хорошее, четкое? Изображение!
- Как всегда.
- Тогда пусть эту фигуру посмотрит дед. Посмотри, дед: узлы остывания
здесь, здесь и здесь...
Дед Малыша, Павел Александрович Семенов, работает в области
реализации абстракций в смысле Парсиваля. Он довольно рядовой ученый, но
большой эрудит, и Малыш поддерживает с ним постоянную творческую связь.
Павел Александрович говорил мне, что Малыш мыслит зачастую наивно, но
всегда оригинально, и некоторые из его построений представляют
определенный интерес для теории Парсиваля.
- Обязательно, - говорю я. - Непременно передам. Сегодня же.
- А может быть, это пустяки, - вдруг заявляет Малыш и одним движением
сметает всю свою конструкцию. - Что сейчас делает Лева? - спрашивает он.
Лева - это старший инженер базы, большой шутник и анекдотчик. Когда
Лева беседует с Малышом, околопланетный эфир заполняется хохотом и
азартными визгами, а я испытываю что-то вроде ревности. Малыш очень любит
Леву и обязательно каждый раз спрашивает о нем. Иногда он спрашивает и о
Вандерхузе, и тогда чувствуется, что сладостная тайна бакенбард до сих пор
осталась для него неразгаданной и острой. Раз или два он спросил о Комове,
и мне пришлось объяснить ему, что такое проект "Ковчег-2", а также зачем
этому проекту нужен ксенопсихолог. А вот о Майке он не спросил ни разу.
Когда я сам попытался заговорить о ней, когда попытался объяснить, что
Майка, если и обманывала, то для его же, Малыша, пользы, что из нас
четверых именно Майка первая поняла, как тяжело Малышу и как он нуждается
в помощи, - когда я попытался все это ему растолковать, он просто встал и
ушел. И точно так же встал и ушел, когда я однажды, к слову, принялся
объяснять ему, что такое ложь...
- Лева спит, - говорю я. - У нас тут сейчас ночь, вернее, ночное
время бортовых суток.
- Значит, ты тоже спал? Я тебя опять разбудил?
- Это не страшно, - говорю я искренне. - Мне интереснее с тобою, чем
спать.
- Нет. Ты иди и спи, - решительно распоряжается Малыш. - Странные мы
все-таки существа. Обязательно нам нужно спать.
Это "мы" подобно бальзаму проливается на мое сердце. Впрочем, Малыш
последнее время часто говорит "мы", и я уже понемножку начал привыкать.
- Иди спать, - повторяет Малыш. - Но только скажи мне сначала: пока
ты спишь, никто не придет на этот берег?
- Никто, - говорю я, как обычно. - Можешь не беспокоиться.
- Это хорошо, - говорит он с удовлетворением. - Так ты спи, а я пойду
поразмышляю.
- Конечно, иди, - говорю я.
- До свидания, - говорит Малыш.
- До свидания, - говорю я и отключаюсь.
Но я знаю, что будет дальше, и я не иду спать. Мне совершенно ясно,
что сегодня я опять не высплюсь.
Он сидит в своей обычной позе, к которой я привык и которая уже не
кажется мне мучительной. Некоторое время он всматривается в потухший экран
во лбу старины Тома, потом поднимает глаза к небу, как будто надеется
увидеть там, на двухсоткилометровой высоте, мою базу, состыкованную со
спутником Странников, а за его спиной расстилается знакомый мне пейзаж
запрещенной планеты Ковчег - песчаные дюны, шевелящаяся шапка тумана над
горячей топью, хмурый хребет вдали, а над ним - тонкие длинные линии
колоссальных, по-прежнему и, может быть, навсегда загадочных сооружений,
словно гибкие, тревожно трепещущие антенны чудовищного насекомого.
Там у них сейчас весна, на кустах распустились большие, неожиданно
яркие цветы, над дюнами струится теплый воздух. Малыш рассеянно озирается,
пальцы его перебирают отшлифованные камешки. Он смотрит через плечо в
сторону хребта, отворачивается и некоторое время сидит неподвижно, понурив
голову. Потом, решившись, он протягивает руку прямо ко мне и нажимает
клавишу вызова под самым носом у Тома.
- Здравствуй, Стась, - говорит он. - Ты уже поспал?
- Да, - отвечаю я. Мне смешно, хотя спать хочется ужасно.
- А хорошо было бы сейчас поиграть, Стась. Верно?
- Да, - говорю я. - Это было бы неплохо.
- Сверчок на печи, - говорит он и некоторое время молчит.
Я жду.
- Ладно, - бодро говорит Малыш. - Тогда давай опять побеседуем.
Давай?
- Конечно, - говорю я. - Давай.
