ее до дна, а затем заказал еще пинтовую бутылку. Оказалось, что рус-
сильонское вино в маленькие бутылки не разливается. "Ладно, - сказал я,
- давайте еще одну большую", после чего все погрузилось в туман. Столики
в этом заведении стоят близко друг к другу, и когда я немного опомнился,
то обнаружил, что веду громогласный разговор с моими ближайшими соседя-
ми. Очевидно, такое количество слушателей меня не удовлетворило, так как
я отчетливо помню, что обводил взглядом зал, где все стулья были повер-
нуты в мою сторону и откуда на меня смотрели улыбающиеся лица. Я даже
помню, что именно я говорил, но, хотя с тех пор прошло уже двадцать лет,
стыд по-прежнему жжет меня, и я сообщу вам только одно: речь моя была
весьма патриотичной - остальное пусть дорисует ваше воображение. Я соби-
рался отправиться пить кофе в обществе моих новых друзей, но едва вышел
на улицу, как почему-то оказался в полном одиночестве. Это обстоя-
тельство и тогда меня почти не удивило, а теперь удивляет еще меньше; но
зато я весьма огорчился, когда заметил, что пытаюсь пройти сквозь будку
с афишами. Я начал подумывать, не повредила ли мне последняя бутылка, и
решил выпить кофе с коньяком, чтобы привести свои нервы в порядок. В ка-
фе "Источник", куда я отправился за этим спасительным средством, бил
фонтан, и (что крайне меня изумило) мельничка и другие механические иг-
рушки по краям бассейна, казалось, недавно починенные, выделывали самые
невероятные штуки. В кафе было необычайно жарко и светло, и каждая де-
таль, начиная от лиц клиентов и кончая шрифтом в газетах на столике,
выступала удивительно рельефно, а весь зал мягко и приятно покачивался,
словно гамак. Некоторое время все это мне чрезвычайно нравилось, и я по-
думал, что не скоро устану любоваться окружающим, но вдруг меня охватила
беспричинная печаль, а затем с такой же быстротой и внезапностью я при-
шел к заключению, что я пьян и мне следует поскорее лечь спать.
До моего пансиона было два шага. Я взял у швейцара зажженную свечу и
поднялся на четвертый этаж в свою комнату. Хотя я и был пьян, мысль моя
работала с необычайной ясностью и логичностью. Меня заботило одно: не
опоздать завтра на занятия, и, заметив, что часы на каминной полке оста-
новились, я решил спуститься вниз и отдать соответствующее распоряжение
швейцару. Оставив горящую свечу на столе и не закрыв двери, чтобы на об-
ратном пути не сбиться с дороги, я стал спускаться по лестнице. Дом был
погружен в полный мрак, но, поскольку на каждую площадку выходило только
три двери, заблудиться было невозможно, и я мог спокойно продолжать свой
спуск, пока не завижу мерцание ночника в швейцарской. Я прошел четыре
лестничных марша - никаких признаков швейцарской! Разумеется, я мог
сбиться со счета, поэтому я прошел еще один марш, и еще один, и еще
один, пока, наконец, не оказалось, что я отшагал их целых девять. Я уже
не сомневался, что каким-то образом прошел мимо каморки швейцара, не за-
метив ее, - по самому скромному подсчету, я спустился уже на пять этажей
ниже уровня улицы и находился где-то в недрах земли. Открытие, что мой
пансион расположен над катакомбами, было очень интересным, и если бы я
не был настроен по-деловому, то, без сомнения, продолжал бы всю ночь
исследовать это подземное царство. Но я твердо помнил, что завтра должен
встать вовремя и что для этого мне необходимо отыскать швейцара. И вот,
повернув обратно и тщательно считая, я стал подниматься до уровня улицы.
