ся взыскивать только под дулом ружья. "Это известно всему миру, - заявил
он, - только вы один, топ petit [14] Лауден, только вы один об этом не
знаете. Совсем недавно в Цинциннати члены верховного суда устроили поно-
жовщину прямо в святилище правосудия. Прочтите-ка книгу одного из моих
друзей "Le Touriste dans le Far-West" [15]; все эти факты изложены там
на хорошем французском языке".
Такие разговоры длились целую неделю, и наконец, сильно рассердив-
шись, я взялся доказать ему обратное и передал это дело в руки поверен-
ного моего покойного отца. По истечении надлежащего срока я имел удо-
вольствие узнать, что мой должник умер от желтой лихорадки в Ки-Уэсте,
оставив свои дела в запутанном состоянии. Имени его я не называю, хотя
он и обошелся со мной весьма небрежно, но, может быть, совершенно честно
собирался заплатить мне.
Вскоре после этого отношение ко мне в извозчичьем трактире стало еле
заметно меняться, знаменуя новую фазу моих бедствий. В первый день я
старался внушить себе, что мне это просто почудилось; на следующий я
твердо убедился, что мое впечатление меня не обмануло; на третий, под-
давшись панике, я не пошел в трактир и пропостился сорок восемь часов.
Это был крайне безрассудный поступок, ибо должник, не являющийся в обыч-
ный час, только привлекает к себе больше внимания и рискует, что его за-
подозрят в намерении скрыться. Поэтому на четвертый день я все-таки отп-
равился туда, трепеща в душе. Хозяин бросил на меня косой взгляд, офици-
антки (его дочери) обслуживали меня кое-как и только презрительно фырк-
нули в ответ на мое преувеличенно веселое приветствие, и - что было
красноречивее всего, - когда я потребовал сыр (который подавался всем
обедающим), мне грубо ответили, что он весь вышел. Сомневаться не прихо-
дилось: приближалась катастрофа. Только тоненькая дощечка отделяла меня
от полной нужды, и эта дощечка уже дрожала. Я провел бессонную ночь, а
утром отправился в мастерскую Майнера. Я уже давно подумывал об этом ша-
ге, но никак не мог на него решиться. Наше знакомство с Майнером было
шапочным, и, хотя мне было известно, что этот англичанин богат, его по-
ведение и его репутация заставляли предполагать, что он не терпит попро-
шаек.
Когда я вошел, он работал над картиной, которую я мог похвалить, не
кривя душой, однако, поглядев на его простой суконный костюм, я смутился
- хотя и скромный, но аккуратный и тщательно выутюженный, он являл слиш-
ком разительный контраст с моей собственной изношенной и грязной одеж-
дой. Пока мы разговаривали, он продолжал поглядывать то на холст, то на
толстую нагую натурщицу, которая сидела в дальнем конце мастерской, тер-
пеливо держа над головой согнутую руку. Даже при самых благоприятных
обстоятельствах мне было бы нелегко высказать свою просьбу, а теперь,
стесняясь отрывать Майнера от работы, стесняясь присутствия голой дебе-
лой женщины, сидевшей в нелепой и неудобной позе, я почувствовал, что не
могу вымолвить ни слова о деньгах. Снова и снова пытался я заговорить о
своей просьбе, но снова и снова начинал расхваливать картину. Потом на-
турщица некоторое время отдыхала, взяв на себя ведение разговора, и ти-
хим, расслабленным голосом рассказывала нам о процветающих делах своего
мужа, о прискорбном легкомыслии своей сестры и гневе их отца - скопидо-
ма-крестьянина из окрестностей Шалона, и, только когда она опять приняла
требуемую позу, а я опять откашлялся, собираясь приступить к делу, и
опять сказал лишь какую-то банальность о картине, сам Майнер наконец ко-
ротко и энергично положил конец моим колебаниям.
- Вы ведь пришли ко мне не для того, чтобы болтать пустяки, - сказал
он.
- Да, - ответил я угрюмо, - я пришел занять денег.
Некоторое время он продолжал молча работать, а потом спросил:
- Мы как будто никогда не были особенно близки?
- Благодарю вас, - ответил я, - все понятно.
Кипя от ярости, я сделал шаг к двери.
