Вот только мальчик меня беспокоит.
- Тяжелый случай, мэм, - сказал сержант, - но, быть может, парень
слегка не в себе потому, что над ним нет отца, или он просто слишком
привык к вам, ведь не бывает так, чтобы ребенок не любил свою мать. Веди
себя хорошо, Тома'с; слушайся маму, будь хороший мальчик и оставь зверей и
насекомых в покое, потому что ни одна козявка не будет любить тебя так,
как любит тебя твоя мама. Скажите, мэм, прошли ли мы уже первый поворот по
этой дороге, или он еще впереди - мы тут в темноте слегка заблудились.
- Поворот еще впереди, - ответила женщина, - минутах в десяти ходьбы
по дороге; да вы не пройдете мимо, потому что там вы увидите наверху
просвет между деревьев, так вот это тот поворот и есть.
- Спасибо, мэм, - поблагодарил сержант; - пожалуй, мы пойдем, потому
как топать нам еще далеко, пока-то еще мы сможем лечь да поспать.
Он встал и остальные полицейские встали вслед за ним, как вдруг Тома'с
шепотом сказал:
- Мама! Они его повесят! - и заплакал.
- Ну, полно, полно, - сказала женщина, - что же они-то могут
поделать? - Женщина быстро опустилась на колени и раскрыла объятия. -
Иди к маме, сыночек, милый мой!
Мальчик подбежал к ней:
- Они его повесят! - крикнул он высоким, срывающимся голосом и со
всей силы вцепился в ее руку.
- Ну-ка, малой, давай, не бузи тут! - сказал сержант.
Мальчик вдруг резко развернулся и набросился на него с неожиданной
яростью. Он вцепился сержанту в ноги, кусался, молотил кулаками и пинал
его. Нападение его было таким буйным, что сержант отшатнулся к стене, но
тотчас же схватил мальчика и отшвырнул его через всю комнату. В то же
мгновение оба пса набросились на сержанта, злобно рыча - одного он пинком
отбросил в угол, откуда тот сразу же метнулся снова, оскалясь и сверкая
налитыми кровью глазами; другого пса перехватила женщина. Под ужасный лай,
рычание и щелканье зубов полицейские выскочили из дома и захлопнули за
собой дверь.
- Шон! - проревел сержант. - Ты крепко держишь этого типа?
- Так точно, - ответил Шон.
- Если он убежит, я из тебя кишки вымотаю; имей в виду! Пошли, и чтоб
больше не мешкать!
Они тронулись по дороге в звенящей тишине.
- Собаки, - сказал Философ, - умнейшие из существ...
- О Господи!.. - простонал сержант.
- С самых ранних времен их разумность была отмечена и записана, и
древние литераторы все как один сообщают об их сообразительности и
верности...
- Да закроешь ты свой рот?! - рявкнул сержант.
- Никоим образом, - ответил Философ. - Слоны также считаются
чрезвычайно разумными и преданными своему хозяину, и они могут строить
стену или нянчить ребенка с равным искусством и успехом. Лошади в этом
смысле имеют очень хорошие рекомендации, однако крокодилы, куры, жуки,
броненосцы и рыбы не испытывают никакой особой привязанности к человеку...
- Чтоб все эти звери забились тебе в глотку - может, тогда ты
прекратишь свою болтовню!
- Не имеет значения, - сказал Философ. - Не знаю, с какой стати эти
животные привязываются к человеку с такой нежностью и любовью и в то же
время сохраняют присущую им изначальную кровожадность, так что своим
хозяевам они позволяют обращаться с собой как угодно плохо, но весьма
охотно дерутся друг с другом и не бывают по-настоящему счастливы иначе,
чем во время бессмысленной борьбы между собой. Я считаю, что не страх
укрощает этих существ, но что даже самое дикое животное имеет способность
к любви, которая просто не бывает должным образом замечена, и которая,
если относиться к ней разумнее, может поднять его до положения разумного
животного, сопоставляемого с разумными, и, вероятно, установить между нами
и им связь, которую нельзя назвать иначе, чем взаимовыгодной.
- Ищи, ищи глазами тот просвет в деревьях, Шон! - сказал сержант.
- Ищу, сэр, - ответил Шон.
Философ продолжал:
- Почему я не могу обмениваться мыслями с коровой? Я поражаюсь
неполноте моего развития, когда я и мой собрат по творению немо стоим друг
напротив друга без малейшего проблеска взаимопонимания, ограниченные,
лишенные всякой дружбы и общения...
