человек в критических условиях. И особенно женщина. Вспомните историю
Марты Пристли. Вспомните историю Колесниченко. И вспомните вообще историю,
Яков.
Наступило молчание. Вандерхузе сидел с несчастным видом и безжалостно
таскал себя за бакенбарды.
- А меня как раз не удивляет, что она оказалась в кессоне, - подала
голос Майка. - Я другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был
же удар, человек умирает...
- Ну, это как раз... - неуверенно проговорил Вандерхузе. - Это может
быть. Агония, шарил руками по пульту, зацепил ключ...
- Вопрос о бортжурнале, - сказал Комов, - вынесен в раздел фактов
особого назначения. Лично я думаю, что эта загадка никогда не будет
разрешена... если, впрочем, это загадка, а не случайное стечение
обстоятельств. Продолжаем, - он быстро перебрал разбросанные перед ним
листки. - Собственно, у меня, пожалуй, больше нет замечаний. Земная
микрофлора и микрофауна, по-видимому, погибла, следов ее, во всяком
случае, нет... Так... Личные бумаги. Разбирать их - дело не наше, кроме
того, они в таком состоянии, что мы можем только напортить. Завтра я их
законсервирую и привезу сюда... Да! Попов, тут есть кое-что по вашей
части. Вам известно кибернетическое оборудование кораблей типа "Пеликан"?
- Да, конечно, - сказал я, поспешно отодвигая тарелку.
- Будьте добры, - он перебросил мне листок бумаги, - вот опись всех
обнаруженных кибермеханизмов. Проверьте, все ли на месте.
Я взял опись. Все выжидательно глядели на меня.
- Да, - проговорил я, - пожалуй, все на месте. Даже инициаторные
разведчики на месте, обычно их всегда некомплект... А вот этого я не
понимаю. Что такое: "Ремонтный робот, переоборудованный в шьющее
устройство"?
- Яков, объясните, - распорядился Комов.
Вандерхузе задрал голову и выпятил челюсть.
- Понимаешь ли, Стась, - как бы в задумчивости произнес он. - Трудно
тут что-либо объяснить. Просто ремонтный кибер, превращенный в шьющее
устройство. В устройство, которое шьет, понимаешь? У кого-то из них,
видимо у женщины, было несколько необычное хобби.
- Ага, - сказал я, удивившись. - Но это точно - ремонтный кибер?
- Несомненно, - уверенно сказал Вандерхузе.
- Тогда здесь полный комплект, - сказал я, возвращая Комову опись. -
Просто на редкость полный. Наверное, они ни разу не высаживались на
тяжелых планетах.
- Спасибо, - сказал Комов. - Когда будет готов чистовик заключения, я
попрошу вас подписать раздел об утечке выжившей кибертехники.
- Но ведь утечки нет, - возразил я.
Комов не обратил на меня внимания, а Вандерхузе объяснил:
- Это просто название раздела: "Утечка выжившей кибертехники". Ты
подпишешь, что утечки нет.
- Так... - проговорил Комов, собирая в пачку разбросанные листы. -
Теперь я очень прошу вас, Яков, привести все это в окончательный порядок,
мы подпишемся, и уже сегодня можно будет радировать. А теперь, если ни у
кого нет дополнительных соображений, я пойду.
Дополнительных соображений не было, и он ушел. Вандерхузе с тяжким
вздохом поднялся, взвесил на ладони пачку листов заключения, посмотрел на
нас, откинув голову, и тоже удалился.
- Вандер явно недоволен, - заметил я, накладывая на тарелку жаркое.
- Я тоже недовольна, - сказала Майка. - Как-то недостойно все это
получилось. Я не умею объяснить, может быть, это я по-детски, наивно... но
должно же быть... должна же быть минута молчания какая-то... А тут -
раз-два, завертели-закрутили колесо: положение останков, утечка
кибертехники, топографические параметры... Тьфу! Как будто в школе на
практических занятиях...
Я был полностью с нею согласен.
- Ведь Комов никому рта не дает раскрыть! - продолжала она со
злостью. - Все ему ясно, все ему очевидно, а на самом деле не так все это
ясно. И с метеоритом неясно, и особенно с этим бортжурналом. И не верю я,
что ему все ясно! По-моему, у него что-то на уме, и Вандер это тоже
понимает, только не знает, как его зацепить... а может быть, считает, что
это несущественно...
