это за корабль?
- Это "Жнец", - ответил он. - Я первый помощник, а мой спутник - тре-
тий, и нам необходимо успеть в участок до матросов. Дело в том, что они
могут обвинить нас в пособничестве капитану, а это мне совсем не по вку-
су. Я на своем веку плавал со всякими людьми, но такого, как наш старик,
еще не видывал. Как он начал палить, так и палил без передышки в течение
всего плавания, а последнего человека подстрелил всего шестнадцать часов
назад. Хоть команда у нас вся как - на подбор головорезы, но никто и
пикнуть не смел, когда капитан принимался палить направо и налево.
- Ну, теперь ему конец, - заметил третий помощник. - Больше уж он в
море не выйдет.
- Не говорите глупостей! - возразил первый. - Если ему удастся в це-
лости добраться до берега и если его сразу не линчует возмущенная толпа,
он еще сумеет выкарабкаться. У судовладельцев память получше, чем у пуб-
лики, и они его не оставят: ведь такого опытного капитана поискать.
- Да уж что верно, то верно. На "Жнеце" жалованье матросам не платят
вот уже третий рейс.
- Как не платят? - воскликнул я, потому что был еще новичком в вопро-
сах мореходства.
- То есть матросам не платят, - объяснил первый помощник. - Они сбе-
гают, не дожидаясь расчета. Да так заведено не только на "Жнеце".
Тут я заметил, что мы давно уже перешли с бега на шаг. И, надо ска-
зать, я сильно подозреваю, что бешеная спешка вначале была чистым Спек-
таклем. Во всяком случае, когда мы пришли в полицейский участок и офице-
ры со "Жнеца" сообщили об ужасной судьбе пяти матросов, убитых во время
плавания (одних капитан застрелил в припадке бешенства, а других - с
жестоким хладнокровным расчетом), то было уже поздно принимать меры.
Прежде чем полицейские успели добраться до корабля, негодяй улизнул на
берег, смешался с толпой, а затем укрылся в доме своего друга. На кораб-
ле остались только его жертвы. Он правильно сделал, что поторопился.
Когда жители приморского района узнали о случившемся, когда последний из
раненых моряков был отвезен в больницу, когда те, кому удалось уцелеть а
этой плавучей бойне, поведали повесть о своих злоключениях и показали
свои рубцы, весь город был взбудоражен. Моряки плакали на глазах у всех.
Хозяева ночлежек, давно привыкшие ко всяким зверствам, и особенно к
зверствам по отношению к матросам, в негодовании потрясали кулаками, и,
если бы капитан "Жнеца" появился в это время на улице, часы его были бы
сочтены. Но, по слухам, его в этот же вечер спрятали в бочке и перепра-
вили на другой берег бухты. И вот, после того как он совершил тягчайшие
преступления на двух кораблях, теперь он командует третьим, плавающим по
Атлантическому океану.
Как я уже сказал, я сильно подозреваю, что мистер Нейрс (старший по-
мощник) сознательно помог своему капитану спастись. Он всегда был сто-
ронником законности и осторожности и всегда стоял на страже офицерских
привилегий. Однако утверждать это с полной уверенностью я не берусь. Хо-
тя впоследствии я узнал его очень близко, он продолжал хранить об этом
молчание, да и вообще ничего не рассказывал о плавании "Жнеца". Вероят-
но, у него были на то свои причины. Пока мы шли в полицейский участок,
он несколько раз заявлял Джонсону, третьему помощнику, что не только до-
несет на капитана, но и отдаст себя в руки полиции. Однако в конце кон-
цов он изменил свое решение, сказав: "Все это наверняка кончится ничем,
да и вообще у меня есть много хороших друзей в Сан-Франциско". И
действительно, все кончилось ничем, хотя это стало ясно не сразу. А мис-
тер Нейрс почти немедленно кудато скрылся из участка и затем был спрятан
почти так же надежно, как и его капитан.
