чил обходить комнату во второй раз, нами обоими овладело крайнее уныние.
- Ах, - простонал он, нарушая долгое молчание, - вы можете ничего не
говорить! И так все ясно.
- Вы хотите, чтобы я был откровенен с вами? По моему мнению, вы зря
тратите время, - сказал я.
- Вы не видите никаких проблесков? - спросил он со внезапно пробудив-
шейся надеждой. - Даже в этом натюрморте с дыней? Одному моему товарищу
он понравился.
Мне оставалось только еще раз со всей внимательностью рассмотреть ды-
ню, что я и проделал, но потом опять покачал головой.
- Мне очень жаль, Пинкертон, - сказал я, - но я не могу посоветовать
вам и дальше заниматься живописью.
Он, казалось, в эту минуту снова обрел мужество, оттолкнувшись от ра-
зочарования, словно резиновый.
- Так, - решительно произнес он, - честно говоря, ваши слова меня не
удивили. Но я буду продолжать обучение и отдам ему все силы. Не думайте,
что я теряю время зря. Ведь это все культура, и она поможет мне расши-
рить сферу моей деятельности, когда я вернусь на родину. Может быть, мне
удастся устроиться в какой-нибудь иллюстрированный журнал, а на крайний
случай я всегда могу стать торговцем картинами, - добавил он простодуш-
но, хотя от такого чудовищного предположения мог, казалось, рухнуть весь
Латинский квартал. - Ведь все это жизненный опыт, - продолжал Пинкертон,
- а, по-моему, люди склонны недооценивать опыт и как доходную статью и
как выгодное помещение капитала. Ну, да все равно. С этим кончено. Одна-
ко, для того, чтобы сказать то, что вы сказали, требуется большое му-
жество, и я никогда этого не забуду. Вот моя рука, мистер Додд. Я неров-
ня вам и по культуре и по таланту...
- Ну, об этом вы судить не можете, - перебил я. - Свои работы вы мне
показали, но ведь моих еще не видели.
- И то правда! - вскричал он. - Так пойдемте посмотрим их сейчас. Но
я знаю, что мне до вас далеко. Я это просто чувствую.
Сказать по правде, мне было почти стыдно вести его в мою мастерскую.
Хороши ли, плохи ли были мои работы, все равно они неизмеримо превосхо-
дили его творения. Однако хорошее настроение уже успело к нему вер-
нуться, и я только диву давался, слушая, как он весело болтает о всячес-
ких новых замыслах. В конце концов я понял, в чем суть: передо мной был
не художник, который понял, что бездарен, а просто делец, узнавший (мо-
жет быть, слишком внезапно), что из двадцати заключенных им сделок одна
оказалась неудачной.
А кроме того (хотя тогда я об этом и не подозревал), он уже искал
утешения у другой музы и льстил себя мыслью, что отблагодарит меня за
искренность, укрепит нашу дружбу и (с помощью того же средства) докажет
мне свою талантливость. Уже по пути, стоило мне заговорить о себе, он
вытаскивал блокнот и что-то быстро в него записывал, а когда мы вошли в
мастерскую, он повторил эту операцию и, прижав карандаш к губам, обвел
неуютный зал внимательным взглядом.
- Вы собираетесь сделать набросок моей мастерской? - не удержался я
от вопроса, снимая покров с Гения штата Маскегон.
- Это секрет, - сказал он. - Ну ничего. И мышь может помочь льву.
Он обошел вокруг моей статуи, и я объяснил ему мой замысел. Маскегон
я изобразил в виде юной - совсем еще юной - матери несколько индейского
типа; на коленях она держала крылатого младенца, символизировавшего
взлет, который обещало нашему штату будущее, а восседала она на груде
обломков греческих, римских и готических статуй, служивших напоминанием
о тех странах, где жили наши предки.
- Вы удовлетворены своим произведением, мистер Додд? - спросил Пин-
кертон, когда я закончил объяснения.
- Ну, - ответил я, - мои товарищи считают, что для начала это не так
уж плохо. Признаться, я и сам того же мнения. Отсюда статуя видна в наи-
более выгодном ракурсе. Да, мне кажется, у нее есть кое-какие досто-
инства, - добавил я, - но я намереваюсь лепить еще лучше.
