этой травы и насытиться. Если бы я был ослом, я мог бы пощипать жестких
колючек, что растут по бокам, или, если бы я был птицей, я мог бы
покормиться гусеницами и ползучими тварями, что без счета копошатся
повсюду. Но человеку нечем подкрепиться даже посреди изобилия, потому что
он ушел от природы и живет искусной и извращенной мыслью.
Так рассуждая, Философ случайно поднял взгляд от земли и вдалеке увидел
одинокую фигурку, сливавшуюся с землей в лощинах и снова появлявшуюся в
другом месте.
Перемещения этой фигуры были такими странными и причудливыми, что
Философу оказалось чрезвычайно трудно следовать за ней, и он никогда не
догнал бы ее, если бы ему не повезло, и та не двинулась в его сторону.
Приблизившись к фигурке, Философ увидел, что это - маленький мальчик,
танцующий там и сям по траве. Кустистый холм скрыл его на мгновение, а
потом они вдруг оказались лицом к лицу и поглядели друг на друга. После
минутного молчания мальчик, которому на вид было лет двенадцать,
прекрасный, как утро, поздоровался с Философом.
- Вы заблудились, сэр? - спросил он.
- Все тропы, - ответил Философ, - лежат на земле, и поэтому
заблудиться нельзя - но заблудился мой обед.
Мальчик прыснул смехом.
- Чему ты смеешься, сынок? - спросил Философ.
- Да тому, что я несу вам ваш обед, - ответил мальчик. - Я как раз
думал - что это меня понесло в эту сторону? Ведь обычно я гуляю дальше к
востоку.
- Мой обед? - спросил Философ заинтересованно.
- Ну да, - ответил мальчик. - Свой обед я съел дома, а ваш положил в
карман.
Я подумал, - пояснил он, - что проголодаюсь, если забреду далеко.
- Сами боги тебя ко мне послали, - сказал Философ.
- Это бывает, - согласился мальчик и вынул из своего кармана
небольшой сверток.
Философ немедленно сел, и мальчик передал ему сверток. Философ
развернул его и нашел в нем хлеб и сыр.
- Это славный обед, - сказал он и приступил к еде. - А ты, сынок, не
съешь кусочек?
- Кусочек съел бы, - ответил мальчик, сел рядом с Философом, и они с
удовольствием поели вместе.
Покончив с едой, Философ возблагодарил богов, а потом сказал, обращаясь
больше к самому себе, чем к мальчику:
- Еще бы немного воды, мне было бы больше нечего желать.
- Здесь в четырех шагах ручей, - сказал его спутник. - Я принесу
воды в своей шапке, - и исчез.
Через несколько мгновений он появился снова, бережно неся свою шапку, и
Философ взял ее и напился воды.
- Теперь мне нечего желать во всем мире, - сказал он, - кроме как
поговорить с тобой. Солнце светит, ветерок приятен и трава мягка. Посиди
со мной еще немного.
И мальчик сел, а Философ разжег трубку.
- Ты живешь далеко отсюда? - спросил он.
- Недалеко, - ответил мальчик. - Дом моей мамы вы могли бы увидеть
отсюда, если бы были высоким, как дерево, - да и с земли можно увидеть
струйку дыма над нашей хижиной.
Философ посмотрел, но не увидел ничего.
- Глаза у меня не такие хорошие, как твои, - сказал он, - ведь я уже
почти состарился.
- А как это - стариться? - спросил мальчик.
- Как будто отвердеваешь, - сказал Философ.
- И все? - спросил мальчик.
- Не знаю, - ответил Философ, подумав немного. - Ты можешь объяснить
мне, как это - быть молодым?
- Почему нет? - ответил мальчик, и тут задумчивость пробежала по его
лицу, и он поправился. - Нет, пожалуй, не смогу.
- Молодые, - сказал Философ, - не знают, что такое годы, а старые
забывают, какой была молодость. Когда начнешь стареть, всегда старайся
помнить о своей молодости, потому что старик, которому нечего вспомнить,
- это жизнь, прожитая зря, а вспоминать стоит только наше детство. Я
расскажу тебе кое-что о разнице между старостью и молодостью, а потом ты
сможешь поспрашивать меня, и так мы рассмотрим этот вопрос с обеих сторон.
Во-первых, старик устает быстрее, чем мальчик.