- Разумеется, вы можете уйти, если хотите, - заметил Майнер, - но я
посоветовал бы вам остаться и высказать все.
- О чем нам говорить? - вскричал я. - Зачем вы задерживаете меня, -
чтобы подвергать ненужному унижению?
- Послушайте, Додд, вам следовало бы научиться владеть собой, - отве-
тил он. - Вы сами пришли ко мне, я вас не звал. Если вы думаете, что
этот разговор мне приятен, вы ошибаетесь, а если вы полагаете, что я
одолжу вам деньги, не узнав точно, как вы надеетесь их отдать, значит,
вы считаете меня дураком. Кроме того, - добавил он, - подумайте, и вы
поймете, что самое худшее осталось позади: вы уже высказали свою просьбу
и имеете все основания ожидать, что я отвечу на нее отказом. Я не хочу
обманывать вас ложной надеждой, но, может быть, вам все-таки будет по-
лезно дать мне возможность взвесить положение вещей.
Вот так (я чуть было не написал "ободренный") я довольно сбивчиво
рассказал ему о своих делах: о том, что я столуюсь в извозчичьем тракти-
ре, но, судя по всему, там собираются отказать мне в кредите; что Дижон
уступил мне угол своей мастерской, где я пытаюсь лепить эскизы фигур,
украшающих часы и подсвечники, - Время с косой, Леду с лебедем, мушкете-
ров и прочее, - но ни одна из них вплоть до этой минуты никого еще не
заинтересовала.
- А как вы платите за комнату? - спросил Майнер.
- Ну, с этим у меня, кажется, все в порядке, - ответил я. - Хозяйка -
очень милая и добрая старушка, она ни разу даже не заговаривала со мной
о просроченной плате.
- Если она милая и добрая старушка, это еще не основание для того,
чтобы ей приходилось терпеть убытки, - заметил Майнер.
- Что вы хотите этим сказать? - вскричал я.
- А вот что, - ответил он. - У французов принято предоставлять в де-
лах большой кредит. Вероятно, такая система окупается, иначе они от нее
отказались бы, однако она создана не для иностранцев. По-моему, не слиш-
ком честно со стороны нас, англосаксов, пользоваться здешним обычаем, а
потом удирать за Ла-Манш или (когда дело касается вас, американцев) за
Атлантический океан.
- Но я не собираюсь удирать! - запротестовал я.
- Конечно, - сказал он. - Хотя, пожалуй, именно это вам и следовало
бы сделать. На мой взгляд, вы довольно безжалостны к, владельцам извоз-
чичьих трактиров. По вашим же собственным словам выходит, что никакого
просвета в вашей судьбе не предвидится, и, следовательно, чем дольше вы
здесь пробудете, тем дороже это обойдется вашей милой и доброй квартир-
ной хозяйке. Теперь выслушайте мое предложение: если вы согласитесь уе-
хать, я куплю вам билет до Нью-Йорка и оплачу оттуда проезд до этого...
Маскегона (если я не путаю названия), где жил ваш отец, где, вероятно, у
него остались друзья и где, без сомнения, вам удастся найти какое-нибудь
занятие. Я не жду от вас благодарности - ведь вы, конечно, считаете меня
свиньей; однако я попрошу вас вернуть мне эти деньги, как только вам
представится такая возможность. Больше я для вас ничего сделать не могу.
Другое дело, если бы я считал вас гением, Додд. Но я так не думаю и вам
не советую.
- Мне кажется, без последнего замечания можно было бы и обойтись, -
не сдержался я.
- Возможно, - сказал он все тем же ровным, голосом. - Но мне каза-
лось, что оно имеет прямое отношение к делу, а кроме того, вы, попросив
у меня денег без всякого обеспечения, позволили себе вольность, допусти-
мую только между близкими друзьями, и дали мне основание ответить вам
тем же. Однако речь идет не о том: вы согласны?
- Нет, благодарю вас, - ответил я. - У меня остался еще один выход.
- Очень хорошо, - ответил Майнер. - Однако взвесьте, честен ли он.
- Честен?.. Честен?.. - вскричал я. - По какому праву вы сомневаетесь
в моей честности?
- Не буду, если вам это не нравится, - ответил он.
- По-вашему, честность - это что-то вроде игры в жмурки. Я придержи-
ваюсь другого мнения. Просто мы определяем это понятие по-разному.