- Именно так! - вскричал Пинкертон. - Хорошо сказано! - И он принялся
что-то царапать в своем блокноте.
- Что на вас нашло? - осведомился я. - Это же самое обычное и зауряд-
ное выражение.
- Чудесно! - удовлетворенно хмыкнул Пинкертон. - Гений, не сознающий
собственной гениальности. Ну до чего же хорошо все ложится! - И он снова
начал яростно писать.
- Если вы решили рассыпаться в любезностях, - заметил я, - то балаган
закрывается. - И я сделал движение, собираясь набросить покров на ста-
тую.
- Нет, нет, - сказал он, - погодите! Расскажите мне еще что-нибудь.
Что именно в ней хорошо?
- Я предпочел бы, чтобы вы сами это решили, - ответил я.
- Беда в том, - возразил он, - что я никогда не занимался скульпту-
рой, хотя, конечно, часто любовался статуями, как всякий человек, наде-
ленный душой. Сделайте мне одолжение, объясните, что вам в ней нравится,
к чему вы стремились и каковы ее достоинства. Это будет полезно для мое-
го образования.
- Ну хорошо. В скульптуре в первую очередь важен общий эффект. Ведь,
по сути, она разновидность архитектуры, - начал я и прочел целую лекцию
об этом виде искусства, используя в качестве иллюстрации свой шедевр, -
лекцию, которую я, с вашего разрешения (или без такового), опущу целиком
и полностью.
Пинкертон слушал с глубочайшим интересом, задавал вопросы, изобличав-
шие в нем человека не слишком образованного, но наделенного большой
практической сметкой, и продолжал царапать в своем блокноте, вырывая
листок за листком. То, что мои слова записываются, словно лекция како-
го-нибудь профессора, вдохновляло меня, а поскольку я еще никогда не
имел дела с прессой, то и не подозревал, что записываются они почти все
наоборот. По той же самой причине (хотя американцу это может показаться
невероятным) мне и в голову не приходило, что они будут сдобрены припра-
вой легких сплетен, а меня самого и мои художественные произведения
превратят в фарш, чтобы доставить удовольствие читателям какой-то воск-
ресной газеты. Когда фонтан моего лекторского красноречия иссяк. Гений
Маскегона был уже окутан ночным мраком. Однако я расстался с моим новым
другом только после того, как мы условились встретиться на следующий
день.
Надо сказать, что мой соотечественник мне очень понравился, и при
дальнейшем знакомстве он продолжал в равной мере интересовать, забавлять
и очаровывать меня. Говорить о его недостатках я не хочу, и не только
потому, что благодарность запечатывает мои уста, но и потому, что недос-
татки эти порождались воспитанием, которое он получил, и, как нетрудно
заметить, он взлелеял и развивал их, считая добродетелями. Однако не мо-
гу отрицать, что он был для меня весьма беспокойным другом, и беспо-
койства эти начались очень скоро.
Тайну блокнота я открыл недели две спустя после первой нашей встречи.
Милейший Пинкертон, как обнаружилось, посылал корреспонденции в одну из
газет Дальнего Запада и очередную статью посвятил описанию моей особы. Я
указал ему, что он не имел на это права, не попросив предварительно мое-
го разрешения.
- Ох, как хорошо! - воскликнул он. - Я так и думал, что вы не поняли,
в чем дело, да только не верилось: слишком уж это была бы большая удача.
- Но, мой милый, вы же были обязаны предупредить меня! - возразил я.
- Конечно, так полагается, - согласился он, - однако, поскольку мы
друзья, а я затеял все, только чтобы услужить вам, мне казалось, что
можно обойтись и без этого. Я хотел, по возможности, устроить вам сюрп-
риз; я хотел, чтобы вы, как лорд Байрон, в один прекрасный день просну-
лись и узнали, что вами полны все газеты. Признайте, что такая мысль бы-
ла вполне естественной. А ведь никто не любит заранее хвастать еще не
оказанной услугой.
- Господи! Да почему вы вообразили, что я считаю это услугой? - воск-
ликнул я.
Он немедленно погрузился в уныние.
- Вы считаете, что я позволил себе непростительную вольность, - ска-
зал он. - Все ясно. Уж лучше бы я отрубил себе руку! Я остановил бы
статью, да только поздно. Она, наверное, уже в наборе. А я-то еще писал
ее с такой гордостью и удовольствием!