С Джонсоном же я продолжал часто встречаться. Мне так и не довелось
узнать его национальность: сам он называл себя американцем, но говорил
он по-английски, как иностранец, и в его манерах также не было ничего
американского. Скорее всего он был шведом или датчанином, но долго слу-
жил на английских и американских кораблях. Весьма возможно, что, как и
многие его соотечественники, постоянно плававшие на иностранных кораб-
лях, он успел основательно забыть родной язык. Хотя он был человеком
очень мягким и кротким, долгая привычка к жестокой морской дисциплине
привела к тому, что от многих его веселых историй у меня кровь холодела
в жилах. Он был высок, худощав, светловолос. Его смелое, честное лицо
покрывал загар, говоривший о жизни на открытом воздухе. Когда он сидел,
вы могли бы принять его за, аристократа или кавалерийского офицера, но
стоило ему встать, и его покачивающаяся походка сразу выдавала в нем мо-
ряка, да и изъяснялся он на том особом жаргоне, на котором говорят люди,
всю жизнь проплававшие по разным морям. Приходилось ему плавать и среди
островов Южных Морей, так что теперь после плавания вокруг мыса Горн,
где бушевали снежные бури, он заявил: "Отправляюсь погреться к канакам",
Я решил, что скоро с ним расстанусь, однако, согласно неписаному морско-
му закону, он должен был прежде истратить все деньги, полученные за пре-
дыдущий рейс, "Эх, и кутну же я, небесам жарко станет!" - заявил он,
несколько преувеличивая, ибо трудно представить себе более скромный и
тихий кутеж: почти все время он проводил в малом зале кабака Черного То-
ма, где вместе с друзьями (исключительно старожилами Южных Морей) ти-
хонько пил пиво, курил коротенькую трубочку и рассказывал длиннейшие ис-
тории.
Кабак Черного Тома был, по сути, захудалым притоном, где самые бедные
матросы курили скверный табак, пили никуда не годный джин и бренчали на
надтреснутых гитарах и банджо. Хозяин его был местным политическим воро-
тилой и главой шайки хулиганов, которые называли себя "ягнятами". По
слухам, мэр города и политические заправилы Сан-Франциско побаивались
этой шайки и не брезговали пользоваться ее услугами. Помню, как-то перед
выборами в кабак привели очень элегантно одетого слепца, который долго о
чем-то совещался с хозяином. Эта пара выглядела настолько странно, а
почтительность, с которой взирали на нее посетители кабака, поспешившие
отойти как можно дальше, показалась мне столь загадочной, что я попросил
объяснений у своего соседа. Он сообщил мне, что слепец - видный полити-
ческий деятель города, которого некоторые называют "Королем Сан-Францис-
ко", хотя большинство предпочитает кличку, которую ему дали в китайском
квартале, - "Слепой Белый Дьявол".
- Наверное, ему очень понадобились "ягнята", - прибавил мой собесед-
ник.
Я сделал набросок "Слепого Белого Дьявола", стоящего у буфетной стой-
ки, а на следующей странице моего альбома спустя всего несколько часов
появился рисунок, изображавший, как Черный Том угрожает толпе своих кли-
ентов огромным револьвером системы "Смит и Вессон". Вот с какими конт-
растами приходилось мне сталкиваться в большом зале этого кабака.
И все это время в малом зале заседал неофициальный клуб Южных Морей,
где разговоры шли о жизни, совершенно непохожей на ту, которая нас окру-
жала. Там собирались старые шкиперы, торговцы Южных Морей, коки, помощ-
ники капитанов. По большей части это были прекрасные люди, испытавшие
благотворное влияние кроткого и жизнерадостного народа, среди которого
им довелось жить. Кроме того, они знали много интересного, и не из книг,
а по личному опыту, так что я готов был часами сидеть и слушать их увле-
кательные рассказы. В них всех была какая-то поэтическая струнка. Ведь
всякий бродяга-моряк, если только он не отпетый негодяй, кажется младшим
братом поэта. Даже бессвязные фразы Джонсона вроде: "Оно так, канаки лю-
ди ничего, неплохие" или: "Черт его знает, что за остров, - горы прямо
до самой воды. Жить бы мне на нем да жить" - таили какую-то внутреннюю
музыку, а многие из его приятелей были просто изумительными рассказчика-
ми. Их длинные повествования, неожиданно меткие описания людей, пейзажей
постепенно создавали в моем мозгу четкий образ южных островов и жизни на
этих островах: отвесные берега, острые горные пики, густая тень лепящих-
ся по склонам лесов, неумолчный рев прибоя на рифе и вечное мирное спо-
койствие лагуны; необычайно яркие солнце, луна и звезды, красивые к бла-
городные люди, всегда готовые приветствовать чужестранца, всегда готовые
предоставить ему свой кров и свою лодку, - жизнь, льющаяся словно музы-
ка, и долгие вечера, оживляемые звуками мелодичных песен.
