объявлений и брошюрок "Зачем пить французский коньяк?" и "Руководство по
рекламе". По одну его сторону сидели две машинистки, не знавшие ни мину-
ты отдыха между девятью и четырьмя, а по другую - высилась модель
сельскохозяйственной машины. Все стены, если не считать места, занятого
телефонами и двумя фотографиями, изображавшими корабль "Джеймс Моди",
выброшенный на рифы, и буксирный пароходик, переполненный любителями
рыбной ловли, были увешаны картинами в пышных рамах. Многие из этих кар-
тин были памятью о Латинском квартале, и к чести Пинкертона должен ска-
зать, что совсем плохих среди них не было, а некоторые даже обладали за-
мечательными художественными достоинствами. Они распродавались довольно
медленно, но по хорошим ценам, а освободившееся место заполнялось произ-
ведениями местных талантов. Пинкертон незамедлительно поручил мне выска-
зать свое суждение об этих последних. Некоторые из них были отврати-
тельны, однако все могли найти сбыт. Я так и сказал и тут же почувство-
вал себя гнусным перебежчиком, выступающим с оружием в руках на стороне
бывших своих врагов. С этих пор я был обречен смотреть на картины не
глазами художника, а глазами торговца: между мной и тем, что я любил
всем сердцем, легла непроходимая пропасть.
- Ну, Лауден, - сказал Пинкертон на другой день после лекции, - те-
перь мы будем работать плечом к плечу. Вот о чем я всегда мечтал. Мне
нужны были две головы и четыре руки - теперь я их обрел. Ты сам увидишь,
что это ничем не отличается от искусства - тоже все сводится к умению
видеть и к воображению, только нужно куда больше действовать. Погоди
немного, и ты сам это почувствуешь.
Но я никак не мог этого почувствовать. Вероятно, во мне чего-то не
хватало: во всяком случае, наша деятельность представлялась мне утоми-
тельной суетой, а место, где мы ею занимались, - истинным Дворцом Зево-
ты. Я спал в каморке позади конторы, а Пинкертон - прямо в ней на патен-
тованном диване-кровати, который время от времени самопроизвольно скла-
дывался под ним. Кроме того, сну моего приятеля постоянно угрожал кап-
ризный будильник. Это дьявольское изобретение будило нас ни свет ни за-
ря, затем мы отправлялись завтракать, а в девять уже принимались за то,
что Пинкертон называл работой, а я - мучением. Надо было вскрыть и про-
честь бесчисленное множество писем, а также ответить на них. Я занимался
этим за своим столом, который был водворен в контору накануне моего при-
езда, а Пинкертон, диктуя машинистке, метался взад и вперед по комнате,
словно лев в клетке. Надо было просмотреть бесчисленное количество ти-
пографских корректур, помечая синим карандашом "курсив",
"нонпарель", "раздвинуть интервалы", а иногда и чтонибудь более санг-
виническое, как, например, в тот раз, Когда Пинкертон энергично нацара-
пал на полях рекламы "тонизирующего сиропа": "Рассыпать набор. Вы что,
никогда не печатали рекламы? Буду через полчаса".
Кроме того, мы каждый день заносили сведения в наши счетные книги.
Таковы были наши основные и наименее неприятные занятия. Однако большая
часть нашего времени уходила на разговоры с посетителями - весьма воз-
можно, чудеснейшими парнями и первоклассными дельцами, но, к несчастью,
ничуть для меня не интересными. Некоторые из них, судя по всему, страда-
ли слабоумием, и с ними приходилось беседовать по часу, прежде чем они
наконец решались на какой-нибудь пустяк и покидали контору - только для
того, чтобы через десять минут вернуться и взять свое решение назад.
Другие врывались к нам с таким видом, словно у них нет ни секунды лишне-
го времени, но, насколько я мог заметить, это делалось исключительно на-
показ. Действующая модель сельскохозяйственной машины, например, каза-
лась своего рода липкой бумагой для бездельников этого типа. Я не раз
видел, как они самозабвенно крутили ее минут пять, притворяясь (хотя это
никого не обманывало), что она интересует их с практической точки зре-
ния. "Неплохая штука, а, Пинкертон? Много вы их сбываете? Гм! А нельзя
ли использовать ее для рекламирования моего товара, как вам кажется?"