- Может быть, это и в самом деле несущественно... - пробормотал я
неуверенно.
- А я и не говорю, что существенно! - возразила Майка. - Мне просто
не нравится, как Комов себя ведет. Не понимаю я его. И вообще он мне не
нравится! Мне о нем все уши прожужжали, а я теперь хожу и считаю дни,
сколько мне с ним работать осталось... В жизни больше никогда с ним
работать не буду!
- Ну, не так уж много и осталось, - примирительно сказал я. -
Всего-то еще дней двадцать...
На том мы и расстались. Майка пошла приводить в порядок свои
измерения и квартирьерские кроки, а я отправился в рубку, где меня ожидал
маленький сюрприз: Том сообщал, что закладка фундамента закончена, и
предлагал принять работу. Я накинул доху и побежал на стройплощадку.
Солнце уже зашло, сумерки сгустились. Странные здесь сумерки -
темно-фиолетовые, как разведенные чернила. Луны нет, зато в изобилии
северное сияние, да еще какое! Гигантские полотнища радужного света
бесшумно развеваются над черным океаном, сворачиваются и разворачиваются,
трепещут и вздрагивают, словно под ветром, переливаются белым, зеленым,
розовым и вдруг мгновенно гаснут, оставив в глазах смутные цветные пятна,
а потом вновь возникают, и тогда исчезают звезды, исчезают сумерки, все
вокруг окрашивается в неестественные, но чистейшие цвета - туман над
болотом становится красно-синим, айсберг вдали мерцает, как глыба янтаря,
а по пляжу стремительно несутся зеленоватые тени.
Яростно растирая мерзнущие щеки и нос, я осматривал в этом чудном
свете готовые фундаменты. Том, неотступно следовавший за мной по пятам,
услужливо сообщал необходимые цифры, а когда сияние гасло - не менее
услужливо включал прожекторы. И было как всегда мертвенно тихо, только
похрустывал у меня под каблуками смерзшийся песок. Потом я услышал голоса:
Майка и Вандерхузе вышли подышать свежим воздухом и полюбоваться небесным
спектаклем. Майке очень нравилось северное сияние - единственное, что ей
нравилось на этой планете. Я был довольно далеко от корабля, метрах в ста,
и не видел их, но голоса слышал отчетливо. Впрочем, сначала я слушал их в
пол-уха. Майка говорила что-то о поврежденных верхушках деревьев, а
Вандерхузе гудел об эрозии бортовой квазиорганики - по-видимому, они снова
обсуждали причины и обстоятельства гибели "Пеликана".
Была в их беседе какая-то странность. Повторяю: я вначале не очень-то
прислушивался и только потом понял, в чем дело. Они разговаривали, словно
не слушая друг друга. Например, Вандерхузе говорил: "Один планетарный
двигатель у них уцелел, иначе они бы просто не могли маневрировать в
атмосфере..." А Майка долбила свое: "Нет, Яков, не менее десяти -
пятнадцати лет. Посмотрите на эти наплывы..."
Я спустился в один из фундаментов, чтобы осмотреть дно, а когда
вылез, разговор сделался более связным, но зато менее понятным. Они словно
репетировали какую-то пьесу.
- А это еще что такое? - спрашивала Майка.
- Я бы сказал, что это игрушка, - отвечал Вандерхузе.
- Я бы тоже так сказала. Но зачем?
- Хобби. Ничего удивительного, весьма распространенное хобби.
В общем, это было похоже, как мы развлекались на базе в ожидании
формировки. Вадим, скажем, ни с того ни с сего орал на всю столовую:
"Капитан! Принимаю решение сбросить хвостовую часть и уходить в
подпространство!" - на что какой-нибудь другой остряк немедленно
откликался: "Ваше решение одобряю, капитан! Не забудьте головную часть,
капитан!" - И так далее.