После этого неприятного разговора, во время которого Майнер ни на ми-
нуту не прервал работы над картиной, я отправился в мастерскую к моему
бывшему учителю. Это была моя последняя карта, и теперь я решил пойти с
нее: я решил снять фрак джентльмена и заниматься отныне искусством в
блузе рабочего.
- А, да ведь это наш маленький Додд! - воскликнул мэтр, но тут взгляд
его упал на мой потертый костюм, и лицо его как будто омрачилось.
- Мэтр, - сказал я, - не возьмете ли вы меня опять в свою студию, на
этот раз в качестве рабочего?
- Но я думал, что ваш отец очень богат, - удивился он.
Я объяснил ему, что мой отец разорился и умер. Он покачал головой.
- У дверей моей студии толпятся рабочие получше, - сказал он. - Нам-
ного лучше.
- Прежде вам кое-что нравилось в моих работах, - умоляюще сказал я.
- Кое-что мне в них нравилось, это правда, - ответил он. - Они были
неплохи для сына богача, но для бедного сироты они плохи. Кроме того, я
полагал, что вы можете выучиться на художника, но не думаю, что вам
удастся выучиться на рабочего.
В те времена на одном из бульваров неподалеку от гробницы Наполеона
стояла осененная жалким деревцем скамья, с которой открывался вид на
грязную мостовую и на глухую стену. На эту-то скамью я и опустился, что-
бы обдумать свое ужасное положение. Небо было затянуто сумрачными туча-
ми; за три дня я ел только один раз; мои башмаки промокли насквозь, пан-
талоны были заляпаны грязью. Окружающая обстановка, события последних
дней и мое мрачное и унылое настроение прекрасно гармонировали между со-
бой. Я думал о двух людях, которые хвалили мою работу, пока я был богат
и ни в чем не нуждался, а теперь, когда я бился в тисках нужды, заявили:
"Не гений" и "плохи для сироты", и один из них предложил мне, словно ни-
щему иммигранту, оплатить билет до НьюЙорка, а другой не пожелал взять
меня тесальщиком камня - похвальная прямолинейность с голодным челове-
ком! В прошлом они не кривили душой, были искренни они и сегодня: изме-
нившиеся обстоятельства породили новую оценку, только и всего.
Но хотя я и не сомневался в их искренности, однако отнюдь не собирал-
ся признавать их мнение безошибочным. Сколько раз художники, которых
долгое время никто не признавал, в конце концов получали возможность
посмеяться над своими суровыми критиками! В каком возрасте обрел себя и
прославился Коро? На кого в молодости сыпалось больше насмешек (и вполне
справедливых), чем на Бальзака, которому я поклонялся? А если этих при-
меров мне было недостаточно, стоило только повернуть "голову, посмотреть
туда, где на фоне чернильных туч сверкал золотой купол Дома Инвалидов, и
вспомнить историю того, кто под ним покоится, - от дней, когда над моло-
дым лейтенантом артиллерии подтрунивали насмешливые девицы, окрестившие
его Котом в сапогах, и до дней бесчисленных корон, и бесчисленных побед,
и тысяч пушек, и многотысячной кавалерии, топтавшей дороги потрясенной
Европы в восьмидесяти милях впереди Великой армии. Вернуться на родину,
сдаться, признать себя неудачником, честолюбивым неудачником - бен-
гальским огнем, от которого осталась только обгоревшая палочка! Я, Лау-
ден Додд, который с презрением отверг все другие профессии, которого в
сентджозефовском "Геральде" восхваляли как патриота и художника, вернусь
в Маскегон, словно подпорченный товар, и буду со шляпой в руке обходить
знакомых моего отца, вымаливая у них местечко уборщика их контор? Нет,
клянусь Наполеоном, нет! Я так и умру скульптором, а эти двое людей, от-
казавшие мне сегодня в помощи, еще будут завидовать моей славе или про-
ливать горькие слезы запоздалого раскаяния над моим нищенским гробом.
Однако, хотя мужество меня не покинуло, я все-таки не знал, как и где
раздобыть еду. Неподалеку, за грязной извозчичьей стоянкой, на берегу
широкой, залитой грязью мостовой, маня и пугая, виднелся мой трактир.
