- Почему? - живо поинтересовался Вандерхузе.
- Он с ними играл, - объяснила Майка.
- Кто? - спросил Вандерхузе. - Комов?
- Нет. Семенов.
- Семенов? - удивленно переспросил Вандерхузе. - Гм... Ну и что?
- Семенов-младший, - нетерпеливо сказал я. - Пассажир. Ребенок.
- Какой ребенок?
- Ребенок Семеновых! - сказала Майка. - Понимаете, зачем у них было
это шьющее устройство? Чепчики всякие там, распашоночки, подгузнички...
- Подгузнички! - повторил пораженный Вандерхузе. - Так это у них
родился ребенок! Да-да-да-да! Я еще удивился, где они подцепили пассажира
и вдобавок однофамильца! Мне и в голову... Ну конечно!
Запел радиовызов. Я машинально откликнулся. Это оказался Вадик.
Говорил он торопливо и вполголоса - видно, боялся, что засекут...
- Что у вас там, Стась? Только быстро, мы сейчас снимаемся...
- Такое быстро не расскажешь, - сказал я недовольно.
- А ты в двух словах. Корабль Странников нашли?
- Каких Странников? - поразился я. - Где?
- Ну, этих... которых Горбовский ищет...
- Кто нашел?
- Вы нашли! Нашли ведь? - голос его вдруг изменился. - Проверяю
настройку, - строго произнес он. - Выключаюсь.
- Что там нашли? - спросил Вандерхузе. - Какой еще корабль?
Я отмахнулся.
- Это так, любопытные... Значит, родился он в апреле тридцать
третьего, а отозвались они в последний раз в мае тридцать четвертого...
Яков, как часто они должны были выходить на отзыв?
- Раз в месяц, - сказал Вандерхузе. - Если корабль находится в
свободном поиске...
- Минуточку, - сказал я. - Май, июнь...
- Тринадцать месяцев, - сказала Майка.
Я не поверил и пересчитал сам.
- Да, - сказал я.
- Невероятно, правда?
- Что, собственно, невероятно? - осторожно спросил Вандерхузе.
- В день крушения, - сказала Майка, - младенцу было год и один месяц.
Как же он выжил?
- Аборигены, - сказал я. - Семенов стер бортжурнал. Значит, кого-то
увидел... И нечего было Комову на меня лаять! Это был настоящий детский
плач! Что я, годовалых детей не слышал?.. Они все это записали, а когда он
вырос, дали ему прослушать...
- Чтобы записать, нужно иметь технику, - сказала Майка.
- Ну, не записали, так запомнили, - сказал я. - Это неважно.
- Ага, - произнес Вандерхузе. - Он увидел либо негуманоидов, либо
гуманоидов, но в стадии машинной цивилизации. И поэтому стер бортжурнал.
По инструкции.
- На машинную цивилизацию не похоже, - сказала Майка.
- Значит, негуманоиды... - До меня вдруг дошло. - Ребята, - сказал я,
- если здесь негуманоиды, то это такой случай, что я просто не знаю...
Человек-посредник, понимаете? Он - и человек и нечеловек, гуманоид и
негуманоид! Такого еще никогда не бывало. О таком даже мечтать никто не
рискнул бы!
Я был в восторге. Майка тоже была в восторге. Перспективы ослепляли
нас. Туманные, неясные, но ослепительно радужные. Дело было не только в
том, что впервые в истории становился возможным контакт с негуманоидами.
Человечество получало уникальнейшее зеркало, перед человечеством
открывалась дверь в совершенно недоступный ранее, непостижимый мир
принципиально иной психологии, и смутные Комовские идеи вертикального
прогресса обретали, наконец экспериментальный фундамент...
- Чего ради негуманоиды станут возиться с человеческим ребенком? -
задумчиво произнес Вандерхузе. - Зачем это им, и что они в этом понимают?
Перспективы несколько потускнели, но Майка сейчас же сказала с
вызовом:
- На Земле известны случаи, когда негуманоиды воспитывали
человеческих детей.
- Так то на Земле! - сказал Вандерхузе грустно.
И он был прав. Все известные разумные негуманоиды отстояли от
человека гораздо дальше, чем волки или даже осьминоги. Утверждал же такой
серьезный специалист, как Крюгер, что разумные слизни Гарроты
рассматривают человека со всей его техникой не как явление реального мира,
а как плод своего невообразимого воображения...
