без военной фуражки, а в кепке. Это был шофер.
- Здравствуй! Ты чего тут, а? - приветливо подмигнул он мальчишке.
- Так просто, - не без смущения ответил мальчик.
- Ты деда Момуна внук?
- Да.
- Я так и знал. Я ведь тоже бугинец. Да тут все ребята поехали
бугинцы. За сеном катим. Теперешние бугинцы друг друга и не знают,
поразбрелись... Деду привет передай. Скажи, что видел Кулубека, сына
Чотбая. Скажи, что вернулся Кулубек из армии и теперь шофером в совхозе.
Ну, бывай! - И на прощание он подарил мальчику какой-то военный значок,
очень занятный. На орден похожий.
Машина зарычала, как барс, и унеслась, догоняя своих. И так захотелось
вдруг мальчику уехать с этим приветливым, бравым парнем в бушлате, с
братом-бу-
[79]
гинцем. Но дорога уже опустела, и пришлось ему возвращаться домой. Гордый
вернулся, однако рассказал деду о встрече. А значок нацепил на грудь.
В тот день под вечер ударил вдруг ветер сан-ташский, оттуда, с хребта
поднебесного. Обрушился шквалом. Листья над лесом взметнулись столбом и,
поднимаясь в небо все выше, с гулом понеслись над горами. И вмиг
закрутилась такая непогодь, глаз не раскроешь. И сразу снег. Белая тьма
нагрянула на землю, закачались леса, река взбурлила. И сыпал, вьюжился
снег.
Кое-как успели загнать скотину, убрать кое-что со двора, кое-как
успели дров побольше наносить в дом. А потом уже и носа из дому не
показывали. Куда там - в такую раннюю да страшную метель.
- К чему бы это? - недоумевал и тревожился дед Момун, растапливая
печь. Он все прислушивался к свисту ветра, то и дело подходил к окну.
За окном быстро сгущалась крутящаяся снежная мгла.
- Да сядь ты на место! - ворчала бабка. - Первый раз такое, что ли? "К
чему бы это?" - передразнила она. - К тому, что настала зима.
- Так уж и враз, в один день?
- А почему бы и нет? Спрашивать тебя будет? Надо ей, зиме, вот она и
явилась.
В трубе завывало. Мальчик вначале оробел, да и замерз он, помогая деду
по хозяйству; по вскоре дрова разгорелись, тепло стало, запахло в доме
смолой горячей, дымком сосновым, и мальчик успокоился, угрелся.
Потом ужинали. Потом легли спать. А на дворе валил, крутился снег,
ветер лютовал.
"В лесу, наверно, совсем страшно", - думал мальчик, прислушиваясь к
звукам за окнами. Ему стало не по себе, когда вдруг стали доноситься
какие-то смутные голоса, выкрики какие-то. Кто-то кого-то звал, кто-то
откликался. Вначале мальчик решил, что ему показалось. Кто мог в такое
время появиться на кордоне? Но и дед Момун, и бабка насторожились.
- Люди, - сказала бабка.
- Да, - неуверенно отозвался старик.
А потом забеспокоился: откуда в такой час? И стал торопливо одеваться.
И бабка заторопилась. Встала, лампу засветила. И мальчик, испугавшись
чего-то, быстро оделся. Тем временем люди подошли к дому. Много голосов, и
много ног. Скрипя наметенным снегом, при-
[80]
шельцы загремели подошвами по веранде, забарабанили в дверь.
- Аксакал, откройте! Замерзаем!
- Кто вы?
- Свои.
Момун открыл дверь. И вместе с клубами холода, ветра и снега в дом
ввалились облепленные снегом те самые молодые шоферы, которые проезжали
днем в урочище Арча за сеном. Мальчик сразу узнал их. И Кулубека в
бушлате, подарившего ему военный значок. Одного они вели, поддерживая под
руки, он стонал, волочил ногу. И в доме сразу поднялся переполох.
- Астапралла! (Астапралла - упаси, господи! - Прим. авт.) Что с вами?
- в один голос запричитали дед Момун и бабка.
- Потом расскажем! Там идут еще наши, человек семь. Как бы с дороги не
сбились. А ну, садись сюда. Ногу подвернул, - быстро говорил Кулубек,
усаживая стонущего парня на приступку у печи.
- Где ж они, ваши? - заторопился дед Момун. - Я сейчас пойду, приведу
их. А ты беги, - сказал он мальчику. - Скажи Сейдахмату, чтобы он скорей с
фонарем прибежал, электрическим.
