подсмеивались и величали меня "Вашей светлостью" либо "маркизом". Теперь
я должен был во что бы то ни стало сквитаться с ними, показать, на что я
способен.
Если я и заколебался на мгновение, никто этого не заметил, ибо, по
счастью, мимо как раз шла в очередной обход стража. Мы все примолкли, и
тут случилось нечто такое, от чего вся кровь во мне закипела. В нашей
команде был солдат по имени Клозель, человек весьма дурного нрава. Он
был одним из приспешников Гогла, но в то время, как Гогла всегда держал-
ся с какой-то дикой, вызывающей веселостью, Клозель был неизменно угрюм
и зол. Его иногда звали "генералом", а иногда столь грубой кличкой, что
я и повторить ее не решусь. Пока мы все прислушивались к шагам стражи,
он ухватил меня за плечо и прошептал в самое ухо:
- Коли не пойдешь, уж я позабочусь, чтоб тебя повесили, маркиз!
- Разумеется, господа, я с превеликим удовольствием пойду первый, -
сказал я, едва дозор прошел. - Но прежде надо наказать негодяя. Мсье
Клозель только что оскорбил меня и опозорил французскую армию, и я тре-
бую, чтобы команда покарала его по заслугам.
Все как один пожелали узнать, в чем же провинился Клозель, и, когда я
рассказал, все как один согласились, что он заслуживает наказания. Расп-
равились с "генералом" так беспощадно, что на следующий день каждый
встречный поздравлял его с новыми "знаками отличия". Наше счастье, что
он был из тех, кто первым задумал побег и особенно горячо верил в успех,
не то он непременно в отместку выдал бы всех нас. Ну, а уж на меня-то он
поистине смотрел зверем, и я решил впредь держаться от него подальше.
Если бы я мог начать спуск в ту же минуту, без сомнения, я отлично бы
справился. Однако было уже слишком поздно - недалеко и до рассвета. А
ведь надо было еще оповестить всех остальных. Но мало того: на мою беду,
следующие две ночи небо так и сияло звездной россыпью - кошку и ту видно
было за четверть мили. Так что пока посочувствуйте виконту де Сент-Иву!
Все разговаривали со мною вполголоса, точно у постели больного. Наш кап-
рал-итальянец, который получил от какой-то торговки рыбой дюжину устриц,
принес их и положил к моим ногам, точно я был некий языческий идол; и с
той поры один вид раковины всегда несколько нарушает мое душевное равно-
весие. Самый лучший наш резчик преподнес мне табакерку, которую только
что закончил и о которой говорил, пока мастерил ее, что отдаст не дешев-
ле чем за пятнадцать шиллингов. Табакерка, право же, стоила этих денег!
И, однако, слова благодарности застряли у меня в горле. Короче говоря,
меня кормили на убой, точно пленника в стане людоедов, и воздавали мне
почести, точно жертвенному быку. Меня ни на минуту не оставляли в покое,
а не сегодня-завтра мне предстояло весьма опасное приключение, так что
роль моя давалась мне с трудом.
И когда на третий вечер с моря поднялся туман и заклубился над кре-
постью, на душе у меня полегчало. Огни Принцесс-стрит то совсем скрыва-
лись, то мерцали не ярче кошачьих глаз, и стоило на пять шагов отойти от
фонарей, горящих на крепостных стенах, как дальше приходилось уже дви-
гаться ощупью впотьмах. Мы поспешили улечься пораньше. Будь наши тюрем-
щики настороже, они бы заметили, что мы затихли непривычно рано. Но вряд
ли хоть один из нас уснул. Каждый лежал на своем месте и терзался надеж-
дой на свободу, и страх перед ужасной смертью раздирал наши сердца. Пе-
рекликнулись часовые, мало-помалу стихли городские шумы. Со всех сторон,
из разных частей города до нас то и дело доносились возгласы сторожей,
объявлявших время. Как часто, покуда я жил в Англии, слушал я эти хрип-
лые, отрывистые выкрики или, когда мне не спалось, подходил к окну и
глядел на старика, что ковылял по тротуару в плаще с капюшоном, в шапке,
с коротким мечом и колотушкой! И всегда я думал при этом, как поразному
отдается его крик в спальне любовников, у смертного ложа или в камере
осужденного на казнь. Можно сказать, что в эту ночь я и сам слушал его
как осужденный на казнь.