- Шон! - воскликнул сержант.
- Не перебивайте, - сказал Философ, - что вы все время
разговариваете?!
Низшие животные, как их иногда по-глупому называют, имеют такие
способности, которым мы можем только удивляться. Ум муравья таков, что я
охотно пошел бы к нему в школу. Птицы получают такие атмосферические и
левитационные знания, которые не станут доступными нам и через миллионы
лет; кто видел, как паук выплетает свой лабиринт, или как пчела спокойно
путешествует по воздушному бездорожью, тот сможет ли отрицать, что эти
маленькие бездны одушевляет живой и опытный разум? Да самый обычный
земляной червь - наследник культуры, перед которой я склоняюсь в
глубочайшем почтении...
- Шон! - взмолился сержант. - Скажи хоть что-нибудь, ради бога,
чтобы не слышать кваканья этого типа!
- Да о чем же говорить-то? - спросил Шон. - Не привык я
разговаривать, а по документам никакого образования у меня нет, вы же
знаете... Мне так кажется, он что-то говорил про собак. Вот у вас,
сержант, была когда-нибудь собака?
- Отличное начало, Шон! - сказал сержант. - Давай продолжай.
- Я знавал человека, у которого была собака, которая умела считать до
ста. Он зарабатывал кучи денег на спор, и так бы жил себе совсем неплохо,
да только я заметил однажды, что он подмигивает своей псине, а когда
перестает подмигивать - собака перестает лаять. Тогда мы заставили его
повернуться к ней спиной и попросили ее сосчитать до шестипенсовика, так
та налаяла нам аж до пяти шиллингов с лишним, и считала бы, должно быть,
дальше до фунта, только хозяин обернулся и двинул ее ногой. Тогда все, кто
спорил, сказали, что хотят деньги назад, а тот человек ночью смотался в
Америку, и я так думаю, что дела у него идут неплохо, потому как собаку он
взял с собой. Это был терьер с такой жесткой шерстью, сука, и щенилась
она, как черт.
- Удивительно, - сказал Философ, - как мало нужно людям для того,
чтобы отправиться в Америку...
- Давай-давай, Шон, - перебил сержант, - ты мне делаешь одолжение.
- Слушаюсь, - ответил Шон. - А еще у меня однажды была кошка, и она
приносила котят каждые два месяца...
Философ возвысил голос:
- Если бы в этих миграциях была какая-то периодичность, это можно было
бы понять. Например, птицы поздней осенью улетают из своих домов и по
всему миру ищут тепло и пропитание, которых зима лишила бы их, если бы они
оставались на родине. Также лосось, прославленная рыба с розовой чешуей,
уплывает из Атлантического океана и поднимается вглубь материка в ручьи и
озера, где пребывает один сезон и часто попадается в сети, ловушки или на
острогу...
- Шон, встревай, встревай! - заволновался сержант.
Шон начал говорить громко и с удивительной быстротой:
- Кошки иногда пожирают свой окот, а иногда нет. Кошка, которая жрет
своих детенышей, - бессердечная скотина. Я знавал кошку, которая все
время жрала свой окот - у нее были четыре ноги и длинный хвост, и каждый
раз, когда она сжирала свой окот, на нее нападала вертячка. Я сам прибил
ее однажды молотком, потому что не мог больше терпеть вони от нее, так что
не могу...
- Шон, - попросил сержант, - а ты можешь говорить о чем-нибудь кроме
собак и кошек?
- Да не знаю я, о чем же говорить-то? - сказал Шон. - Я из кожи вон
лезу, чтобы только вам угодить, честное слово. Если бы вы мне сказали, о
чем говорить, я бы уж постарался.
- Дурак ты, - промолвил сержант грустно. - Никогда ты не станешь
констеблем.
Я уж подумал, что лучше послушать деда, чем тебя. Ты крепко его держишь?
- Так точно. - ответил Шон.
- Ну, так пошли, и может быть, мы доберемся до казармы сегодня же
ночью, если только у этой дороги вообще есть конец. Что это было? Слышали
шум?
- Я ничего не слышал. - ответил Шон.
- Мне показалось, - сказал другой полицейский, - что я слышал что-то
в кустах на обочине дороги.