- И тем не менее, он уцелел и вырос! - сказала Майка.
И она тоже была права.
Я - человек по натуре скептический. Я не люблю зарываться и чрезмерно
фантазировать. Не то что Майка. Но тут больше просто ничего нельзя было
предположить. Годовалый ребенок. Ледяная пустыня. Один. Ведь ясно же, что
сам по себе он выжить не смог бы. Причем с другой стороны - стертый
бортжурнал. Что тут еще можно придумать? Какие-нибудь пришельцы-гуманоиды
случайно оказались поблизости, выкормили, а потом улетели... Чепуха
ведь...
- А может быть, он не выжил? - сказала Майка. - Может быть, все, что
от него осталось, это его плач и голоса его родителей?
На секунду мне показалось, что все рухнуло. Вечно эта Майка
что-нибудь выдумает. Но я тут же сообразил.
- А как он проходит в корабль? Как он командует моими киберами? Нет,
ребята, либо мы встретили в космосе точную - понимаете? - точную,
идеальную реплику человечества, либо это космический Маугли. Не знаю, что
более вероятно.
- И я не знаю, - сказала Майка.
- И я, - сказал Вандерхузе.
Из репродуктора раздался голос Комова:
- Внимание, на борту! Я вышел на позицию. Смотреть вокруг хорошенько.
Мне отсюда видно немного. Радиограммы были?
Я заглянул в приемный карман.
- Целая пачка, - сказал я.
- Целая пачка, - сказал Вандерхузе в микрофон.
- Стась, мои радиограммы вы отправили?
- А... еще не все, - сказал я, поспешно усаживаясь за рацию.
- Еще не все, - сообщил Вандерхузе в микрофон.
- Хлев на палубе! - объявил Комов. - Хватит философствовать,
принимайтесь за дело. Майя, следите за экраном. Забудьте обо всем и
следите за экраном. Попов, чтобы последняя моя радиограмма через десять
минут была в эфире. Яков, зачитайте, что там пришло на мое имя...
Когда я закончил передачу и осмотрелся, все были заняты своими
делами. Майка сидела за пультом обзора - на панорамном экране виднелся
Комов, крошечная фигурка у самого берега; над болотом шевелился туман, и
больше никакого движения на всех трехстах шестидесяти градусах в радиусе
семи километров от корабля не было заметно. Комов сидел к нам спиной:
очевидно, он ждал, что наш Маугли появится из болота. Майка медленно
поворачивала голову из стороны в сторону, озирая окрестности, и время от
времени давала на какой-нибудь подозрительный участок максимальное
увеличение - тогда на экранах малых мониторов появлялся то поникший куст,
то лиловая тень дюны на искрящемся песке, то неопределенное пятно в редкой
щетине карликовых деревьев.
Вандерхузе монотонно бубнил в микрофон: "...варианты психотипа
двоеточие шестнадцать эн дробь тридцать два дзета или шестнадцать эм...
мама... дробь тридцать один эпсилон..." - "Достаточно, - говорил Комов. -
Следующую". - "Земля Лондон Картрайт, уважаемый Геннадий, еще раз
напоминаю о вашем обещании дать отзыв..." - "Достаточно. Следующую". -
"Пресс-центр..." - "Достаточно. Дальше. Яков, читайте только то, что из
Центра или с базы". Пауза. Вандерхузе перебирает карточки. "Центр Бадер
затребованная вами аппаратура нуль-транспортируется на базу вышлите ваши
предварительные соображения по следующим пунктам первое другие вероятные
зоны обитания аборигенов..." - "Достаточно. Дальше..."
Тут меня вызвала база. Сидоров спрашивал Комова.
- Комов на контакте, Михаил Альбертович, - сказал я виновато.
- Контакт начался?
- Нет еще. Ждем.
Сидоров кашлянул.
- Ну ладно, я соединюсь с ним попозже. Это не срочно. - Он помолчал.
- Волнуетесь?
Я прислушался к своим ощущениям.
- Н-не то что волнуемся... Странно как-то. Как во сне. Как в сказке.
Сидоров вздохнул.
