слез. Выяснил я одно: росту сыщик то ли высокого, то ли маленького, то
ли среднего, как вам угодно; сложения то ли плотного, то ли худощавого;
лицо, может, бритое, а может, бородатое; цвет его волос, по словам Роу-
ли, назвать никак невозможно, зато глаза вроде синие, даже более того -
единственно в этом Роули был твердо уверен. "Вот хоть под присягой ска-
жу, глаза у него синие-пресиние", - повторял он чуть не со слезами. В
действительности глаза оказались черные, как угли, очень маленькие и
очень близко посаженные. Вот вам и показания даже столь бесхитростного
свидетеля! Чего же я в конце концов добился? Описания не самого сыщика,
а его одежды.
На нем были короткие штаны и белые чулки, куртка вроде "какая-то
светловатая или, верней сказать, то ли светлая, то ли темная". И еще мо-
лескиновый жилет. Казалось бы, довольно с меня? Так нет же, Роули в
крайнем волнении вытащил меня из-за стола, когда я завтракал, и указал
на какого-то солидного господина весьма почтенной наружности, который в
эту минуту пересекал площадь.
- Это он самый и есть, сэр! - воскликнул мой преданный слуга. - Он
самый, точь-в-точь! Правда, этот вроде получше одет и, может, капельку
повыше ростом, да ведь и лицо у него, пожалуй, не такое, даже вовсе не
похоже. Нет, я теперь и сам вижу, это и не он совсем.
- Болван! - выбранился я, и, право, даже наистрожайший блюститель хо-
рошего тона меня бы за это не осудил.
Тем временем появилась наша квартирная хозяйка, и ко всем моим мукам
прибавилась еще одна. Миссис Макрэнкин, очевидно, провела бессонную
ночь, и лицо ее опухло от слез. Прислуживая мне за столом, она то и дело
вздыхала, охала, всхлипывала и качала головой. Коротко сказать, она была
опасна, точно петарда с тройным зарядом истерики, и я не решился с нею
заговорить; после завтрака я на цыпочках улизнул из дому и бегом сбежал
с крыльца в страхе, что она вот-вот меня окликнет и надобно будет воро-
титься. Да, в таком непрестанном напряжении долго существовать немысли-
мо!
Первым делом я отправился на Джордж-стрит, и тут мне повезло: бан-
ковский служитель как раз опускал железные шторы, и с ним разговаривал
человек в белых чулках и молескиновом жилете; вид у этого субъекта был
самый что ни на есть разбойничий. Все это, несомненно, сходилось с
signalement [59], которое мне дал Роули: как вы помните, он утверждал,
что чем-чем, а красотою сподвижник великого Лейвендера отнюдь не отлича-
ется.
От банка я двинулся прямиком к дому мистера Робби и в скором времени
уже звонил у его двери. Мне открыла служанка и объявила, что адвокат за-
нят, чего я, впрочем, и ожидал.
- Как передать, кто его спрашивал? - настойчиво осведомилась она.
- Мистер Дьюси, - отвечал я.
- Тогда, верно, это для вас. - И она подала мне письмо, лежавшее на
столике в прихожей. Письмо гласило:
"Дорогой мистер Дьюси! Единственный совет, который я могу вам дать, -
quam primum [60] отправляйтесь на юг.
Искренне ваш, Т. Робби".
Коротко и ясно. И, по крайности, на одном пути мне не осталось ни ма-
лейшей надежды. От Робби уже ничего более не добиться; дорого бы я дал,
чтобы узнать, что ему обо мне наговорили. Надеюсь, не чересчур много,
ибо законник этот пришелся мне очень по душе, хотя он меня сейчас и бро-
сил на произвол судьбы. Я всетаки верил в порядочность Шевеникса. Конеч-
но, пощады от него не жди, но, с другой стороны, и возводить напраслину
из одной только жестокости он тоже не станет.