Мальчик выскочил из дома и захлебнулся. До конца своей жизни он помнил
эту грозную минуту. Какое-то косматое, холодное, свистящее чудовище
схватило его за горло и начало трепать. Но он не дрогнул. Он вырывался из
цепких лап и, защищая голову руками, бежал к дому Сейдахмата. Тут всего
шагов двадцать-тридцать, а ему казалось, что он бежит далеко, сквозь бурю,
как батыр на выручку своих воинов. Сердце его преисполнилось отвагой и
решимостью. Он казался себе могучим и непобедимым; и пока добежал до дома
Сейдахмата, успел совершить такие геройские подвиги, от которых дух
захватывало. Он прыгал через пропасти с горы на гору, он разил мечом
полчища врагов, он спасал горящих в огне и тонущих в реке, он гонялся на
реактивном истребителе с развевающимся красным знаменем за косматым,
черным чудовищем, убегающим от него по ущельям и скалам. Его реактивный
истребитель пулей летел за чудовищем. Мальчик строчил в него из пулемета и
кричал: "Бей фашиста!" И везде при этом присутствовала Рогатая
мать-олениха. Она была горда им. Когда мальчик подбегал уже к двери
Сейдахматова дома, Рогатая мать-
[81]
олениха сказала ему: "А теперь спаси сыновей моих, молодых шоферов!" - "Я
спасу их. Рогатая мать-олениха, клянусь тебе!" - сказал мальчик вслух и
забарабанил в двери.
- Скорее, дядя Сейдахмат, идемте спасать наших! - Он выпалил эти слова
так, что и Сейдахмат и Гульджамал отпрянули в страхе.
- Кого спасать? Что случилось?
- Дедушка сказал, чтобы с фонарем бежать электрическим, шоферы из
совхоза заблудились.
- Дурак! - обругал его Сейдахмат. - Так бы и сказал. - И кинулся
собираться.
Но это нисколько не обидело мальчика. Откуда было знать Сейдахмату,
какие подвиги он совершил, чтобы добраться к ним, какую клятву произнес.
Не очень смутился мальчик и тогда, когда узнал, что семеро шоферов были
встречены дедом Момуном и Сейдахматом сразу же возле кордона и приведены
домой. Ведь могло случиться и не так! Опасность легка, когда опасность
миновала... В общем, нашлись и эти люди. Сейдахмат повел их к себе. Даже
Орозкул пустил человек пять на ночевку - его тоже пришлось разбудить. А
все остальные набились в дом к деду Момуну.
А метель в горах не утихала. Мальчик выбегал на веранду и через минуту
уже не понимал, где право, где лево, где верх, где низ. Кружила, ярилась
метельная ночь. Снегу навалило по колени.
И только теперь, когда все совхозные шоферы были найдены, когда они
обогрелись, отошли от страха и холода, дед Момун осторожно выведал, что же
случилось с ними, хотя и так было ясно, что застигла их непогода в пути.
Ребята рассказывали, а старик и бабка вздыхали.
- Ой-ой-ой! - дивились они случившемуся и благодарили бога, прижимая
руки к груди.
- А оделись вы, ребята, так легко, - упрекала бабка, разливая им
горячий чай. - Разве можно приезжать в горы в такой одежонке? Дети вы,
дети!.. Все красуетесь, на городских хотите походить. А если бы сбились с
пути, да до утра, не приведи, господи, закоченели бы как ледышки.
- Кто же знал, что случится такое? - отвечал ей Кулубек. - Зачем нам
тепло одеваться? Если что, так машины у нас обогреваются изнутри. Сиди
себе, как дома. Крути баранку. В самолете - вон он на какой высо-
[82]
те летит - эти горы сверху все равно, что холмики, за бортом мороз сорок
градусов, а внутри люди в рубашках ходят...
Мальчик лежал на овчине между шоферов. Приткнулся возле Кулубека и во
все уши слушал разговор взрослых. Никто не догадывался, что он даже рад
был, что приключился вдруг такой буран, заставивший этих людей искать
прибежища у них на кордоне. Втайне он очень хотел, чтобы не стихал буран
много дней, - по крайней мере дня три. Пусть они живут у них. С ними так
хорошо! Интересно. Дед, оказывается, всех знает. Не самих, так отцов и
матерей.
- Ну вот, - чуть-чуть даже горделиво говорил дед внуку, - увидел своих
братьев, бугинцев. Будешь знать теперь, какие они у тебя есть. Вон какие!
Ох, и рослые пошли нынешние джигиты! Дай бог вам здоровья! Помню, в сорок
втором году зимой привезли нас в Магнитогорск на строительство...