(Этим товаром могло быть, например, туалетное мыло.) Третьи (пожалуй,
самый неприятный тип клиента) уводили нас в соседние кабачки играть в
кости на коктейли, а когда за коктейли было заплачено, - на деньги. Лю-
бовь этой братии к игральным костям превосходила всякое вероятие: в од-
ном клубе, где я как-то обедал в качестве "моего партнера, мистера Дод-
да", стаканчик с костями появился на столе вместе с десертом и заменил
послеобеденную беседу.
Из всех наших посетителей мне больше всего нравился Император Нортон.
Упомянув его, я прихожу к выводу, что еще не воздал должное обитателям
СанФранциско. В каком другом городе безобидный сумасшедший, воображающий
себя императором обеих Америк, был бы окружен таким ласковым вниманием?
Где еще уличные прохожие стали бы считаться с его иллюзиями? Где еще
банкиры и торговцы пускали бы его в свои конторы, брали бы его чеки,
соглашались бы выплачивать ему "небольшие налоги"? Где еще ему позволили
бы присутствовать на торжественных актах в школах и колледжах и обра-
щаться к присутствующим с речью? Где еще на всем божьем свете мог бы он,
заказав и - съев в ресторане самые изысканные блюда, спокойно уйти и ни-
чего не заплатить? Говорили даже, что он был очень привередлив и, остав-
шись недоволен, грозил вовсе прекратить посещения такого ресторана. Я
легко могу этому поверить, потому что у него было лицо завзятого гурма-
на. Пинкертона этот монарх сделал своим министром - я видел соответству-
ющий указ и только подивился добродушию владельца типографии, который
согласился даром напечатать все эти бланки. Если не ошибаюсь, мой друг
возглавлял министерство не то иностранных дел, не то народного образова-
ния. Впрочем, значения это не имело, так как функции всех министров были
одинаковы. Вскоре после моего приезда мне довелось увидеть, как Джим ис-
полняет свои государственные обязанности. Его императорское величество
изволили посетить нашу контору. Это был толстяк с довольно дряблой кожей
и благообразным лицом, производивший чрезвычайно трогательное и нелепое
впечатление из-за того, что на боку у него болталась длинная сабля, а в
шляпе торчало павлинье перо.
- Я зашел напомнить вам, мистер Пинкертон, что вы несколько задержали
взнос налогов, - сказал он со старомодной и величественной любезностью.
- Сколько с меня причитается, ваше величество? - спросил Джим и, ког-
да сумма была названа (она никогда не превышала двух-трех долларов),
выплатил ее до последнего цента, прибавив в качестве премии бутылку
"Тринадцать звездочек".
- Я всегда рад оказать покровительство национальному производству, -
заметил Нортон Первый. - СанФранциско предан своему императору, и, дол-
жен сказать, я предпочитаю его всем остальным городам в моих владениях.
- Знаешь, - сказал я Пинкертону, когда император удалился, - он мне
нравится больше всех остальных наших посетителей.
- Это вообще большая честь, - заметил Джим. - По-моему, он обратил на
меня внимание из-за шумихи по поводу зонтиков.
Но и другие, более великие люди дарили нас своим вниманием. Бывали
дни, когда Джим принимал необычайно деловитый и решительный вид, говорил
только отрывистыми фразами, как человек чрезвычайно занятый, и то и дело
ронял фразы вроде: "Лонгхерст говорил мне об этом сегодня утром". Или:
"Это мне известно от самого Лонгхерста". Неудивительно, думал я, что по-
добные финансовые титаны принимают Пинкертона как равного: его изобрета-
тельность и находчивость были несравненны. В те первые дни, когда он еще
обо всем со мной советовался, шагая взад и вперед по комнате, строя пла-
ны, вычисляя, прикидывая воображаемые проценты, утраивая воображаемые
капиталы, и его "умственная машина" (прибегая к старинному, но превос-
ходному выражению) работала полным ходом, я никак не мог решить, что
сильнее: уважение ли, которое он мне внушает, или желание смеяться, ко-
торое он во мне возбуждает. Но этим хорошим дням не суждено было прод-
литься долго.