Итак, я воротился на Джордж-стрит, чтобы проверить, все ли еще Молес-
киновый жилет караулит банк. На тротуаре его не оказалось. Тут я приме-
тил почти напротив банка отворенную дверь дома и за дверью лестницу -
вот отличный наблюдательный пункт! Я пересек улицу, с деловым видом во-
шел в подъезд - и столкнулся нос к носу с Молескиновым жилетом. Я оста-
новился и вежливо извинился перед ним, он отвечал тем же, выговор у него
был, безусловно, английский, так что если у меня и были какие-то сомне-
ния, то теперь они рассеялись без следа. Мне оставалось одно: подняться
на верхний этаж, позвонить у какой-то двери и осведомиться, здесь ли жи-
вет мистер Вавасур; получив ответ, что о таковом здесь и не слыхивали
(это меня не слишком удивило), я спустился по лестнице и, учтиво покло-
нясь сыщику, снова вышел на улицу.
Теперь волей-неволей надобно было испробовать последний путь - бал в
Благородном собрании. Робби от меня отказался. За банком следят, и Роули
нельзя даже близко подпустить к Джордж-стрит. Значит, остается только
дождаться завтрашнего вечера и явиться на бал, а там будь что будет. Но,
честно говоря, решение это мне стоило немалой внутренней борьбы: впервые
за все время мужество мне едва не изменило. Нет, решимость моя ничуть не
поколебалась, мне не пришлось себя уговаривать, как это было, когда я
бежал из Замка; просто мужество более меня не поддерживало, словно оста-
новились часы или перестало биться сердце. Разумеется, я пойду на бал,
разумеется, мне нынче же с утра надобно заняться своим туалетом. Все это
было решено. Но почти все здешние лавки располагались за рекой, в так
называемом Старом городе, и я с изумлением убедился, что попросту не в
силах перейти Северный мост! Точно предо мною разверзлась бездна или
морская пучина. Ноги наотрез отказывались нести меня в сторону Замка!
Я говорил себе, что это всего лишь преглупое суеверие; я заключил сам
с собою пари - и выиграл его: я все-таки пошел на Принцесс-стрит, где
неизменно прогуливается лучшее общество Эдинбурга, прошелся по ней, ос-
тановился и постоял один, на виду у всех, поглядел поверх садовой решет-
ки на старые, замшелые стены крепости, где начались все мои мытарства. Я
заломил шляпу, подбоченился и, словно бы нимало не опасаясь быть узнан-
ным, дерзко прохаживался по панели. Убедившись, что все это мне вполне
удается, я ощутил прилив бодрящей веселости, даже некоторый cranerie
[61], и это подняло меня в собственных глазах. И все же на одно я так и
не сумел подвигнуть ни дух свой, ни тело: я не смог перейти по мосту и
вступить в Старый город. Мне казалось, что уж там-то меня сей же час
арестуют и придется мне шагать прямиком в сумрачную тюремную камеру, а
оттуда прямиком в безжалостные объятия палача и пеньковой веревки. И,
однако же, я не в силах был идти вовсе не от осознанного страха пред
тем, что меня там ждет. Я просто не мог. Конь мой заартачился - и ни с
места!
Да, мужество покинуло меня. Нечего сказать, приятное открытие для то-
го, над кем нависла столь грозная опасность, кто ведет столь отчаянную
игру и знает, что выиграть ее можно лишь с помощью постоянной удачи и
безудержной смелости! Струна была натянута слишком туго и слишком долго,
и мужество мое не выдержало. Мною овладел тот страх, что зовется пани-
кой: я видывал такое у солдат, когда среди ночи внезапно нагрянет враг;
я поворотился спиною к Принцесс-стрит и едва ли не бегом пустился нау-
тек, точно за мной гнались все дьяволы преисподней. Смутно припоминаю,
что на площади Сент-Эндрю кто-то меня окликнул. Даже не оглянувшись, я,
как одержимый, помчался дальше. Почти тотчас на плечо мое опустилась тя-
желая рука, и я едва не лишился чувств. На мгновение в глазах у меня по-
темнело, а когда я очнулся, предо мною стоял веселый сумасброд! Страшно
подумать, каков я был в ту минуту: верно, побледнел как полотно, весь
дрожал, точно осиновый лист, и, пытаясь что-то сказать, беззвучно шеве-
лил помертвевшими губами. И это солдат Наполеона и джентльмен, который
намерен завтра вечером танцевать на бале в Благородном собрании! Я опи-
сываю свой позор так подробно потому, что во всей моей жизни то был
единственный случай, когда я совершенно потерял власть над собою, а для
офицеров это может послужить хорошим уроком.
