вы сделаете большую скидку на его доброту и горячее сердце. Мои доброде-
тели сводились к тому, что я позволял ему кормить и одевать меня и тру-
диться ради меня не покладая рук, когда все это было для него нелегко.
Если я сейчас жив, этим я обязан ему. Лучшего друга ни у кого не было.
Вы должны хорошо о нем заботиться, - прибавил я, обнимая Пинкертона за
плечи, - и быть ему верной помощницей, потому что он в этом нуждается.
Эта речь произвела на Пинкертона сильное впечатление, и боюсь, что на
Мэйми тоже. Я готов признать, что мои слова не были особенно тактичными.
"Когда вы поближе узнаете нашего друга" - выражение не вполне удачное, и
даже "быть ему верной помощницей" могло показаться оскорбительным. Одна-
ко я уверен, вы согласитесь со мной, что всю мою тираду целиком нельзя
назвать самодовольно-покровительственной. И все же, хотя именно таково
было мнение мисс Мэйми, я не могу ее особенно винить, так же как и само-
го себя: Пинкертон наверняка так надоел ей своими рассказами обо мне,
что бедняжка, вероятно, не могла уже спокойно слышать даже моего имени.
Поэтому, что бы я ни говорил, она слушала бы меня с одинаковым раздраже-
нием.
Итак, у меня появилось два новых основания уехать в Париж. Во-первых,
Джим собирался жениться и, следовательно, ему больше не грозило одино-
чество, а вовторых, я не понравился его невесте, и следовало избавить ее
от моего общества. Как-то поздно вечером я заговорил с Пинкертоном о мо-
ем новом плане. Этот день был отмечен для меня великим событием: я поло-
жил в банк пять тысяч долларов, вырученных от продажи Кетамаунтских ак-
ций, и, поскольку Джим в свое время отказался от своего права на эти ак-
ции, весь риск и все доходы достались мне. Поэтому я счел себя вправе
отпраздновать свой успех пивом с солеными галетами. Для начала я сказал
Пинкертону, что если это причинит ему какие-нибудь затруднения в делах
или будет ему неприятно, то я больше к этому вопросу не возвращусь. Он
мой лучший, мой самый верный друг, и я готов для него на все. Но в то же
самое время я прошу его точно взвесить, насколько я ему нужен, ибо такая
жизнь не удовлетворяет меня и все мои помыслы, все мои истинные устрем-
ления влекут меня совсем к другому. Кроме того, я должен напомнить ему,
что он собирается вступить в брак, что у него появятся новые интересы и
что наша горячая дружба может в какой-то степени стать неприятной его
жене.
- Ах нет, Лауден, в этом ты ошибаешься! - горячо перебил меня Пинкер-
тон. - Она высоко тебя ценит.
- Ну, тем лучше, - продолжал я.
И затем я указал ему, что наша разлука будет недолгой, что, судя по
состоянию наших дел, года через два он может приехать ко мне в Париж,
приобретя состояние, хотя и не слишком значительное по американским
масштабам, но для Франции огромное; что мы можем соединить наши средства
и купить дом в Париже для зимы и дачу в Фонтенбло для лета, и будем нас-
лаждаться безоблачным счастьем и вдали от золотой лихорадки Запада вос-
питывать из маленьких Пинкертонов практичных, трудолюбивых людей с худо-
жественными вкусами.
- Так пусть же я уеду, - закончил я, - не как дезертир, а как аван-
гард, возглавляющий марш пинкертоновского отряда.
Так я убеждал его и молил с большим чувством, а он сидел напротив ме-
ня, опираясь подбородком на руки, и (если не считать вышеприведенного
возгласа) хранил глубокое молчание.
- Я ждал этого, Лауден, - сказал он наконец, когда я кончил, - и мне
это больно: такой уж я эгоист. А кроме того, твой отъезд нанесет смер-
тельный удар пикникам. Незачем отрицать, что ты был душой этого дела, и
без тебя, без твоего жезла, твоей любезности, остроумия, шуток и галант-
ности будет утрачено самое главное - царившая на них атмосфера дружеско-
го веселья. Но ты прав, и тебе следует уехать. Можешь рассчитывать на
сорок долларов в неделю, а если Дипью-Сити - это же один из естественных
центров Калифорнии - разрастется так, как я рассчитываю, эту сумму можно
будет по меньшей мере удвоить. Однако и сорок долларов не такие уж пло-
хие деньги. Вспомни, что два года назад ты вынужден был чуть ли не про-
сить милостыню.