- Да, неплохо придумано, - сказал я как-то. - Но, Пинкертон, неужели
ты считаешь, что это честно?
- А ты считаешь, что это нечестно? - огорчился он. - И я дожил до то-
го, чтобы услышать от тебя подобные слова!
Заметив, как он расстроился, я, не краснея, воспользовался фразой
Майнера.
- По-твоему, честность - это что-то вроде игры в жмурки, - сказал я.
- На самом же деле это вещь очень тонкая, тоньше любого искусства.
- Ах, вот ты о чем! - сказал он с огромным облегчением. - Это казуис-
тика.
- Я убежден в одном: то, что ты предлагаешь нечестно, - возразил я.
- Ну, не будем об этом больше говорить. Все уже решено, - ответил он.
Таким образом, мне удалось настоять на своем почти с первого слова.
Но, к несчастью, такие споры стали возникать все чаще и чаще, и мы нача-
ли их бояться. Больше всего на свете Пинкертон гордился своей чест-
ностью, больше всего на свете он ценил мое доброе мнение, и, когда ока-
зывалось, что его коммерческие предприятия ставят под угрозу и то и дру-
гое, он испытывал невероятные мучения. Мое собственное положение было не
менее тяжелым. Ведь я стольким был обязан Пинкертону, ведь я сам жил и
благоденствовал на доходы с этих сомнительных операций, но кроме того,
кому приятна роль брюзги? Если бы я проявил большую требовательность и
решительность, наши разногласия могли бы зайти чересчур далеко, но,
честно говоря, я беспринципно предпочитал пользоваться благами, не слиш-
ком интересуясь, откуда они берутся, и старался избегать неприятных
объяснений. Пинкертон ловко воспользовался моей слабостью, и мы оба по-
чувствовали большое облегчение, когда он начал окружать свою дея-
тельность покровом таинственности.
Наш последний спор, который имел самые неожиданные последствия, на-
чался из-за спекуляций негодными, списанными на слом кораблями. Он купил
какую-то дряхлую посудину и, потирая руки, сообщил мне, что она уже сто-
ит в доке под другим названием и ремонтируется. Когда я в первый раз ус-
лышал об этой отрасли коммерции, я попросту ничего не понял, но теперь,
после наших споров, я многому научился.
- Я не могу участвовать в этом, Пинкертон, - сурово сказал я.
Он подпрыгнул, словно в него попала пуля.
- Что это ты? - воскликнул он. - Какая муха тебя на этот раз укуси-
ла?.. По-моему, тебе не нравится любое выгодное дело.
- Агент Ллойда списал этот корабль как негодный, - сказал я.
- Но послушай, я же говорю тебе, что это великолепная сделка: корабль
в превосходном состоянии, у него только ахтерштевень и кильсоны подгни-
ли. Я же тебе говорю, что агенты Ллойда тоже греют руки, но только они
англичане, и потому ты не хочешь мне верить.
Будь это американское агентство, ты ругал бы его на чем свет стоит!
Нет, просто у тебя англомания, и больше ничего! - добавил он с раздраже-
нием.
- Я не согласен получать прибыль, рискуя жизнью команды, - заявил я
решительно.
- Господи! Да ведь любая спекуляция связана с риском! Разве отправ-
лять в плавание даже честно построенный корабль не значит рисковать
жизнью команды? А работа на рудниках - это ли не риск? А вспомни, как я
покупал элеватор... Что могло быть рискованнее? Он же мог оказаться сов-
сем непригодным, и я тогда потерял бы все... Вот что, Лауден! Я скажу
тебе всю правду: ты слишком щепетильный человек и не годишься для этого
мира!
- Ты сам себя осудил, - ответил я. - "Даже честно построенный ко-
рабль", говоришь ты. Так давай же заниматься только честными сделками!
Удар попал в цель. Неукротимому нечего было возразить. А я воспользо-
вался случаем и бросился в новую атаку. Он думает только о деньгах, зая-
вил я. Он мечтает только о долларах. Куда девались его благородные пере-