Я прошел пять... шесть... семь маршей - попрежнему никаких следов швей-
цара. Все это мне порядком надоело, и, сообразив, что моя комната уже
совсем близко, я решил вернуться в нее и лечь спать. Я продолжал подъем
и вскоре оставил за собой восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый, две-
надцатый и тринадцатый марши лестницы, но моя открытая дверь, казалось,
исчезла так же, как швейцар и его ночник. Я вспомнил, что в самой своей
высокой точке этот дом насчитывает шесть этажей, из чего следовало, что
я находился теперь по меньшей мере на три этажа выше крыши. Сначала мое
приключение казалось мне забавным, но теперь оно, вполне естественно,
начало меня раздражать. "Моя комната должна быть здесь, и все", - сказал
я и, вытянув руки, направился к двери. Двери не было, не было и стены,
вместо них передо мной зиял темный коридор. Некоторое время я шел по не-
му, не встречая никакого препятствия. И это в доме, где на каждом этаже
были только три маленькие комнаты, выходившие прямо на лестничную пло-
щадку! Происходившее было настолько нелепо, что я, как вы легко поймете,
окончательно потерял терпение. Тут я заметил у самого пола узкую полоску
света, исследовал стену, нащупал дверную ручку и без всяких церемоний
вошел в какую-то комнату. Там я увидел молодую девушку, которая, судя по
ее весьма домашнему туалету, собиралась ложиться спать.
- Простите мое вторжение, - сказал я, - но я живу в двенадцатом номе-
ре, а с этим проклятым домом произошло что-то непонятное.
Поглядев на меня, она ответила:
- Если вы будете так любезны выйти отсюда на несколько минут, я вас
туда провожу.
Таким образом, вопрос был улажен при полной невозмутимости обеих сто-
рон. Я стал ждать в коридоре. Вскоре незнакомка вышла в халате, взяла
меня за руку, повела вверх по лестнице (то есть на четвертый этаж выше
крыши) и втолкнула в мою комнату, где, чрезвычайно утомленный всеми эти-
ми удивительными открытиями, я немедленно бросился на постель и заснул,
как ребенок.
Я рассказал вам об этом происшествии так, как оно мне представлялось
ночью; однако на следующее утро, проснувшись и вспоминая о нем, я не мог
не признать, что многое из случившегося выглядит весьма неправдоподобно.
Вопреки вчерашним добродетельным намерениям, настроения идти в студию у
меня не было, и вместо этого я отправился в Люксембургский сад, чтобы
там в обществе воробьев, статуй и осыпающихся листьев остудить голову и
привести в порядок мысли. Я очень люблю этот сад, занимающий столь вид-
ное место и в истории и в литературе. Баррас и Фуше выглядывали из окон
этого дворца. На этих скамьях писали стихи Лусто и Банвиль (первый ка-
жется мне не менее реальным, чем второй). За садовой решеткой кипит го-
родская жизнь, а внутри шелестит листва деревьев, щебечут воробьи и де-
ти, смотрят вдаль статуи. Я устроился на скамье напротив входа в музей и
начал размышлять о событиях прошлой ночи, стараясь (насколько был в сос-
тоянии) отделить истину от фантазии.
При дневном свете оказалось, что в доме только шесть этажей, как было
и прежде. Со всем моим архитектурным опытом я не мог втиснуть в его вы-
соту все эти бесконечные лестничные марши, и он был слишком узок, чтобы
вместить в себя длинный коридор, по которому я шел ночью. Однако самым
неправдоподобным было даже не это. Мне вспомнился прочитанный когдато
афоризм, гласивший, что все может оказаться не соответствующим себе,
кроме человеческой натуры. Дом может вырасти или расшириться - во всяком
случае, на взгляд хорошо пообедавшего человека. Океан может высохнуть,
скалы - рассыпаться в прах, звезды - попадать с небес, словно яблоки
осенью, и философ ничуть не удивится. Но встреча с молодой девушкой была
случаем иного порядка. В этом отношении от девушек толку мало; или, ска-
жем, мало толку применять к ним подобные правила; иначе говоря (можно и
так взглянуть на дело), они существа высшего толка. Я готов был принять
любую из этих точек зрения, так как все они приводили, в сущности, к од-
ному выводу, к которому я уже начал склоняться, когда мне в голову при-
шел еще один аргумент, окончательно его подтвердивший. Я помнил наш раз-
говор дословно - ну, так вот: я заговорил с ней по-английски, а не
по-французски, и она ответила мне на том же языке. Отсюда следовало, что
все ночное происшествие было сном, и катакомбы, и лестницы, и милосерд-
ная незнакомка.