- Не буду мешать, - сказал он. - Желаю удачи.
Я поблагодарил. Затем я оперся локтем на пульт, положил подбородок на
ладонь и снова прислушался к своим ощущениям. Да, странно как-то. Человек
- нечеловек. Наверное, на самом деле его нельзя называть человеком.
Человеческий детеныш, воспитанный волками, вырастает волком. Медведями -
медведем. А если бы человеческого детеныша взялся воспитывать спрут? Не
съел бы, а стал воспитывать... Дело даже не в этом. И волк, и медведь, и
спрут - все они лишены разума. Во всяком случае, того, что ксенологи
называют разумом. А вот если нашего Маугли воспитали существа разумные, но
в то же время в некотором смысле спруты?.. И даже еще более чужие, чем
спруты... А ведь это они научили его выбрасывать защитные фантомы, научили
мимикрии, - в человеческом организме нет ничего для таких штучек, значит,
это искусственное приспособление... Постой, а для чего ему мимикрия? От
кого это он приучен защищаться? Планета-то ведь пуста! Значит, не пуста.
Я представил себе огромные пещеры, залитые призрачным лиловым светом,
мрачные закоулки, в которых таится смертельная опасность, и маленького
мальчика, который крадется вдоль липкой стены, готовый в любую секунду
исчезнуть, раствориться в неверном сиянии, оставив врагу свою зыбкую,
расплывающуюся тень. Бедный мальчуган. Его надо немедленно вывезти
отсюда... Стоп-стоп-стоп! Это все чепуха. Это все не бывает. Не бывает
так, чтобы существовала сложная, мудрая, многоопытная жизнь и не кишела бы
вокруг нее жизнь попроще, поглупее. Сколько здесь обнаружили видов живых
существ? Не то одиннадцать, не то двенадцать - и это во всем диапазоне от
вируса до человеческого детеныша. Нет, так не бывает. Тут что-то не то.
Ладно, скоро узнаем. Мальчуган нам все расскажет. А если не расскажет?
Много ли человеческие волчата рассказали людям о волках? На что же
рассчитывает Комов? Мне захотелось сейчас же, немедленно спросить у
Комова, на что он рассчитывает.
Вандерхузе дочитал последнюю радиограмму, вытянулся в кресле, заложил
руки за голову и произнес задумчиво:
- А ведь я знавал Семеновых. Должен вам сказать, очень были славные и
в то же время очень странные люди. Романтики старины. Конечно, Шура знал
все старинные законы, он их вечно цитировал. Нам они казались смешными и
нелепыми, а он находил в них какую-то прелесть... Катастрофа, агония,
страшные чудовища лезут в корабль... Уничтожить бортжурнал, стереть свой
след в пространстве - ведь на том конце следа Земля! Да, это очень на него
похоже. - Вандерхузе помолчал. - Между прочим, таких, кто ищет уединения,
гораздо больше, чем мы с вами думаем. Ведь уединение - не такая уж плохая
вещь, как вы полагаете?
- Не для меня, - коротко сказала Майка, не отрываясь от экрана.
- Это потому, что ты молода, - возразил Вандерхузе. - В твоем
возрасте Шура Семенов тоже любил дружить со многими и чтобы многие дружили
с ним. И чтобы работать вместе - большой шумной компанией. И чтобы
устраивать мозговые атаки, и все время быть в веселом напряжении, и чтобы
все время соревноваться, все равно в чем - в прыжках ли с крыльями, в
количестве острот на единицу времени, в знании наизусть каких-нибудь
таблиц... Во всем. А в промежутках во все горло распевать под нэкофон
куплеты собственного сочинения... - Вандерхузе вздохнул. - Обычно это
проходит с началом настоящей любви... Впрочем, об этом я ничего не знаю. Я
знаю только, что с двадцатого года Шурик и Мари ушли в группу Свободного
поиска. С тех пор я их, собственно, ни разу не видел. Один раз говорил по
видео... Я был тогда диспетчером, и Шура запрашивал у меня разрешение на
выход с Пандоры. - Вандерхузе снова вздохнул. - Между прочим, у Шуры отец
жив и сегодня, Павел Александрович. Надо будет обязательно к нему зайти,
когда вернемся... - Он помолчал. - Если хотите знать, - объявил он, - я