Для того чтобы понять тоску по этому миру, которая все чаще овладева-
ла мной, надо потерпеть неудачу в артистической карьере, надо голодать
на улицах Парижа, надо стать партнером дельца вроде Пинкертона. Пестрый,
шумный Сан-Франциско, контора, где мой друг Джим метался ежедневно с де-
сяти до четырех, как заключенный в клетку л, ев, а иногда даже и надежда
на возвращение в Париж тускнели перед этой мечтой. Я знаю, что многие на
моем месте бросили бы все и отправились туда, куда влекло их воображе-
ние, но я человек по натуре вялый и тяжелый на подъем, - чтобы заставить
меня покинуть привычные пути, чтобы послать меня в плавание среди райс-
ких островов, нужен был какой-то внешний толчок. Только сама судьба мог-
ла подобрать для него подходящее орудие, и, хоть я не знал этого, оно
уже было зажато в ее железной руке.
Как-то раз я сидел в углу сверкавшего позолотой обширного зала кафе,
где один из местных талантов угощал меня завтраком и этюдами обнаженной
натуры. Вдруг раздался топот ног, гул голосов, двери широко распахну-
лись, и в зал ввалилась довольно большая толпа людей. Вошедшие (по
большей части моряки, и все очень возбужденные) окружали группу из нес-
кольких человек, как дети окружают бродячих кукольников, следуя за ними
из одного двора в другой. Кругом все зашептали, что это капитан Трент и
его матросы, уцелевшие после крушения английского брига "Летящий по вет-
ру", которых английский военный корабль подобрал на острове Мидуэй, - в
Сан-Франциско они прибыли сегодня утром и пришли сюда подкрепиться после
того, как сделали соответствующее заявление властям. Векоре мне удалось
их рассмотреть. Четыре загорелых моряка со стаканами в руках стояли у
стойки, окруженные толпой любопытных, осыпавших их вопросами. Один из
них был гаваец - кок, как мне сообщили, - у другого в руках была клетка
с канарейкой (птичка то и дело заливалась звонкими трелями), у третьего
левая рука была в лубке, и он казался очень бледным, словно недавно пе-
ренес тяжелую болезнь, а у капитана - краснолицего, синеглазого силача
лет сорока пяти - была забинтована правая рука.
Меня весьма заинтересовало то, что капитан, кок и два матроса вместе
гуляют по улицам и заходят в кафе. Поэтому я, как всегда в тех случаях,
когда меня что-нибудь интересовало, достал альбом и стал набрасывать
портреты четырех спасенных моряков. Толпившиеся вокруг них зрители заме-
тили, чем я занимаюсь, и немного посторонились, так что мне удалось
очень внимательно рассмотреть лицо и фигуру капитана Трента, хотя он
этого не подозревал.
Виски - развязало капитану язык, и, поощряемый удивленными восклица-
ниями слушателей, он принялся описывать постигшее их несчастье. До меня
долетали только отдельные фразы о том, как он лег "на правый галс", и
как "вдруг задуло с северо-северо-запада", и как "тут бриг и сел на
мель". Иногда он обращался за подтверждением к кому-нибудь из матросов:
"Так оно было, Джек?" - и тот отвечал: "Да, так оно и было, капитан
Трент". В конце концов он вызвал особенно горячую симпатию слушателей,
заявив: "Черт бы побрал карты, которыми снабжает нас адмиралтейство!"
Слушатели закивали головами, раздались возгласы одобрения, и я понял,
что все присутствующие считают капитана Трента первоклассным моряком и
замечательным человеком. Тут я закончил рисовать эту четверку, а также
канарейку (все они; особенно канарейка, получились очень похожими), зак-