Наконец на улице напротив нашей тюрьмы раздался громкий голос, подоб-
ный реву быка:
- Полвторого ночи, темно, густой холодный туман.
И все мы тотчас безмолвно поднялись. Когда я крался вдоль зубчатых
стен по направлению к... (я чуть было не написал к виселице)... старши-
на, видно, не уверенный в моей твердости, шел за мной по пятам и время
от времени нашептывал мне в ухо какие-то несуразные слова, думая меня
успокоить. В конце концов я не выдержал.
- Будьте столь любезны, оставьте меня! - сказал я. - Я не трус и не
дурак. Вам-то откуда известно, достаточно ли длинна веревка? А я через
десять минут буду это знать совершенно точно!
Старый добряк усмехнулся в усы и похлопал меня по спине.
Наедине с другом можно было и не сдержаться, но перед лицом всех моих
товарищей я должен был показать себя наилучшим образом. Пора было выхо-
дить на сцену, и, надеюсь, я сделал это неплохо.
- Итак, господа, - сказал я, - если веревка готова, висельник к вашим
услугам!
Подкоп был свободен, кол вбит в землю, веревка протянута. Покуда я
пробирался к месту, многие товарищи ловили мою руку и крепко пожимали ее
- знак внимания, без которого я отлично мог обойтись.
- Не спускайте глаз с Клозеля! - шепнул я старшине Лакла, опустился
на четвереньки, ухватился обеими руками за веревку и начал пятиться. Но
вот ноги мои повисли в пустоте, и казалось, сердце сейчас остановится;
однако в следующее мгновение я уже нелепо болтался в воздухе, точно иг-
рушечный клоун. Никогда я не был образцом благочестия, но тут меня сразу
прошибло молитвами и холодным потом.
Через каждые восемнадцать дюймов на веревке завязан был узел, и чело-
веку несведущему может показаться, что это должно было облегчать спуск.
Но, на мою беду, в эту проклятую веревку словно бес вселился, да не
простой, а полный злобы и ненависти именно ко мне. Она метнулась в одну
сторону, мгновение помедлила и вдруг, точно на вертеле, стремительно
закружила меня в другую сторону; она ужом выскальзывала из сжимавших ее
ног, все время держала меня в неистовом и яростном напряжении и то и де-
ло ударяла о скалу. Я невольно зажмурился, но даже если бы и раскрыл
глаза, вряд ли увидел бы что-либо, кроме тьмы. Наверно, я изредка пере-
водил дух, но и сам не замечал, что все-таки еще дышу. Все мои силы и
помыслы поглощала борьба с ускользавшей от меня веревкой, я поминутно
терял ее и снова ловил ногами, так что даже не понимал толком, поднима-
юсь я или спускаюсь.
Внезапно я со всего размаха ударился об утес и едва не лишился
чувств, а когда вновь стал смутно сознавать происходящее, то с изумлени-
ем обнаружил, что уже не кручусь как бешеный: отвесная стена выдавалась
здесь вперед под таким углом, что тело мое обрело опору и одной ногой я
твердо стоял на выступе. Кажется, никогда в жизни я не вздыхал с таким
сладостным облегчением; всем телом я прильнул к веревке и самозабвенно и
радостно закрыл глаза. Вскорости мне пришло в голову посмотреть, далеко
ли я продвинулся в своем отчаянном путешествии, ибо я не имел об этом ни
малейшего представления. Я взглянул вверх и увидел лишь ночной мрак да
туман. Тогда я опасливо вытянул шею и заглянул вниз. Там, в море тьмы,
виделся смутный узор огоньков - одни протянулись щепоткой, словно бы
вдоль улиц, другие отошли в сторонку, словно светились они в уединенных
домах, но я не успел ПОДУТЬ или хотя бы даже прикинуть, на какой высоте
нахожусь: к горлу подступила тошнота, голова закружилась и, прислонясь
спиною к откосу, я закрыл глаза. В эти минуты у меня было од-
но-единственное желание: найти совсем иной предмет, на котором можно бы-
ло бы сосредоточить все мысли! И, как ни странно, желание это исполни-
лось: словно пелена, которая окутывала мой мозг, внезапно разорвалась, и
я понял, какой я глупец, и как глупы были мы все! Ведь вовсе не к чему
было висеть вот так на руках между небом и землей. Следовало поступить
совсем иначе: товарищи должны были обвязать меня веревкой и спускать на
ней вниз - как же мне не хватило ума до этого додуматься!