Едва я успел прийти к этому заключению, как по осеннему саду пронесся
сильный порыв ветра, посыпался дождь сухих листьев и над моей головой с
громким чириканьем взвилась стайка воробьев. Этот приятный шум длился
всего несколько мгновений, но он успел вывести меня из рассеянной задум-
чивости, в которую я был погружен. Я быстро поднял голову и увидел перед
собой молодую девушку в коричневом жакете, которая держала в руках этюд-
ник. Рядом с ней шел юноша несколькими годами старше меня; под мышкой он
нес палитру. Их ноша, а также направление, в котором они шли, подсказали
мне, что они идут в музей, где девушка, несомненно, занимается копирова-
нием какой-нибудь картины. Представьте же себе мое изумление, когда я
узнал в ней мою вчерашнюю незнакомку! Если у меня и были сомнения, они
мгновенно рассеялись, когда - наши взгляды встретились и она, поняв, что
я узнал ее, и вспомнив, в каком наряде была она во время нашей встречи,
с легким смущением отвернулась и стала смотреть себе под ноги.
Я не помню, была ли она хорошенькой, или нет, но при нашей первой
встрече она проявила столько здравого смысла и такта, а я играл такую
жалкую роль, что теперь мне страшно захотелось показать себя в более вы-
годном свете. Ее спутник был, вероятнее всего, ее братом, а братья
склонны действовать без долгих размышлений, поскольку им еще в детские
годы приходится играть роль защитника и покровителя, и я решил, что вви-
ду этого мне следует немедленно принести свои извинения, тем самым пре-
дупредив возможность будущих осложнений.
Рассудив так, я приблизился ко входу в музей и едва успел занять под-
ходящую позицию, как оттуда вышел тот самый молодой человек, о котором я
думал. Так я столкнулся с третьим фактором, определившим мою судьбу, ибо
мой жизненный путь сложился под влиянием следующих трех элементов: моего
отца, капитолия штата Маскегон и моего друга Джима Пинкертона. Что же
касается молодой девушки, которая в ту минуту занимала все мои мысли, то
ее я с тех пор больше не видел и ничего о ней не слышал - вот великолеп-
ный пример игры в жмурки, которую мы зовем жизнью.
ГЛАВА III,
В КОТОРОЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ МИСТЕР ПИНКЕРТОН
Незнакомец, как я уже говорил, был на несколько лет старше меня. Он
был хорошо сложен, обладал очень подвижным лицом и весьма дружелюбными
манерами, а глаза у него были серые, живые и быстрые.
- Простите, можно сказать вам два слова? - начал я.
- Мой дорогой сэр, - перебил он, - хотя я не знаю, о чем вы хотите
говорить, но готов выслушать хоть тысячу слов.
- Вы только что сопровождали молодую особу, по отношению к которой я
совершенно непреднамеренно был невежлив. Обратиться прямо к ней значило
бы снова поставить ее в неловкое положение, и поэтому я пользуюсь воз-
можностью принести свои нижайшие извинения человеку одного со мной пола,
ее другу и, может быть, - добавил я, поклонившись, - защитнику по крови.
- Вы мой соотечественник, в этом нет сомнения! - вскричал он. - Дока-
зательство тому - ваша деликатность по отношению к незнакомой вам женщи-
не. И она вполне заслуживает самого высокого уважения. Я был представлен
ей на званом чае у моих друзей и, встретившись с ней сегодня утром, ра-
зумеется, предложил помочь ей нести ее палитру. Мой дорогой сэр, могу ли
я узнать ваше имя?
Я был очень разочарован, узнав, что он совсем посторонний моей незна-
комке, и предпочел бы уйти, но не мог этого сделать, так как начал раз-
говор первым. Впрочем, этот молодой человек чем-то мне понравился.
- Меня зовут, - ответил я, - Лауден Додд. Я приехал сюда из Маскегона
учиться ваянию.
- Ваянию? - повторил он так, словно это показалось ему очень стран-
ным. - А меня зовут Джим Пинкертон. Очень рад с вами познакомиться.
- Пинкертон? - в свою очередь, удивился я. - Не вы ли Пинкертон "Гро-
за табуреток"?
Он подтвердил мою догадку с веселым мальчишеским смехом, и действи-