Мальчик подумал немного и возразил:
- Это небольшое отличие, потому что мальчик устает очень сильно.
Философ продолжил:
- Старику не хочется есть так часто, как мальчику.
- И это небольшое отличие, - возразил мальчик, - ведь они оба хотят
есть. Вы назовите большое отличие.
- Я его не знаю, сынок; но я всегда думал, что большое отличие есть.
Может быть, оно в том, что старик помнит о том, о чем мальчик даже не
догадывается.
- Но они оба помнят о чем-нибудь, - сказал мальчик, рассмеявшись, -
так что это тоже небольшое отличие.
- Это верно, - согласился Философ. - Может быть, такого уж большого
отличия и вовсе нет. Расскажи мне, чем ты обычно занимаешься, и мы
посмотрим, могу ли я заниматься тем же.
- Но я не знаю, чем это я занимаюсь, - сказал мальчик.
- Как это - не знаешь? - спросил Философ. - Может быть, ты не
знаешь, как расставить все это по порядку. Самое главное во всякого рода
опросах - в том, чтобы знать, с чего начать; у всего, что мы можем
делать, есть две точки: начало и конец. С любой из этих точек можно
посмотреть таким образом, чтобы охватить все, что между ними. Поэтому
начнем с того, чем ты занимался сегодня утром.
- Вполне согласен, - сказал мальчик.
Тогда Философ продолжил:
- Когда ты проснулся сегодня утром и вышел из дома, чем ты занялся
первым делом?
Мальчик задумался:
- Я вышел, потом взял камень и бросил его в поле так далеко, как
только смог.
- А потом? - спросил Философ.
- Потом я побежал за камнем, чтобы посмотреть, смогу ли я поймать его
на лету до того, как он упадет.
- Так, - сказал Философ.
- Я бежал так быстро, что споткнулся и полетел в траву.
- А что потом?
- Я лежал там, где упал, и обоими руками захватил полные пригоршни
травы, вырвал ее и бросил себе на спину.
- Потом ты встал?
- Нет, я зарыл лицо в траву и кричал, долго, прижав рот к земле; а
потом я сел и долго сидел, не сходя с места.
- Ты думал о чем-то? - спросил Философ.
- Нет, я ни о чем не думал и ничего не делал.
- А зачем ты занимался всем этим? - спросил Философ.
- Да низачем. Просто так, - ответил мальчик.
- Вот, - сказал Философ торжествующе, - вот отличие между старостью
и молодостью. Мальчишки делают что-то просто так, а старики - нет. Стоит
подумать, не становимся ли мы стариками оттого, что делаем все по
какой-либо причине, а не из инстинкта?
- Не знаю, - ответил мальчик; - ведь все состаривается. Вы, сэр,
идете издалека?
- Я скажу тебе, - ответил Философ, - если ты назовешь мне свое имя.
- Мое имя - МакКушин(19), - сказал мальчик.
- Этой ночью, - сказал Философ, - когда я выходил из обители Ангуса
О'га в Пещерах Спящих Эринн, мне было велено сказать человеку по имени
МакКушин, что у Ангуса О'га и его супруги Кэйтилин родится сын, и что
Спящие Эринн повернулись на своих ложах.
Мальчик пристально посмотрел на Философа.
- Я знаю, - сказал он, - зачем Ангус О'г послал мне эту весть. Он
хочет, чтобы я сочинил для народа Эринн стихи, и когда Спящие проснутся,
они встретили бы друзей.
- Спящие уже проснулись, - сказал Философ. - Они вокруг нас повсюду.
Они ходят между нами, но забыли свои имена и смысл своих имен. Ты должен
назвать им их имена и род, потому что я старик, и мое дело уже сделано.
- Когда-нибудь я напишу эти стихи, - сказал мальчик, - и все ахнут,
услышав их.
- Господь с тобой, сынок, - сказал Философ. Он обнял мальчика и
продолжил свой путь.
Через полчаса нетрудной дороги он вышел на место, откуда далеко внизу
увидел сосны Койлле Дорака. Мглистый вечер опустился на мир прежде, чем он
добрался до леса, а когда он вошел в маленький домик, стало уже совсем
темно.
Тощая Женщина с Инис-Маграта встретила мужа, и собиралась уже
хорошенько отчитать его за долгое отсутствие, но Философ поцеловал ее с
такой непривычной нежностью и заговорил с ней так ласково, что сперва
изумление лишило ее дара речи, а потом восторг вернул ей речь, причем
такой, какой она давно уже не бывала.