- Вот и я слышал. - сказал сержант. - Наверно, хорек. Хотел бы я,
черт подери, выбраться уже из этого проклятого места, где не видно дальше
кончика носа. Теперь ты слышал, Шон?
- Так точно, - ответил Шон, - там в кустах кто-то есть, потому что
хорек бы шумел не так, если бы вообще как-то шумел.
- Ближе друг к другу, ребята, - скомандовал сержант, - и шагом марш;
если здесь кто-то и есть, то нам до них дела нет.
Не успел он договорить, как внезапно раздался топот ног, и в то же
мгновение четверо полицейских оказались окружены, и со всех сторон их
лупили палками, руками и ногами.
- Дубинки к бою! - проревел сержант, - Шон, крепко держи этого типа!
- Слушаюсь, - ответил Шон.
- Встаньте вокруг него, ребята, и бейте все, что подойдет близко!
Голосов нападающих слышно не было, только быстрый топот ног, свист
палок, ловко попадавших в большие тела или стукавшихся друг о друга, да
учащенное дыхание множества людей; четверо же полицейских производили
немало шума, с яростным энтузиазмом отчаянно отбиваясь со всех сторон и
проклиная темноту и своих противников.
- Осади! - крикнул вдруг Шон. - Осади, а то тыкву разобью! Кто-то
тянет у меня арестованного, а я уронил дубинку!
Полицейские работали дубинками настолько резво, что их противники
исчезли так же быстро и таинственно, как появились. Две минуты яростной,
бесцельной драки, и вокруг снова было молчание ночи, без единого звука, за
исключением тихого скрипа ветвей, шелеста листвы и лепета ветра над
дорогой.
- Пошли, ребята, - сказал сержант. - Надо выбраться отсюда как можно
быстрее.
Кто-нибудь ранен?
- Я схватил одного из врагов, - сказал Шон, тяжело дыша.
- Что ты схватил? - переспросил сержант.
- Я схватил одного из них, и он выворачивается, как угорь на
сковородке.
- Держи же его как следует, - обрадовался сержант.
- Слушаюсь, - ответил Шон. - На ощупь он маленький. Если кто-нибудь
из вас подержит арестованного, я ухвачу этого получше. Ну и народ тут,
головорезы просто, верно?
Другой полицейский взял за руку Философа, а Шон обеими руками ухватил
своего пленника.
- Тихо ты, тебе говорят! - сказал он. - А то сейчас стукну, честное
слово.
Ё-мое, на ощупь это как будто мальчишка!
- Мальчишка? - переспросил сержант.
- Ну да, он мне до пояса не достает.
- Должно быть, тот щенок из дома, что спустил на нас собак - который
зверей любит. Ну, парень, и что ты хотел этим сказать? Ты ведь за это в
кутузку пойдешь, малой! Кто с тобой был? Отвечай! - И сержант нагнулся к
пленнику.
- Подними голову, сынок, и отвечай сержанту! - сказал Шон. - Ой! -
вскрикнул он, и тут же дернулся вперед. - Держу, держу, - проговорил он,
- - чуть не вырвался. Это никакой не мальчишка, сержант - у него усы!
- Что такое? - переспросил сержант.
- Я взял его за подбородок, а там усы! Я чуть его не выпустил от
удивления, честное слово.
- Попробуй еще раз, - сказал сержант потише. - Ты ошибаешься.
- Не буду я его трогать, - сказал Шон. - Мягкие такие усы, как у
козла.
Хотите, сами потрогайте, сержант, а мне что-то не хочется.
- Возьми его вот здесь, - сказал сержант, - и хорошенько держи.
- Слушаюсь, - ответил Шон и подвел к своему начальнику что-то
сопротивляющееся.
Сержант протянул руку и дотронулся до головы.
- Да, ростом он и точно с мальчишку, - сказал сержант, провел рукой
вниз по лицу и тут же отдернул руку. - И вправду у него усы, - сказал он
твердо. - Что за чертовщина? Никогда еще я не встречал усы так близко от
земли. Может, они поддельные, и парень просто прикидывается?
Сержант снова протянул руку, не без усилия над собой, нащупал
подбородок и дернул. Тотчас же раздался крик, такой громкий и внезапный,
что все полицейские подпрыгнули от страха.
- Настоящие усы, - сказал сержант со вздохом. - Хотел бы я знать, в
чем тут дело. Голосина у него, как у двух мужиков, это факт. У тебя не
найдется еще спички?