Никому на свете я не позволю назвать меня трусом, не раз доказывал я
свою храбрость так, Как может доказать далеко не всякий. И, однако же, я
- потомок одного из благороднейших родов Франции, с младых ногтей приу-
ченный к опасностям, - минут десять, а то и двадцать являл собою столь
отвратительное зрелище на улицах Нового города.
Едва сумев перевести дух, я тот же час попросил сумасброда извинить
меня. Дело в том, сказал я, что в последнее время, а особливо сегодня, я
что-то до крайности подвержен волнению; малейшая неожиданность совершен-
но выводит меня из равновесия.
Он слушал, казалось, с искренним участием.
- Да, здоровье ваше, видно, из рук вон плохо, - заметил он. - Ну и я
хорош - надо ж было эдак подурацки вас напугать! Покорнейше прошу изви-
нить! А на вас и вправду глядеть страшно. Вам надобно посоветоваться с
доктором. Дорогой сэр, даю вам самолучший рецепт: клин клином вышибать!
Стаканчик джина пойдет вам на пользу. Или вот что: час еще ранний, но
что за беда! Заглянемте к Дамреку, перехватим по бараньей отбивной и ра-
зопьем бутылочку - идет?
Я наотрез отказался: терпеть не могу эти роскошные отели! Но затем,
напомнив мне, что в этот день заседает Крэмондская академия, он предло-
жил прогуляться с ним за город (всего-то пять миль) и отобедать в об-
ществе юных оболтусов вроде него самого. И тут я согласился. Надо же
как-то дождаться завтрашнего вечера, а обед с "академиками" поможет мне
скоротать нескончаемые тягостные часы до бала, подумал я. Да, лучше все-
го, пожалуй, скрыться за городом, к тому же прогулка превосходно успока-
ивает нервы. Но тут я вспомнил беднягу Роули, который дома старательно
прикидывается больным под неусыпным надзором нашей грозной и теперь-то
уж, конечно, что-то заподозрившей хозяйки, и спросил веселого сумасбро-
да, нельзя ли мне взять с собою слугу.
- Бедняга совсем с тоски погибает в одиночестве, - пояснил я.
- Великодушный человек добр даже к своему ослу, - нравоучительно за-
метил мой новый приятель. - Сделайте милость, возьмите его, отчего же
нет?
Слуга-сиротка нес за ним
Последнюю отраду - арфу.
- Покуда мы будем трапезничать, этот сиротка, разумеется, получит на
кухне кусок холодного мяса.
Итак, окончательно оправясь после моего постыдного приступа слабости
(правда, перейти Северный мост я все равно не согласился бы ни за какие
блага мира), я заказал себе в лавке на Лит-стрит, где мне постарались
угодить, вечерний костюм, извлек Роули из его заключения и в начале
третьего часа ждал вместе с ним в условленном месте, на углу Дьюк-стрит
и Йорк-плейс. Академию представляли одиннадцать человек, включая нас,
аэронавта Байфилда и верзилу Форбса, уже знакомого мне по тому воскрес-
ному утру, когда он весь был закапан свечным салом в трактире "Привал
охотников". Меня представили всем прочим, и мы тронулись в путь через
Ньюхейвен и далее по берегу моря; вначале мы шли живописными проселочны-
ми дорогами, потом - мимо бухточек поистине волшебной красоты и, нако-
нец, добрались до цели - до крохотной деревушки Крэмондна-Элмонде, прию-
тившейся на берегу крохотной речушки, под сенью лесов, и глядящей на ши-
рокую песчаную отмель, на море и маленький островок вдали. Все это было
крохотное, прямо игрушечное, но полно своеобразной прелести. Воздух яс-
ного февральского дня был бодрящий, но не холодный. Всю дорогу мои спут-
ники резвились, дурачились и острили, и у меня точно гора с плеч свали-
лась, я повеселел, шутил и дурачился вместе со всеми.
Я обратил внимание на Байфилда не потому, что он меня заинтересовал:
просто я слышал о нем раньше и видел его афиши. Это был смуглый, темно-
волосый человек, желчный и на редкость молчаливый; держался он холодно и
сухо, но чувствовалось, что его снедает неугасимый внутренний жар. Он
оказался столь любезен, что почти не отходил от меня и при всем своем
немногословии одного меня удостаивал разговором, за что я в тот час ни-