Я вздохнул поглубже, крепче ухватился за веревку, и снова стал спус-
каться. Оказалось, что самое опасное было уже позади; неистовые толчки,
к счастью, прекратились. В скором времени я, должно быть, повис рядом с
кустом желтофиоли, ибо до меня донесся ее запах, да такой сильный, как
пахнут цветы лишь по ночам. Это оказалась моя вторая веха, первой был
выступ скалы, на котором я отдыхал. Теперь я принялся подсчитывать:
столько-то времени я спускался до выступа, столько-то до желтофиоли,
столько-то мне еще осталось до самого низу. Ежели я еще и не достиг под-
ножия скалы, то по всем подсчетам выходило, что веревка, во всяком слу-
чае, уже скоро кончится, и силы мои тоже приходили к концу. На меня
вдруг напало легкомыслие, мною овладел соблазн выпустить из рук веревку
- я то уверял себя, будто я почти уже достиг ровного места и, если даже
упаду, опасность разбиться мне не грозит, а то решал, что я все еще у
самой вершины и цепляться далее за скалу бесполезно. Посреди всех этих
рассуждении я вдруг почувствовал, что ноги мои уперлись в ровную землю,
и чуть не зарыдал от радости. Руки у меня были все равно что освежеваны,
мужество исчерпано до дна и от внезапной радости после долгого непомер-
ного напряжения руки и ноги дрожали сильнее, чем в жесточайшем приступе
лихорадки, и я был рад, что могу цепляться за веревку.
Но сейчас не время было давать себе волю. Единственно благодаря мило-
сердию божию я выбрался живым из крепости и теперь должен был поста-
раться вызволить и своих товарищей. В запасе оставалось еще футов шесть
веревки; я взял ее конец и начал тщательно шарить по земле, отыскивая
что-нибудь, к чему можно было бы ее привязать. Увы, почва оказалась ка-
менистая, в трещинах, и ни единого кустика, даже дрок здесь не рос.
- Ну-с, - сказал я себе, - предстоит новая задача, и, надеюсь, я су-
мею разрешить ее успешнее, чем первую. У меня недостанет сил держать ве-
ревку натянутой. Если же я не натяну ее, тот, кто будет спускаться вслед
за мной, разобьется о выступ. Нет никаких причин надеяться, что и ему
столь же неправдоподобно повезет, как мне. Не вижу, как может он не
упасть, - а падать ему некуда, кроме как мне на голову.
Когда туман ненадолго редел, с моего места становился виден свет под
одним из навесов, и это давало мне представление о высоте, с которой
упадет тот, кто должен спускаться вслед за мною, и о силе, с которою он
на меня обрушится. К тому же - и это было хуже всего - мы условились
спускаться без всяких сигналов: следующий беглец покидает крепость через
каждые столько-то минут по часам старшины Лакла. Так вот, мне казалось,
что я спускался около получасу, и уже почти столько же времени жду, изо
всех сил натягивая веревку. Я начал опасаться, что заговор наш раскрыт,
товарищи мои взяты под стражу, и остаток ночи мне предстоит провести
здесь, понапрасну болтаясь на веревке, точно рыба на крючке - и так меня
и обнаружат утром. Представив эту нелепую картину, я не выдержал и ус-
мехнулся. Но тут веревка задергалась, и я понял, что кто-то из моих то-
варищей выполз из подкопа и начал спускаться. Оказалось, что вслед за
мною отправился матрос: не услыхав моего крика и решив, что, стало быть,
веревка достаточно длинна, Готье (так его звали) позабыл все свои недав-
ние возражения и столь беззастенчиво полез вперед, что Лакла уступил ему
дорогу. Это было очень в духе нашего матроса: человек он был не такой уж
плохой, да только чересчур себялюбив. Но за право спуститься вторым ему
пришлось заплатить довольно дорого. Как я ни старался, я не в силах был
удержать веревку, чтобы она совсем не раскачивалась; у меня не хватило
сил, и кончилось тем, что Готье свалился мне на голову с высоты нес-