- Я и просил ее, - сказал я.
- А эти бессердечные негодяи ничем тебе не помогли, и теперь я этому
рад. Я в восторге, что ты возвращаешься победителем! Так и надо твоему
мэтру и этому бесчувственному Майнеру! Дай только акциям Дипью-Сити под-
няться, и ты поедешь в Париж. А через два года, день в день, я приеду
туда к тебе с Мэйми, господь да благословит ее!
Мы беседовали до поздней ночи. Я так наслаждался моей вновь обретен-
ной свободой, а Пинкертон так гордился моим торжеством, так радовался
моему счастью, с такой нежностью говорил об избранной им невесте, а вся
комната до такой степени наполнилась воздушными замками и дачами в Фон-
тенбло, что сон, разумеется, бежал от наших глаз, и, только когда часы
пробили три, Пинкертон начал превращать свой патентованный диван в кро-
вать.
ГЛАВА VIII
ЛЮДИ НА НАБЕРЕЖНОЙ
Принято смотреть на жизнь так, словно она совершенно точно, как, нап-
ример, сон и явь, разделяется на развлечение и дело. Покончив с деловой
стороной моей жизни в Сан-Франциско, в этой главе я буду говорить о
развлечениях, и вы увидите, что они сыграли свою роль в истории того
джентльмена, о котором я скоро собираюсь повести речь.
Как ни был я занят днем, почти все вечера оказывались в полном моем
распоряжении - обстоятельство тем более приятное, что я жил теперь в
незнакомом мне и чрезвычайно - живописном городе. Из "поклонника Пари-
жа", как я некогда себя называл, я стал (или пал до того, что стал) лю-
бителем прогулок по набережным, созерцателем пристаней, завсегдатаем по-
дозрительных кварталов, искателем знакомств с оригинальными людьми. Я
посещал мексиканские и китайские игорные притоны, заседания немецких
тайных обществ, матросские ночлежки и прочие опасные и таинственные мес-
та. Я видел, как смуглую ладонь пойманного на передергивании мексикан-
ца-шулера пригвождали ножом к столу, как моряков на улицах оглушали
сильным ударом по голове, чтобы, пока они не пришли в себя, переправить
их на борт корабля, где была нехватка рабочих рук; как поссорившиеся бу-
яны обменивались выстрелами и клубы порохового дыма (вместе с остальной
компанией) валили из дверей кабачка. Посещал я и Ноб-Хилл - тоже своеоб-
разные трущобы, где живут только миллионеры. Они обитают на вершине хол-
ма, вздымающегося над городским шумом, и пассат проносится по пустынным
улицам между их дворцами.
Но Сан-Франциско интересен не только сам по себе.
Это не просто самый своеобразный город в Штатах и самая огромная пла-
вильная печь для переработки национальностей и драгоценных металлов. Это
ворота в Тихий океан, порт, откуда ведут пути в иной мир, к более ранним
эпохам истории человечества. В этой гавани всегда собирается множество
кораблей, обогнувших мыс Горн, приплывших из Китая, из Сиднея, из Индии,
но среди этих великанов морского простора прячутся иные суда: шхуны с
низкой осадкой, изящным корпусом и такелажем, как у яхты, ведущие тор-
говлю на полинезийских архипелагах, шхуны, на чьих палубах мелькают
бронзовые ясноглазые полинезийские матросы, говорящие на мягком, звучном
языке, и чьи большие шлюпки рассказывают повесть о реве прибоя на корал-
ловых рифах. Эти шхуны приходят и уходят, никем не замеченные, и даже в
газетах редко-редко мелькнет строчка в столбце хроники: "Такая-то шхуна
отплыла на острова Южных Морей". Они увозят пестрый груз консервирован-
ной лососины, джина, тюков яркого ситца, дамских шляп и штампованных ча-
сов, для того чтобы через год вернуться нагруженными по самую рубку коп-
рой, или черепаховыми щитами, или жемчужными раковинами. Но у меня в мо-
ей роли поклонника Парижа эта торговля среди незнакомого мира южных ост-
ровов не вызывала даже любопытства. Я стоял там на самом дальнем берегу
Запада в наши дни. А тысячу семьсот лет назад и в семи тысячах миль к
востоку римский легионер, быть может, точно так же стоял на стене Анто-
нинов и смотрел на запад, где высились горы, принадлежавшие пиктам. Ка-
кое бы расстояние и время ни разделяли нас, я, когда глядел на просторы
Тихого океана, стоя под маяком, был наследником и подобием этого легио-
нера: мы оба стояли на границе Римской империи (западной цивилизации,
как мы выражаемся теперь) и смотрели в даль, свободную от римского влия-
ния. Но я смотрел назад и мечтал только о Париже, и потребовалось много
связанных друг с другом происшествий, чтобы мое равнодушие сменилось ин-
тересом и даже жгучим любопытством, которое, впрочем, я не предполагал
удовлетворить.