Теперь я думал только о том, как бы утешить его.
- О, это все пустяки, - сказал я. - Я знаю, что вы хотели сделать мне
приятное, и, уж наверное, статья написана с большим вкусом и тактом.
- Ну, в этом вы можете не сомневаться! - вскричал он. - И какая газе-
та! Первокласснейшая - "Санди Геральд" города Сент-Джозеф. А эту серию
корреспонденции придумал я сам: явился к редактору, изложил ему мою
мысль, он был покорен ее свежестью, и я вышел из его кабинета с догово-
ром в кармане. Свою первую парижскую корреспонденцию я написал в тот же
вечер, не покидая Сент-Джо. Редактор только глянул на заголовок и ска-
зал: "Вас-то нам и нужно!"
Это описание литературного жанра, в котором мне предстояло фигуриро-
вать, отнюдь меня не успокоило, но я промолчал и терпеливо ждал, пока
однажды мне не была доставлена газета, помеченная: "С приветом от Д. П.
". Я не без страха развернул ее и между отчетом о боксерском состязании
и юмористической статьей о выведении мозолей - ну что можно найти смеш-
ного в выведении мозолей! - обнаружил полтора столбца, посвященных мне и
моей несчастной скульптуре. Я, как и редактор, взявший в руки первую
корреспонденцию, только скользнул взглядом по заголовку и был более чем
удовлетворен.
НОВОЕ ЗАБОРИСТОЕ ИНТЕРВЬЮ
ПИНКЕРТОНА
ПАРИЖСКИЕ ХУДОЖНИКИ
ВЕЛИЧЕСТВЕННЫЙ МАСКЕГОНСКИИ КАПИТОЛИИ
Сын миллионера Додда
Патриот и ваятель
Он намерен лепить еще лучше
В тексте под заголовком мне бросились в глаза убийственные фразы вро-
де: "несколько мясистая фигура", "ясная интеллектуальная улыбка", "ге-
ния, не сознающий собственной гениальности". "Скажите, мистер Додд, -
продолжал репортер, - что вы думаете о сугубо американском скульптурном
стиле?" Да, этот вопрос был мне задан, и - увы! - я действительно на не-
го ответил, и дальше следовал мой ответ, или, вернее, какое-то крошево
из моего ответа, напечатанное равнодушным шрифтом для всеобщего обозре-
ния. Я горячо поблагодарил бога, что студенты-французы не знают английс-
кого языка, но тут же вспомнил об англичанах: например, о Майнере, о
братьях Стеннис... Я готов был избить Пинкертона.
Чтобы отвлечься (если только это было возможно) от свалившейся на ме-
ня беды, я обратился к письму моего отца, которое пришло с той же поч-
той. В конверт была вложена газетная вырезка, и мой взгляд снова упал на
слова: "сын миллионера Додда", "несколько мясистая фигура", а дальше
следовала вся остальная позорящая меня чепуха. "Что подумал об этом мой
отец?" - спросил я себя и начал читать письмо:
"Мой дорогой мальчик, посылаю тебе доставившую мне большую радость
статью из весьма почтенной газеты, издающейся в Сент-Джозефе. Наконец-то
ты начинаешь выбиваться в первые ряды, и я не могу не испытывать востор-
га и не благодарить бога при мысли, что не многим юношам твоего возраста
доводилось занять почти два газетных столбца. О, если бы твоя мать стоя-
ла сейчас рядом со мной, читая статью через мое плечо! Но будем наде-
яться, что она разделяет мою радость на небесах. Разумеется, я послал
экземпляр газеты твоим дедушке и дяде в Эдинбург, так что эту вырезку
можешь сохранить себе на память. Этот Джим Пинкертон, очевидно, очень
полезный знакомый, и, во всяком случае, он обладает огромным талантом, а
быть в хороших отношениях с прессой всегда выгодно".
Надеюсь, на том свете мне будет зачтено, что, едва дочитав эти трога-
тельные в своей наивности слова, я перестал сердиться на Пинкертона и
почувствовал к нему глубочайшую благодарность. За всю мою жизнь, не счи-
тая, пожалуй, только факта моего рождения, я ничем не доставлял отцу
большей радости, чем та, которую он испытывал, когда читал статью в