И дед принялся рассказывать хорошо известную мальчику историю, как
выстроили их, трудармейцев, привезенных с разных концов страны, в
длиннющий строй по ранжиру, и оказалось, что киргизы почти все в самом
конце, малорослые. Устроили им перекличку, а потом перекур. Подходит к ним
какой-то верзила, рыжий и здоровенный. И громко так это:
- Откуда такие? Маньчжуры?
Среди них был старый учитель. Тот и ответил:
- Мы киргизы. А когда мы воевали с маньчжурами неподалеку отсюда, то
Магнитогорска тогда и в помине не было. А ростом были мы такие, как ты.
Вот кончим воевать и подрастем еще...
Дед вспомнил этот давнишний случай. Посмеиваясь, довольный, оглядел
еще раз своих ночных гостей.
- Прав оказался тот учитель. В городе, когда бываю, или по дороге
присматриваюсь: красивый, рослый народ пошел. Не то что в прежние
времена...
Парни понимающе улыбались: любит старик побалагурить.
- Рослые-то мы рослые, - сказал один из них. - Да вот завалили машину
в кювет. Сколько нас, а силенок не хватило...
- Ну, куда там! Груженная сеном, да при такой метели, - оправдывал их
дед Момун. - Случается. Бог даст, завтра все уладится. Главное, чтобы
ветер утих.
Парни рассказывали деду, как они приехали на верх-
[83]
ний сенокос Арчи. Там стояли три большие скирды горного сена. Начали
грузиться сразу со всех трех скирд. Укладывали возы высоко, выше дома, так
что сверху потом приходилось опускаться на арканах. И так нагружали машину
за машиной. Кабин не видно, только ветровые стекла, капоты и колеса.
Хотелось, раз уж приехали, вывезти все, чтобы не возвращаться. Знали, что
если останется сено, то уже до следующего года. Работали споро. Тот, чья
машина была готова, отгонял ее в сторону и помогал укладывать другую.
Уложили почти все сено, осталось на два воза, не больше. Перекурили,
договорились, кто за кем будет держаться, и все вместе выехали колонной.
Осторожно ехали, чуть ли не ощупью спускались с гор. Сено - груз
нетяжелый, но неудобный и даже опасный, особенно в узких местах и на
крутых поворотах.
Ехали и не подозревали, что ждет их впереди.
Спустились с плоскогорья Арчи, потянулись ущельем, а на выходе из
ущелья, под вечер уже, встретил их ураган, снег ударил.
- Такое началось, что спина сразу взмокла, - рассказывал Кулубек. -
Сразу тьма, ветер такой, что баранку вырывает из рук. Боишься, вот-вот
опрокинет машину. А тут еще дорога такая, что по ней и днем-то опасно...
Мальчик слушал затаив дыхание, замерев, не спуская сияющих глаз с
Кулубека. Все тот же ветер, все тот же снег, о которых шла речь, бушевали
за окном. Многие шоферы и грузчики уже спали вповалку на полу, одетые, в
сапогах. И все то, что они пережили, теперь заново переживал этот
головастый мальчишка с тонкой шеей и оттопыренными ушами.
Через несколько минут дорога стала невидимой. Машины, как слепцы за
поводыря, держались одна за другую и все время сигналили, чтобы не
отбиться в сторону. Снег шел стеной, залеплял фары, "дворники" не успевали
счищать со стекол наледь. Пришлось ехать, высунувшись из кабин: но разве
это езда? А снег все валил и валил... Колеса стали буксовать. Колонна
остановилась перед крутым подъемом. Моторы бешено ревели - все
бесполезно... Выскочили из кабин и на голос друг друга, перебежками от
одной машины к другой, собрались в голове колонны. Как быть? Костер
развести невозможно. Сидеть в кабинах - значит сжечь остаток горючего,
которого и так едва-едва хватило бы теперь до совхоза. А не отап-
[84]
ливать кабины - запросто можно замерзнуть. Растерялись ребята. Всесильная
техника стояла бессильной. Что делать? Кто-то предложил вывалить из одной
машины сено и всем закопаться в нем. Но ясно было, что стоит только
развязать воз, как от сена не останется и клочка: унесет буря - и глазом
не успеешь моргнуть. А машины тем временем все больше заносило снегом, уже
сугробы намело под колесами. Совсем растерялись ребята, заледенели на
ветру.
- И вдруг вспомнил я, аксакал, - рассказывал Кулубек деду Момуну, -
что встретил на дороге, когда ехали мы на Арчу, вот его, младшего