Первое из этих происшествий познакомило меня с неким жителем
Сан-Франциско, известным далеко за пределами этого города. Его имя доро-
го всем, кто любит хорошую прозу. Я как-то забрел в еще незнакомый мне
район города, где на обрывистых песчаных холмах, в глубоких песчаных ло-
щинах лепились одинокие старинные дома. Город наступал на него со всех
сторон. Уже цепи уличных фонарей проходили через него, не обрываясь, и
отовсюду доносился шум экипажей и прочие звуки городской жизни. Не сом-
неваюсь, что теперь от него не осталось и следа, но в те дни (особенно
по утрам, когда я туда ходил) это был восхитительный мирный приют,
чем-то напоминавший деревню.
На одном из песчаных холмов стояло несколько домиков, окруженных са-
дами; я часто подымался туда по осыпающейся под ногами тропинке и, рас-
положившись в тени крайнего из домов, принимался рисовать. В первый же
день я заметил, что из окна нижнего этажа за мной наблюдает моложавый
красивый мужчина, преждевременно облысевший, с очень живым и симпатичным
лицом. На второй день мы как-то вполне естественно поклонились друг дру-
гу. На третий день он вышел ко мне, похвалил мой набросок и с непринуж-
денным дружелюбием истинного любителя искусства пригласил меня к себе. И
скоро я уже сидел в комнате, представлявшей собой настоящий музей ред-
костей, - кругом стояли, висели, лежали весла, боевые дубинки, корзины,
грубо вытесанные каменные идолы, украшения из раковин, чаши из скорлупы
кокосового ореха, белоснежные перья из копры и множество других свиде-
тельств и примеров культуры иного, неведомого мне мира и неведомого на-
рода. А как увлекательны были объяснения моего нового знакомого! Несом-
ненно, вы читали его книгу. Вы уже знаете, как он путешествовал и голо-
дал, как он жил на островах Южных Морей, и вы поймете, что для меня пос-
ле долгих месяцев конторской работы и пикников живая и интересная беседа
с ним была полна особого очарования. За первой встречей последовали дру-
гие, и вот так мне довелось услышать названия этих островов и подпасть
под их чары. Уже после второй встречи я испытывал невыразимое счастье,
когда возвращался домой, сжимая под мышкой "Ому" Мелвилла и описание
приключений моего нового друга.
Второе происшествие носило более драматический характер и оказало са-
мое непосредственное влияние на мое будущее. Я прогуливался по набереж-
ной и любовался бухтой. Большой барк, примерно в 1800 тонн, огибал мыс,
держась как-то особенно близко к берегу. Я смотрел на него с ленивым
безразличием, как вдруг заметил, что двое каких-то людей перескочили че-
рез фальшборт, спрыгнули в подошедшую к кораблю лодку и, вырвав у лодоч-
ника весла, начали яростно грести по направлению к тому месту, где стоял
я. Не прошло и нескольких минут, как они уже бежали вверх по лестнице, и
я заметил, что оба они слишком хорошо одеты для простых матросов (одежда
первого из них была просто щеголеватой) и что оба находятся во власти
какого-то сильного чувства.
- Где здесь ближайший полицейский участок? - крикнул бежавший впере-
ди.
- Вон там, - ответил я и побежал рядом с ними. - Что случилось? Что