- Жена, - сказал Философ, - не сказать словами, как я рад снова
увидеть твое милое личико!
Тощая Женщина сперва не нашлась, что ответить на это приветствие,
однако с невероятной скоростью поставила на стол горшок супа, начала печь
пирог и постаралась поджарить картошки. Потом она заплакала в голос и
заявила, что во всем мире нет равного ее мужу по доброте и сердечности, и
что сама она - грешница, недостойная благосклонности богов и такого
супруга.
Но когда Философ обнял Шеймаса и Бригид Бег, дверь вдруг с грохотом
распахнулась, в маленькую комнатку ввалились четверо полицейских, а после
минутного оцепенения удалились снова, уводя с собой Философа, который
должен был предстать перед судом по обвинению в убийстве.
КНИГА V
Полицейские
Глава XIV
Пройдя немного по дороге, полицейские остановились. Ночь настала еще до
того, как они захватили своего пленника, и теперь, в сгущавшейся темноте,
им было не по себе. Прежде всего, они знали, что дело, которое они делали,
не очень-то подобает человеку, как бы оно ни выглядело для полицейского.
Арест преступника может быть оправдан определенными доводами, такими, как
здоровье общества и охрана собственности, но никто ни при каких
обстоятельствах не хотел бы вести в тюрьму мудреца. Помимо того, их
тревожило то, что они находятся в самом сердце многонаселенной эльфийской
страны, и что стихийные воинства, может быть, уже выстроились вокруг них,
готовые обрушить на них жуть сражения или еще более жуткое - свою
насмешку. Путь, что вел к полицейскому участку, был долог и вился длинными
аллеями между деревьев, которые кое-где разрослись над дорогой так
обильно, что даже свет полной луны не мог пробраться сквозь их ветви в
густую черноту. При свете дня эти люди арестовали бы хоть архангела и,
если бы пришлось, оглоушили его дубинками, но ночью тысячи страхов
охватили их, и тысячи шорохов со всех сторон заставляли их вздрагивать.
Двое держали Философа с обеих сторон, а другие двое шли один впереди,
другой - сзади. Именно в таком порядке они следовали, когда в слабом
свете увидели, что дорога прямо перед ними уходит в одни из тех зарослей,
о которых уже было сказано. Подойдя к ней, они невольно остановились; тот,
что шел первым, - молчаливый и злой сержант - в гневе обернулся к
остальным:
- Ну, вперед же! - сказал он. - Какого черта вы ждете? - И шагнул в
черноту.
- Держите этого типа хорошенько, - сказал тот, что шел сзади.
- Да ладно тебе, - ответил ему тот, что справа. - Отлично мы его
держим, да и староват он для шуток.
- Ну, да вы там все равно держите его покрепче, потому как если он у
вас выскользнет здесь, то тут же сгинет в кустах, как мышь. Эти старички
- скользкая публика. Смотри, дед, - сказал он Философу, - попробуешь
бежать от нас, огрею дубинкой по затылку - имей в виду!
Они прошли всего несколько шагов, как вдруг топот торопливых ног снова
остановил их, и сержант тотчас же вернулся назад. Он разозлился:
- Вы собираетесь проторчать здесь всю ночь, или что вы там себе
думаете? - сказал он.
- Да будет вам, - ответил ему тот, другой. - Мы тут просто
разбирались с дедушкой, чтобы он не вздумал ускользнуть в темноте.
- По-вашему, он подумывает дать деру? - спросил сержант. - Вынь
дубинку, Шон, и если он хоть повернет голову, бей его по башке.
- Слушаюсь, - ответил Шон и вынул свой жезл.
Философ несколько замешался от неожиданности всех этих происшествий, и
скорость, с которой его заставляли двигаться, не давала ему ни задуматься,
ни сказать что-либо; но во время этой краткой остановки его разметавшиеся
мысли начали приходить в порядок. Сперва он был поражен насилием и тем,
что четверо людей постоянно бегают вокруг него, говорят все разом и каждый
тянет его в свою сторону; Философу показалось, что его окружила большая
толпа народу, а он никак не мог понять, чего же им надо. Спустя некоторое
время он обнаружил, что людей всего четверо, а по их разговорам понял, что