Впрочем, странный этот разговор скоро прекратился. Явственно чмокнула
перепонка люка, и снова наступила тишина. Я осмотрел последний фундамент,
похвалил Тома за хорошую работу и приказал ему переключить Джека на
следующий этап. Сполохи погасли, и в наступившей тьме ничего не было
видно, кроме бортовых огней моих киберов. Чувствуя, что кончик носа у меня
вот-вот отвалится, я рысцой побежал к кораблю, нашарил перепонку и вскочил
в кессон. Кессон - это прекрасно. Это одно из самых чудесных помещений
корабля. Наверное, это потому, что кессон - первое помещение корабля,
которое дарует тебе сладостное ощущение дома: вернулся домой, в родное,
теплое, защищенное, из чужого, ледяного, угрожающего. Из тьмы в свет. Я
сбросил доху и, на ходу покрякивая и растирая ладони, направился в рубку.
Вандерхузе уже сидел там, обложенный своими бумажками, и, скорбно
склонив голову, переписывал начисто очередную страницу заключения.
Шифрующая машинка бойко стрекотала под его пальцами.
- А мои ребятки уже фундамент закончили, - похвастался я.
- Угу, - отозвался Вандерхузе.
- А что у вас там за игрушки? - спросил я.
- Игрушки... - рассеянно повторил Вандерхузе. - Игрушки? -
переспросил он, не переставая стрекотать машинкой. - Ах, игрушки... - Он
отложил готовый листок и взял другой.
Я подождал немного и напомнил:
- Так что это за игрушки?
- Что это за игрушки... - со значительностью в голосе повторил
Вандерхузе и, задрав голову, поглядел на меня. - Ты так ставишь вопрос?
Это, видишь ли... А впрочем, кто его знает, что это за игрушки. Там, на
"Пеликане"... Извини, Стась, я сначала закончу, как ты полагаешь?
Я на цыпочках прошел к своему пульту, последил немного за работой
Джека, который принялся уже возводить стены метеостанции, а потом, так же
на цыпочках, вышел из рубки и отправился к Майке.
Все мыслимое освещение в каюте Майки было включено, а сама она
восседала по-турецки на койке и тоже была очень занята. На столе, на
койке, на полу расстилались простыни-склейки, карты, кроки, раздвинутые
гармошки аэрофотографий, наброски и записи, и Майка по очереди все это
рассматривала, делала какие-то пометки, иногда хватала лупу, а иногда -
бутылку с соком, стоявшую на стуле рядом. Понаблюдав ее некоторое время, я
выбрал момент, когда бутылка с соком покинула стул, и уселся на стул сам,
так что когда Майка, не глядя, сунула бутылку обратно, то попала мне прямо
в протянутую руку.
- Спасибо, - сказал я и отхлебнул.
Майка приподняла голову.
- А, это ты? - произнесла она с неудовольствием. - Ты чего?
- Просто так зашел, - сказал я благодушно. - Нагулялась?
- И не думала, - возразила она, отбирая у меня бутылку. - Сижу, как
проклятая, вчера вечером не работала, накопилось тут всякого... Какое тут
гулянье!
Она вернула мне бутылку, я машинально отхлебнул, ощущая смутное
беспокойство, и тут у меня словно пелена с глаз упала: Майка была одета
по-домашнему, в свою любимую пушистую кофту и шорты, на голове у нее был
платок, и волосы под платком были влажные.
- В душе была? - тупо спросил я.
Она что-то ответила, но я и так уже все понял. Я встал. Я аккуратно
поставил бутылку на сиденье. Я пробормотал что-то, не помню - что. Я
каким-то образом очутился в коридоре, потом у себя в каюте, погасил
зачем-то верхний свет, включил зачем-то ночничок, лег на койку и
повернулся лицом к стене. Меня опять трясло. Помню, в голове моей
крутились какие-то обрывочные мысли, вроде: "Теперь-то уж все пропало, все
напрасно, теперь-то уж окончательно и бесповоротно". Я поймал себя на том,
что опять прислушиваюсь. И я опять что-то слышал, что-то неподобающее.
Тогда я рывком поднялся, полез в ночной столик, взял таблетку снотворного
и положил под язык. Потом я снова лег. По стенам топотали ящерицы,
затененный потолок медленно поворачивался, ночник то совсем меркнул, то
